Сегодня 21 день как Он ушел

Ты куришь, упрямо сжимая пальцами сигарету. Назло. Ему не нравилось, когда ты курил. Нет, он открыто не возражал, не заставлял тебя бросить, не орал, и даже не заводил разговор о твоих умственных способностях. Лишь взгляд делался колючим, а тонкие губы сжимались в одну, едва заметную, линию. И вечер, как правило, проходил в гробовом молчании. А кофе поутру он варил исключительно для себя. Ты честно пытался бросить, используя и магловские, и магические средства, но иногда все равно срывался. Например, если день выдавался особенно напряженным, или твой персональный ужас подземелий задерживался в своем директорском кресле аж до полуночи. Или, когда вашу гостиную оккупировал хозяин Малфой-менора, заглянувший «к старинному другу на бокал огневиски», с едва заменой ухмылкой наблюдавший, как ты мечешься, мучаясь от иррациональной мальчишеской ревности. А еще он не любил, когда ты стоял у открытого окна, и взбесившийся февральский ветер взрывал твои, и без того лохматые волосы, а твой обнаженный торс постепенно покрывался мурашками. Если ему удавалось застать тебя врасплох, ты вздрагивал и, пряча выступивший на щеках румянец, судорожно сминал сигарету и спешил закрыть окно. За те полгода, которые вы были вместе – ты называл это отношениями, он – совместным проживанием, – ты врос в него всем своим существом. Ты называл это любовью, он – юношеской привязанностью, неосознанной благодарностью и геройским заскоком. Ты называл его – Северус, он тебя – Поттер. Во время оргазма ты выкрикивал его имя. Он молчал, стискивая зубы, и лишь учащенное дыхание выдавало, что он тоже получил удовольствие. Удостоив тебя лишь короткой фразой из серии «доброй ночи, Поттер», он засыпал, непременно поворачиваясь к тебе спиной. У тебя были свои друзья, у него свои. Твои друзья его раздражали, к его единственному другу ты ревновал, как влюбленная до одури школьница. К слову сказать, в свои двадцать ты не далеко ушел. Ты так и не смог пробиться сквозь непробиваемую скорлупу его раковины. Несмотря на то, что выполнял все правила и требования (не считая сигарет и открытых окон), удовлетворял едва возникающие желания, полностью подчинился ему в постели (знал бы он чего тебе это стоило). Нет, быть снизу ты был, в принципе, не против, нарочито небрежно сообщив ему об этом, когда в попытке захватить ведущую позицию, был обозван идиотом, получил оплеуху и, чуть было, не лишился мужского достоинства. Ты согласился быть снизу, не видя в этом ничего унизительного. Только ты не сказал ему, что снизу ты до этого не был. Ни разу. И согласился только потому, что этого захотел он. Условие было жестким и не подлежало обсуждению. Собственно, как и прочие его условия. Ты не посягал ни на личное пространство, ни на «святая святых» - лабораторию, оборудованную в подвале, ни на дружеские посиделки в мэноре. Ты ставил на место обувь, не забывал применить высушивающее заклинание, возвращаясь домой в дождливую погоду, научился варить «сносный» кофе, не «взрываться» по пустякам и «неплохо» разбираться в винах. Ты хотел стать для него не просто любовником, но другом. Он стал твоей семьей, твоим миром, твоим «Альфой». А ты так и остался для него «Поттером». Сегодня 21 день как он ушел. Просто собрал вещи, наградил тебя своим коронным взглядом – изогнутая бровь, презрительно поджатые губы - и ни слова на прощание. Твоя сова, посланная с вопиллером, изобилующим нецензурной лексикой, нелицеприятными выражениями и признаниями в любви, вернулась с короткой запиской – «Так будет лучше, Гарри. С.С.» Гарри! Он, наконец-то, назвал тебя по имени. Для этого вам нужно было пережить войну, победить, похоронить погибших друзей, ужиться вместе под одной крышей, а затем расстаться по известным лишь ему одному причинам. Трое суток ты не выходил из запоя, сжимая в руках пресловутую записку. Не появлялся на работе, игнорируя угрожающие вопли начальства и робки попытки друзей привести тебя в чувство. С ним было тяжело. Без него стало невыносимо. Мир банально утратил все краски, жизнь потеряла всякий смысл и еще полсотни подобных высокопарных выражений круглосуточно крутилось у тебя в голове. Ты действительно не мог без него. Не хотел и отказывался забывать. Наоборот, ты с маниакальной упёртостью вспоминал все ваши ссоры и редкие затишья, его пренебрежительное «Поттер», и твое протяжное «Се-е-верус!». Ты даже (Мерлин всемогущий!) скучал по «белобрысому павлину» в вашей гостиной, потому что Люциусу то и дело удавалось вызвать у него пусть не улыбку, но нечто на нее похожее. Тебе не хватало его, ты задыхался, ты потерял смысл. И день за днем ты медленно терял себя. Очередной промозглый одинокий вечер. Ругая себя за совершенно несвойственную тебе (чтобы он по этому поводу не говорил) недальновидность – в пальцах догорала последняя сигарета, а тащиться в магловский квартал, да еще в такую собачью погоду, совершенно не хотелось. Ты, бросив угрюмый взгляд на опустевшую бутылку из-под огневиски, и мысленно отметив приглушенный щелчок в гостиной, в последний раз глубоко затянулся, подставляя лицо и грудь пронизывающему октябрьскому ветру. – А и плевать! – в сердцах произносишь ты, внезапно передернувшись от холода. - Как всегда красноречивы, Поттер, – раздается за твоей спиной. Ты резко оборачиваешься, не в силах поверить собственным ушам, глазам и прочим органам чувств. – Может все-таки соблаговолишь закрыть окно? – раздраженно вопрошает он, морщась от прокуренного воздуха. – Поверь, вид твоей синюшной кожи не самое приятное зрелище. Он смотрит на тебя долго и испытующе. – Похоже, я в кои-то веки ошибся, – наконец произносит он, так не дождавшись от тебя ни слова. – Ошибся? – бормочешь ты, все еще не веря в происходящее. Может это галлюцинация? Сигареты, алкоголь, перекусы раз в двое суток и рваный сон, щедро разбавленный внезапно вернувшимися кошмарами. 21 день. 21 ночь… – Я думал, что так будет лучше, - терпеливо отвечает он. – Лучше для нас обоих. Но вижу, что ошибся. Еще немного и ты наверняка довел бы себя до магической комы. Узники Азкабана выглядят не в пример лучше, Поттер. Нахмурившись, он проходит к распахнутому окну, но ты успеваешь захлопнуть ставни раньше, чуть не выбив стекла. – Поттер, – вздыхает он, и о чудо, обнимает тебя, предусмотрительно закутав в свою мантию. – Я скучал, – бормочешь ты, уткнувшись носом ему в грудь и млея в теплых объятиях. – Я так скучал по тебе. Почему ты ушел? Почему оставил меня?! – Ты так и не научился слушать, Поттер, – фыркает он. – В записке ты назвал меня по имени. – Да, – он мягко проводит по твоим волосам и крепче прижимает к себе, – назвал. Ты дрожишь. Не от холода, нет. Скорее это нервное. Ты практически похоронил себя в своем пустом доме. Ты практически рехнулся от одиночества и тоски. Ты уже решился… решил, что без него жизнь не имеет смысла, а такая жизнь тебе не нужна. Ты дрожишь, вжимаясь в него всем телом. Намертво. Чтобы уже не оторвать. – Еще раз увижу тебя с сигаретой, выдеру так, что свои изыскания с артефактами будешь проводить стоя, а лечить твои сопли, при возникновении оных, будут в лазарете Мунго. И прекрати цепляться к Люциусу! Он мой друг и не имеет на меня никаких иных видов. В противном случае я раз и навсегда введу мораторий на обожаемых тобой Уизли и… Ты меня слушаешь… Гарри? Ты киваешь, прижимаясь еще плотнее, слушаешь его голос, вдыхаешь запах, давно ставший для тебя родным, бурчишь в ответ что-то неразборчивое, и едва слышно выдыхаешь – Северус.