Слабое место

Губы Шигараки всегда сухие, обветренные. Кай проводит по нижней кончиком языка — посредине свежая трещинка. Шигараки на вкус, словно ржавая монетка — Кай как-то ради интереса сунул такую в рот и тут же выплюнул, — горчит и отдает кровью. Но отстраняться от него не хочется, наоборот — вжаться покрепче, всковырнуть ранку, чтобы посмотреть — а дальше что. Насколько близко подпустит, что еще позволит, в какой момент оттолкнет. Кай чувствует силу — она плещет под кожей, струится по венам, кристалликами пыли сгущая кровь. Он скользит губами ниже, по изгибу шеи, по острому кадыку, прижимается к жилке пульса — тот медленный, вязкий. Словно Шигараки плевать, что Кай прямо сейчас стоит перед ним на коленях и вылизывает горло. Кожа прохладная, шероховатая, ее хочется прикусить — и Кай не отказывает себе в удовольствии. — Еще раз укусишь, прикончу, — буднично сообщает Шигараки. И от того, насколько обыденно звучит его голос, от того, что Кай уверен: его слова — не пустые угрозы, внутренности узлом скручивает. От злости, бессилия и терпкого, острого возбуждения. Оно растекается по телу удушливой волной, словно Шигараки проводит над ним раскрытой ладонью, и под его прикосновением молекулы воздуха рассыпаются на элементарные частицы. Шигараки может уничтожить его, если захочет. Шигараки может уничтожить что угодно, если пожелает. Пьяняще жгучее ощущение предвкушения охватывает от макушки до кончиков пальцев. Кай зализывает укус, дует на влажный от слюны след и с чувством легкого торжества отмечает, как бледно-розовую, раздраженную кожу покрывают мурашки. Шигараки ежится, передергивает плечами, и это движение лучше всяких слов говорит — не плевать. Шигараки не плевать, он просто притворяется, кутается в равнодушие. Но стоит поддеть его, подцепить кончиками пальцев, как показное безразличие сменится чем-то другим, горячим, настоящим, пробирающим до костей. Он снова прижимается к губам, теперь в настоящем, крепком поцелуе, толкается языком в рот, прикусывая и посасывая. Кай тихо стонет — знает, что стоны тоже заводят. Ну, может быть потому стонет, что ему и самому нравится. Нравится прикасаться к панцирю, которым окружил себя Шигараки, пробовать его на прочность, искать слабые места. Слабых мест у Шигараки мало, и почти все они — Каю не по зубам. Раз необдуманно кинувшись на Лигу, он обломал клыки и когти, заплатил за свой просчет. Цена была высока, но кроме себя винить некого — вот что бывает, если недооценить противника. Больше такой ошибки Кай не допустит. Шигараки жмурится, лениво раскидывает руки в стороны ладонями вверх, кончики пальцев едва заметно подрагивают. Кай отрывается от шершавых, израненных, приоткрытых губ и склоняется так, чтобы лизнуть раскрытую ладонь. Кожа на ней сухая и горячая, и от прикосновения языка Шигараки взрагивает, тут же отдергивая руку, сжимает пальцы в кулак. Тонкая кожа натягивается на костяшках, тусклые росчерки шрамов, кажется, становятся ярче, предупреждающе наливаясь цветом. Кай смотрит в его глаза, которые иногда словно бы краснотой отливают, и усмехается: — Неужели испугался? — Заткнись, — шипит Шигараки, — я ничего не боюсь. Он гневно щурится, но Кай и так знает: он прав. За Шигараки говорят стук его сердца, нервной пульсацией отдающейся под челюстью, замершее в груди дыхание. Правда в том, что Шигараки может уничтожить все, что захочет, и то, что не хочет, тоже. Поэтому Шигараки страшно дать себе волю, он до ужаса боится прикоснуться, он до дрожи боится уничтожить то, что еще имеет для него ценность, и Кай улыбается про себя, сцеловывая с открытого горла отголоски дрожи. — Конечно, — выдыхает он. — Как скажешь. Внутри теплом разливается осознание, что он только что нашел еще одно слабое место Шигараки. Но прежде чем он воспользуется знанием, прежде чем начнет действовать, Кай снова приникает к бескровным, плотно сжатым губам, и Шигараки беззвучно выдыхает, позволяя себя целовать.