25 июля 1826 года.

Тоскливый серый день, который омрачался тишиной-давящее на уши, звеневшая и уродливая тишина. Которая молча душила слух, лишая возможности понимания. Глаза застилал пелена, подобная туману что стоял за окном. Свежий воздух проникал довольно редко, так же как и солнечные лучи, о которых оставалось лишь мечтать. Мишель вздыхает, осторожно протягивая руку к кованной решетке своего маленького окошка, подтягиваясь вверх, рассматривая жизнь. — я бы все тебе сказал, но лишь потом — проговаривает Бестужев, безжалостно вцепляясь двумя руками в ковку. Отдаленно он различает голоса своих товарищей, которые были рядом и в то же время очень далеко. — Побезумствуйте!— Выкрикивает господин Рылеев закатываясь болезненным и истеричным смехом. Следом слышится звонкий удар об стальную решетку. — Безумствуйте ГОСПОДИН ДИКТАТОР! — Кондратий Федорович срывает свой статный голос и рыдает, возможно закрывавший лицо руками. Мишель тянется к убогому бегству, вытягивает свой нос, что бы понюхать свежий летний воздух, но рука неожиданно соскальзывает и мальчишка летит на каменный пол, к счастью, падание смягчило сено, которые было раскидано по полу. — Кондратий Федорович! — Спокойный и холодный тон принадлежал Трубецкому, — сейчас же прекрати истерики! — КРЫСАМ СЛОВО НЕ ДАВАЛИ! — С другой стороны прорывается недовольный голос Муравьева-Апостола. Мишель улыбается, от голоса Сергея, как давно он его не видел и не слышал. Сергей Иванович последнее время молчал, не выкрикивал язвительные речи в сторону Сергея Петровича Трубецкого и лишь сейчас подал признаки жизни. Бестужев лежал на сене, ощущая боль, которая растекалась по всему телу. — Господа, я попрошу всех помолчать... — Павел Иванович по своей привычки слегка хмыкнул — Сейчас всем не легко, будьте благоразумны и примите свою учесть с рассветом нового дня. — Павел Иванович, может не всех повесят — Слабый голос Петра Григорьевича прервал не надолго сложившуюся тишь. — Вас точно повесят, вы Михаила Андреевича Милорадовича имели честь пристрелить на площади —прорычал Пестель. — А вас первым раскрыли! —бросил от обиды Петр. Вновь повисла привычная тишина. Декабристы сидели в разных камерах, они не могли созерцать друг друга и ожидали своей участи. Все что они могли делать, это молчать или же выкрикивать свои обиды через прутья, словно зверье. "А утром нас ждала петля. Скамейка, Эшафот, толпа зевак. "— С такой мыслю, Мишель заснул на холодном настиле, так и не проговорив громких слов. —А если бы нас выпустили, —Засмеялся Апостол —Мы бы друг другу уже глотки порвали. —Поверьте, —молвил ему Пестель — порвали бы и на очной ставке, коли такая была бы. С рассветом, нас выволокли на свет божий, наконец-то я почувствовал свежий воздух, от которого закружилась голова. Все впятером шагнули на помост... пяти декабристов – Пестель, Рылеев, Муравьев-Апостол и Каховский, Мишель Бестужев, пять товарищей. Мишель лишь улыбнулся последний раз посмотрев на своих товарищей, последний раз не сдержав слез, взглянул на Сергея Муравьева, к которому испытывал юношескую влюбленность. А дальше, холодные руки касаются плеч, в горле встает ком, дыхание становиться сбивчивым. Одевается мешок. — Сережа! — Выдавливается из легких слово, словно стон последний. Нажатием пружины в эшафоте, помост... Трое сорвались, но это, совсем другая история.