Грех

Пылинки кружатся в воздухе, подсвечиваемые лучами света. Пересветами выхватывает крошечные фрагменты, листья мелодичным шумом по слуху. Яркий мир подёргивается дымкой, хрустит и рассыпается. Мир. Три буквы. Две согласных, одна гласная. Существительное. Два значения. Все объективно существующее в окружающей реальности. Состояние в отсутствии вооружённых конфликтов. Под куполами прекрасные сюжеты, недостижимое и прекрасное. Нечто, не принадлежащее одному значению мира, но идеально описывающее другое. Белоснежными крыльями архангелов, раскинувшимся сенью над стройными рядами ряженых в однотонные коричневые одежды праведников. Вишнёвыми уродливыми разводами на расписном полу. Запачканном кровью грешников. Чем-то настолько отвратительным, что хочется уничтожить себя же при одной мысли, что ты ничем от них не отличаешься. Сквозь пальцы насыщенный уже такой знакомый красный вместе с склизкими комками, липнущими к пальцам, растягивающимися между ними уродливой прозрачной мембраной на несколько секунд. Полосатыми неровно-бесформенными отпечатками на святых ликах в обрамлении деревянных рам, по шершавой ткани, по тому, что ещё совсем недавно имело смысл. По тому, во что хотелось верить. То, что хотелось считать священным и неприкасаемым. Что же…как оно называлось? Достаточно забавно, но идеальная память играла, подкидывая картины совсем не тех событий и совсем не того, что ему хотелось бы вспомнить сейчас. Неужели что-то было? Хоть что-нибудь? Всеми оттенками по стенам, неузнаваемо меняя сценки, преображая их в дьявольскую работу, хоть на некоторое время придавая образам иное видение, пачкая, пятная, расцвечивая. Так же как того заслуживает этот мир, пустой и мертвый, ломающийся под весом самого себя. Эмоции вспышкой, так много, букетом белоснежных гортензий, окрашивающихся разными цветами, которыми рядом с друг другом не повторялись. Восхитительно красиво. Уродливо. Все вокруг настолько отвратительно, что хочется что-нибудь изменить, нечто, что совсем не в его силах. Нет, в нем нет столько гордыни, в какой тонет такое количество грешников. Он осознает себя, осознает то, насколько само по себе отвратительно его существование, которое требуется стереть. Его и сотен и тысяч других. Грех мыслить. Грех дышать. Зачем все это? Зачем, Господи? По коже капли словно ожогами, словно только это способно выжечь изнутри, из самой сути запятнанной не должной существовать души то, что делает ее настолько нечистой и некрасивой. То, что въелось изначально, с самого рождения. То, чего не должно быть. Величавые взгляды кажутся насмешливыми, презрительными, будто осуждают молчаливо так, что хочется выть, биться о мраморный пол, черными прядями в нечистое. Словно это поможет хоть на мгновение почувствовать себя достойным сделать хотя бы один-единственный вдох. Песком ненависти в лёгких, гранями гальки по пятнам, которые хочется вырезать. Да только вырежешь, ничего не останется. Иллюзией существования нестрашно, когда нечего ни терять, ни чувствовать, ни желать. Когда хочется вздернуть себя на ноги только ради чего-то одного, неуловимого. Леденяще-холодного, по синим жилкам под кожей и чуть глубже бы. Временно забыться в водовороте крови, снова и снова. Ведь только это будит, режет, искривляет, рвет на части снова и снова. Такова плата. Непреложный закон, Кара Божья. Испачканным, искупанным в первородном грехе никогда не просить, не желать недоступного Избавления. В этом, наверное, давняя привычка, смирение. Единственное, что дозволено. Подставь другую щеку. Когда свинец разрывает плоть, когда сталь распарывает кожу, вспарывая и оставляя шрамы, которые можно потом исцелить. Если вовремя успеть конечно. Когда безразличие настолько раздражает тех, кто стремится продемонстрировать власть, накинуть поводок. Чуть расширившиеся зрачки, приподнятые брови. Первый, девятый, двадцатый раз? Нужно просто дождаться, пока люди покажут истинные эмоции, а после спровоцировать. Дальше все просто. Настолько глупо, банально и нелепо. Выцветая фоном на белом. Он, пожалуй, даже не запоминает лиц. Безликая масса, сливающиеся в нечто неопределенно-аморфное чужие желания. А зачем они вообще существуют? Возможно, на мгновение это даже отсвечивает любопытством. И пропадает. Есть хоть что-то принадлежащее тебе кроме грязи, рваных разной формы и цвета ошмётков того, что осталось от собственной души в мнимых бесплодных попыток достичь цели? Ответ достаточно очевиден до случайной встречи на очередной миссии из бесконечной череды попыток, когда черты лица искривляет такая же очередная из череды масок-однодневок. Когда перед глазами, казалось бы, ничего не изменилось, но на мгновение, на долю секунды, что-то не совсем так. Не совсем привычно. Когда хочется раскрасить землю его кровью, но он знает, что ничего не получится. Потому что это нечто, не подлежащее греху, не подлежащее тому, что внутри. Чудовищно неправильно, искаженно притягательно. Хочется сжать тонкие пальцы на скрытом от взглядов окружающих белоснежными бинтами тонком горле. Или затянуть петлю собственными на чужом. Желание возникает настолько внезапно, что он даже не может четко определиться с нужным оттенком. Именно этим вызвано его изумление, а не фразой-провокацией, неспособной его задеть. Мальчик-клетка прекрасно это понимает, вздергивает подбородок, смотрит с таким мягким теплым спокойствием, краешками губ улыбаясь безмятежно. Удивительно. Восхитительно. С нотками ненависти, которую он неспособен чувствовать. Зарегистрировать на краю сознания, обменяться взглядом, поднять, в который уже раз, то, что принадлежит ему самому, с молчаливым пониманием. И амарантовый фиолет радужки на мгновение прикрыть длинными черными ресницами. Твоя маска нравится. Красивая. Непонятно, чья именно фраза и кому адресована. И оттенками полунамеков, незаметных ему самому улыбок, расцветая бутоном алым под цвет его крови собственное желание. Запретное, запачканное верным вязким дёгтем его греха. Чем-то, о чем не забыть, не отстраниться. Невнятное понимание неподвластного, такого близкого и, одновременно, бесконечно далёкого. Скользящим по белому фарфору тонким изящным пальцам, обманчивым в своей хрупкости, слетающим с узких бледных губ усмешкам. Давно просчитанным планам, считанных с полувздоха, полувзгляда. Господи, Спаси. Хриплыми вздохами, кровью на светлой коже, обгрызенными или неровно обстриженными ногтями, беззвучным шёпотом, обращённый к тому, кто этого никогда не услышит. Привычной и комфортной темноте, которой уже давно привык наслаждаться. Криками тех недостойных, остекленевшими лишающимися жизни глазами. Хрустальная клетка тюрьмы кажется даже чем-то освежающе новым, несмотря на привычный леденящий кожу холод цепи, а после и более чем приятную компанию. Впервые за долгое время приходится смириться и принять себя, потому что под любопытствующим взглядом того, кто между Богом и человеком, он ощущает себя немного странно и необычно. Зло – это самый драгоценный плод, подаренный человеку Богом. Смех в ответ такой яркий, искренний. Неимоверно хочется слушать и любоваться. Тем, кто отрицает. Человеком, чье существование не менее греховно, чем его собственное. Человеком, который носит прекрасную маску и выполняет чужую, о, он может это видеть так же ясно, как и собственное отражение в его глазах, волю. То, что хочется разбить и присвоить себе, выпить без остатка, но не уничтожить, нет. Даже если хочется исчезнуть без остатка, возможно, не одному будет немного иначе? Признаться, в данном случае незнание – бесценный дар, и возможно даже не хочется думать дальше, просчитывать варианты, а только слушать и с отшучиваться, подбирая идеальные фразы, вглядываясь в собственное отражение в чужих глазах, видя в них нечто знакомое, давно забытое. Хочется положить пальцы на стекло, так, чтобы электрический разряд прошил, уничтожил нервные окончания. Он только наблюдает почти бесстрастным взглядом, четко отмеренная давно привычная интонация. Осколки пустоты и боль, о, сколько боли в глазах мальчика-клетки. Ему самому не жаль забрать, собственную он практически не ощущает. Она давно или отдана тому, кому это нужнее, или забыта, крупными мазками принятия и понимания. Ты совсем не понимаешь Бога. Он вслушивается, испытывая такое изумление, о котором давным-давно позабыл. Между желанием понять и поверить барьер, почти прозрачный и невидимый, но надави – отпружинит и откинет в сторону. Мальчик-клетка где-то между, между человеком и божественным, он понимает и не понимает о чем говорит. Божественные слова, вложенные в греховные уста. Человеческие желания. До чего низменно, до чего отвратительно. Пожалуй, себя пересилить слишком тяжело. Да и хочется ли? Пожалуй, действительно хочется понять. Но никак не получается, буквально не хватает крошечной незримой детали. Каждый раз, каждую долю секунды. Оно ускользает с каждой новой фразой. Возможно потому что это не принадлежит ему. Возможно потому что это вложено. Отец Всемогущий, помоги найти ответ. Хотя бы один раз, помоги. Отзовись. Вот только грешникам не отвечают. Грешникам мира оставленного, брошенного, разломленного, касанием Диавола разлагаемого. С каждой новой секундой, с каждым новым чужим желанием. А теперь и его собственные. Хочется смеяться, раскрасить кровью охранников безграничное количество кубов. Но, право, что это изменит? Не Ему приносить жертвы. Он этого не поймёт. Поймёт некто иной. И взгляд лезвием в почерневший обрубок души. Даже так, даже таким образом, все ещё ощущаешь боль, верно? Даже хочется немного позавидовать. Обхватить ладонями щёки, заглянуть в глаза. И забрать эту иллюзию, отнять её, заменить на нечто своё, эгоистично, безжалостно. Молчаливое обещание отсвечивает таким же неуёмным, возможно не слишком осознаваемым любопытством. Словно от него чего-то ждут, чего-то, что он имел неосторожность пообещать раньше. Сбивает с толку, завораживает. Чужими забытыми мольбами на грани восприятия. Нет, нечто иное. Совсем-совсем особенное. Очень хочется пообещать, так сильно, что выворачивает наизнанку, как во время приступов. Внутри эхо звучит, путается, хохочет, но сейчас совсем нет восприятия или желания обращать хоть малейшее внимание. Выемки на постоянно меняющейся маски на его лице притягивают взгляд, позволяют найти мнимую иллюзию. Всё всегда об иллюзиях. Не сожалениях, не желаниях, чем-то, что он хочет отдать, но не может. И в одной из граней улыбки он даёт ответ. Обещание. Игнорируя всю грязь, все прежние мольбы. В чём-то отрицая. Даже если это грех, я обещаю,, я клянусь, что я...

заберу тебя с собой в Ад Землю Обетованную

.