Слабых определяет прошлое и то, насколько они хорошо от него бегают.
Рик ручался: если он всё ещё неизменно держится на твёрдой почве, это значило, что ему суждено бежать и в аккурат вести людей за собою. Он бежал от собственной красавицы Лори, от Шейна, от тех, за кого был в ответе и кому будь-то перегрыз глотку, будь-то порезал стеклом, или забил до смерти ножом. Граймс из кожи вон лез, чтобы жить настоящим. Реальность способна развязать зубами то самое, мерзопакостное, что кроется в душе и карабкается наружу. Кто-то нашёл в нём лидера, кто-то ненавидел. И лишь никто не мог оспорить одно: Рик бежал от прошлого так, словно он висел на волоске от смерти. Лидер Александрии строил дорогу в будущее, ради тех, кто стал ему семьёй и опорой. Основные дороги, по которым так часто ступали люди — для рода человеческого. Граймс никогда не прельщал свою натуру для добродетелей, но и никогда не был чудовищем.Чудовища сидели внутри черепной коробки, перетягивали ниточки друг у друга, кто быстрее отхватит последний, здравомыслящий кусочек. Внутри него всегда закладывался фундамент для будущего проступка. Вот почему ускорять бег нужно было с каждой секундой. И ни на миг не сворачивать с тропы. Развитие цивилизации, блажь, которую можно было передать без отдачи. Граймс мог бы лицезреть бодрые лица его семьи, друзей: проказливый смех детей, бегающих вокруг ровного газона и оград, надежду в глазах взрослых людей. Рик мог открыть путь и себе в том числе, занимаясь самодисциплиной. Наступает новый день, он открывает глаза и меньше всего хочется неизменно оглядываться в прошлое.Рик бежит. Рик останавливается. Рик понимает, что совершил неизбежное.
Бита грузно опускается перед его лицом, прежде чем заставить шерифа споткнуться. И это был первый раз, когда Рика Граймса заставили свернуть с положенной дороги, словно обвили хилым, желтеющим плющом. Голова Абрахама превращается в месиво, удары отдают точно в виски, неимоверно заставляя те пульсировать. Небесные глаза Рика заплывают пеленой безысходности, заставляя глотать воздух ртом, как если бы того не хватало. Зарываться руками в грязь, хватаясь за последнюю возможность не рухнуть лицом на режущую кожу траву, подобно кинжалам. Шериф сбился с дороги.Рик Граймс понимает, что не сможет бежать дальше.
— Охренеть, Рик Граймс! У тебя стальная выдержка. Я только что размозжил твоим парням черепушки, а ты даже слезинки не проронил. Вот, что я уважаю в людях: жестокое равнодушие к происходящему, — Карие глаза смотрят с казуистической усмешкой, ищут подходящее место, дабы надавить, да так, чтобы выбить всю дурь. И он не уверен, что для шерифа нужно использовать Люсиль. — Будет тебе небольшим напоминанием о том, насколько правила важны для всех. — Твоя смерть будет мне куда более важным напоминанием. — Со лба Граймса течёт пот, в глазах рябит, в груди свербит, подобно воткнувшейся в него дрелью.Удар.
Ниган вальяжно закидывает биту на плечо, принимая медвежье-вольготную позу, оголяя ровный ряд зубов, с неподдельным восхищением рассматривая шерифа с безумием в глазах, стоящего перед ним на коленях. — Ты мне чертовски импонируешь, Рик. Определённо есть над чем поработать. Ниган стал невидимой стеной, об которую Рик стукнулся лбом и упал навзничь. Дальше он не смог бежать. И он не знал, почему. Что-то в этом парне с битой эдакое было, нет, минусов определённо больше, чем плюсов. Ниган подобен раскаленной лаве: непредсказуемо, неуместно проявляет инициативу пошутить и в той же манере может закинуть в горящую печь врача. Его рот попусту не затыкается, хоть из тех слов Рик находил правду, которую признавать не хотел. Граймс не знал, как относиться к Нигану. Ни столько по причине убийства его людей, сколько по причине того, как он возвращает Шерифа в прошлое. Его это пугало больше всего. Ниган долго не церемонится, Рику приходится бежать дальше, но уже с ярко выраженным затруднением. В конце-концов, на счету жизни и без того напуганных людей, видавших на собственной шкуре, что это такое: страх. Мерзкое чувство, пробирающее и ввергающее душу в настоящий ад. Безотносительно глядеть в глаза смерти, пока тебя держат под прицелом — помрачение разума и абсолютное повиновение. Вот, какую характеристику мог предложить Ниган. Граймс ничего не мог предложить, он бы хотел, чтобы всё быстрее закончилось. — Рик, ты и впрямь бегаешь наравне с пролетающей пулей, но, Господи, — Ниган расплывается в сардонической усмешке, наклоняясь к непримечательному стеллажу со старыми книгами, неспеша перебирая пальцами по переплетным крышкам. — Ты взаправду решил, что финиш таки совращает тем, что он — последний?***
Комната была скудной, ничем не выделяющейся от прочих. Сказать более: в ней совершенно ничего, что могло задеть драгоценное внимание. Ни крошки, ни пылинки, ни другого звука, кроме как шелеста страниц. Шериф заходил в прямоугольный параллелепипед, но ощущал, что прошёл сквозь. Ослепительной деталью были лишь потолок и стены: столь белые, что жмуришь веки и опускаешь глаза в пол на пару секунд. Потрепанный диван с аляповатым и деревянным, возможно, дубовым столом с беспорядочно раскиданными листами бумаги. Святилище апартаменты редко демонстрирует такие, что хочется воскликнуть: 'изысканно! ' В сей момент данное не имеет никакого значения. Важно лишь то, что Рик хотел распасться на молекулы, захлебнуться в пустом пространстве, которое навалилось невидимыми лапами и обездвиживало. Мужчине засучив рукава и не разгибая спины преграждают четверть пути к финишу. Ниган делал его слабее, право, в высшей степени недурно. Граймс глядит на носки изживших ботинок, не сочтя за надобность отвечать на вопрос. Риторический вопрос. За определенный промежуток времени шериф делал наброски, обводил черты и прикидывал предположительное поведение: Ниган стал более понятным, более естественным в собственном окружении, но всё ещё донельзя ненавистным и плюгавым: стоило лишь заметить его заговорщицкий вид и высоко поднятые брови, когда тот скалит все тридцать два в улыбке, перекидывая Люсиль из одной руки в другую. Со стороны завораживало, с другой — показательно выбить окно тесаком, вместе с тем его голову. К счастью, или нет, Ниган обозначил тесак своим. Мужчина в принципе любит подписывать невидимые договора и забирать себе половину имущества. Не значит, каким оно должно быть и сколько это: 'половина'. Для него — то же самое, что и тьма в разрезе. Велика, подумаешь, важность. А шерифа заботят иные обстоятельства… Александрия, к примеру. Ошиваться здесь, да ещё и под надзором, находясь в безызвестности о своих людях. Вот, что поистине страшит. То, из-за чего Рику пришлось остановиться, изредка лишь поглядывать на дорогу, ведущую вперёд. Рик искал оправдание для принятого решения: остановка. — Очевидный для тебя исход, не так ли, — Граймс цедит сквозь зубы, говоря больше самому себе, чем кому бы то ни было. Ниган самобытно вскидывает бровь, поворачиваясь в сторону шерифа и распрямляет покатые плечи. А после нескольких секунд возвращает раздражающую манеру поведения, которая как туз в рукаве — всегда при нём: беспардонно крутит пальцем у виска и давит улыбку, расползающуюся по анфасу. — Кони двигаешь совсем, Граймс. Ещё чуть-чуть и тебя можно будет разбить, как вазу. А знаешь, — мужчина прыскает смехом и хлопает пядью себя по бедру. — Хороший подарок за твоё упрямство. Ниган любезно, подобный новоприбывшему соседу, суёт Граймсу тарелку с едой самолично. И какова же безразличность, когда Рик предсказуемо её отодвинул. — Ну, может, тебя что-то не устраивает, что-нибудь не нравится ? Например, кормят плохо, раз ты прячешь глаза от еды так, будто тебе облезлых крыс подал. Рассказывай, не стесняйся! — в приподнятом настроении лепечет Ниган, возвращаясь в исходную точку. — Не амброзия, бесспорно, но аппетитная херня. — Как долго я ещё буду здесь торчать? — Рик парирует, наконец поднимая голову и вздергивая подбородок, в следствие чего дёргается и кадык. У Нигана недовольно трещит по швам терпение. — Уже проваливаешь восвояси, — мужчина резвым движением достает книгу из стеллажа и кидает шерифу. — Твой презент. Правда, я хотел потянуть с выдачей подарков. Ты бы мог остаться, ну, знаешь, непринуждённо. Рик ловит книгу, вскользь пробегаясь по названию, проводя пальцем по твёрдой обложке:' Давно, усталый раб, замыслил я побег…' — Генри Лайон Олди.
— Сукин сын. Ниган хохочет, оставляя Граймса наедине со своей пылающей злостью, а Генри Лайон Олди летит с характерным звуком на пол. Ниган его читает и считает донельзя забавляющим. И он был действительно забавным со стороны, но знает опасную тайну, всем видом крича: этот психопат опасен. Внутри Рик дёргал невидимые кандалы и пытался бежать дальше. Ниган усердно пытался понять Граймса, заглядывал в глаза, думая, что тому веселей будет упасть в тёплую могилу, чем продолжить бороться. С чем он борется?С собой? С Ниганом? С жизнью? Мертвецами? Никакого ответа не последовало.
Перед глазами кружилось, сверкало, вертелось и прохаживало, отмечая порочность попыток и хитроумную возможность встать. В определённый момент Граймс смог подняться на ноги и продолжить бежать, обещая стереть наглеца в порошок.***
Ноющее, подобно перевернутому домкрату сердце пропускало удары напористо, наготове выскочить, воя от извечной боли так и влекущей за собой невесть куда. И шериф готов зачеркнуть свою судьбу, готов отказаться от мира и окружающих его людей, ведь сбивает и потеря ребёнка — забетонированное чувство мёртвого правосудия. Боже, нет, заберите Рика Граймса назад, оттаскивайте за шкирку и заставляйте бежать дальше. Плевать на Нигана, плевать на Святилище, он должен был продолжать бежать по вытоптанной тропе. Его мальчик умер. Дражайшая месть, представленная как: ' покорнейшая Ваша слуга — судьба. ' Каким бы Рик засранцем не являлся, увиливать от проблем умел: нёсся, как газель от гепарда, скакал по кладбищу сквозь виденье апокалипсиса. Рик чувствовал, что что-то происходит и он упускает нечто важное. Люди, запутавшись в собственных зависимостях до финала редко добегают целостно. — Безумное дерьмо, — мужчина с битой наблюдает за Граймсом, сидящим возле могилы Карла. Буквально хождение по лезвию ножа без особых усилий. — Если бы мы встретились впервые и ты так себя вёл, мне подумалось, что ты отбитый наглухо. Гляди, куда ты нас привёл: он помер, как на скотобойне. — Я не хотел. — Знаю. Рик неожиданно прячет лицо в его косухе, хватается рукой за чужую, облаченную в перчатку и не имеет малейшего понятия, ради чего ребёнок пожертвовал собственной жизнью и поставил на лбу зажженный ланит. Не так давно мужчина возвышался и подтрунивал шерифа, опускал ниже плинтуса и издевался так, как считал нужным. В этом весь Ниган. А что теперь? Сожаление. Скверное ощущение, которое Ниган прятал от посторонних глаз.***
— Мне кажется, я всё ещё нахожусь в коме. — Если это так, то звучит охуенно. Мне бы тоже хотелось придумать отговорку, что происходящее ничто иное, как мандраж и галлюцинации. Рик, хватит убегать. Всё закончилось. Безвыходное положение окупается единичным решением. Рик не расскажет, что пришёл к определённому решению, пока не закончится война. Ниган не расскажет, насколько друг с другом они схожи, пока Рик не исчезнет. И первый продолжит лежать на ободранной койке за решётчатой камерой, изредка выглядывая в такое же непривлекательное окно. Оба потеряли поровну, оба мечтают снести кому-то из них голову и оба мечтают, чтобы финиш уже показался средь чахлых ветвей. Никто не застрахован от того, куда оно приведёт.Слабых определяет прошлое и то, насколько они хорошо от него бегают.