Да взметнется пламя!

Её изящные пальцы, скрытые под белой тканью перчаток, сжимаются на гимнастерке второго лейтенанта Моники Сильсарски, резко и одновременно властно притягивая девушку ближе к себе, позволяя их лицам сойтись как нельзя близко. На лице Йоланлы Роуски читается странное, лукаво выражение: горящий взгляд из-под полуопущенных век направлен прямо в темные глаза юной особы, не давая возможности той отвести их куда-то в сторону; уголки губ чуть приподняты в лёгкой улыбке, свидетельствующей о хорошем расположении духа майора. Подобная выходка со стороны вышестоящего по званию повлекла за собой достаточно неожиданную реакцию, ведь Моника тут же зарделась, все же интуитивно пытаясь направить взгляд куда-то в сторону. В подобной ситуации обычный человек попросту бы испугался напора Йоланды, и гримаса соответствующей эмоции расцвела на его лице. - Не отводите, - в командном тоне последовало от женщины, ни на секунду не ослабляющей свою хватку, не давая Сильсарски и шанса вырваться, если та постарается. - И отвечайте быстро и чётко на мои вопросы. Вам понятно, лейтенант? Но Моника даже не прибегала к подобной попытке, словно желая и остаться в таком положении, близком, давящем морально, но в то же время приятном и влекущем, что отбивает всякое желание сопротивляться. И в ответ на слова майора лишь утвердительно кивнула, стараясь хоть немного успокоить словно взбесившееся сердце, стук которого отчетливо отдавался в ушах. Сильсарски и не представляла себе, что нынешняя ситуация могла произойти вживую, ведь она всегда лишь фантазировала о том, как майор прижмет к стене, жадно впиваясь в губы поцелуем, как заскользят руки по её телу, вызывая непонятную томящую дрожь... Второго лейтенанта всегда пугало и одновременно увлекало это странное чувство, вспыхивающее в груди, как свечка, стоит поднести к ней пламя. Йоланда всегда была её наставником в делах военных и примером для подражания. Но Моника вряд ли могла стать достойным приемником майора, ведь было обстоятельство, которое разделяло их. Они, подобно земле и небу, всегда находились рядом, стараясь научить друг друга, казалось бы, простым для каждой из них вещам: состраданию и кровавой жестокости, смирению и непокорности, ужасу и безграничному спокойствию. Но этим обстоятельством был простой огонь. Его страшилась второй лейтенант, как земля боится, что все живое, произрастающее на ней вдруг будет погребено заживо и только ветер будет разносить серый пепел по миру, как напоминание о том, что было. Каждый раз, когда майор подносила вспыхнувшую при проведении о коробок спичку Моника невольно замирала, боясь пошевелиться и навлечь возможной гнев этого только родившегося пламени на себя. Йоланда могла краем глаза лишь заметить лёгкое вздрагивание Сильсарски, но не придавала никогда этому большое значение, списывая все на то, что у каждого есть свои тараканы в голове. До одного случая, который напрочь изменил мнение о втором лейтенанте. Её сигарета, купленная у детишек, сновавших по улицам полупустого города, поджигалась всегда непременно ловким, каким-то заводским движением рук, и, испуская сначала еле заметный витиеватый хвост, оказывалась зажатой меж губ Йоланды. Сама же Роуски не страшилась ни пламени, ни возможных последствий, которое оно несёт. Наоборот, оно было её вечным другом, сгубившим столько народа под своими горячими языками, что трудно посчитать. Такова была её месть за республику и ещё один способ, помимо свинцовой пули, которая могла сгубить квислинг-патриотов, этих идиотов, и научить уму разуму. Каждый раз, когда нетерпеливое пламя, подобно живому существу, распространялось по новому зданию, заставляя всех его жителей судорожно кричать, пытаясь избежать участь быть сожженными, её лицо лучилось непонятным торжество, казалось, завладевающим всем телом майора, заставляя ту неистово рвать и метать, время от времени, стараясь сохранять статус, нажимать на спусковой крючок, чтобы прострелить очередную голову выжившего. Второй лейтенант одновременно боялась такой Йоланды, которая, подобно рассвирепевшему зверю, уничтожала неугодных себе, и одновременно замечала в себе похожую бурю чувств, которая охватывала, стоит услышать следующее приказание Роуски. Моника старалась не думать о том, что будет, если пламя двинется дальше, на солдат республики, какая паника начнётся и как будет пахнуть обугленная плоть... Но страх было не скрыть так просто, заручившись поддержкой своего мозга, ведь он шёл далеко не от него, а от души, которая трепетала, умудрялась гореть, не находясь даже в огне. Ей не составило труда чуть отстать, отделиться от потока людей, стремящихся скорее исполнить приказ. Веки Сильсарски сами собой закрылись, стоило второму лейтенанту облокотиться на стену. Вдох. Выдох. "Нужно привести в порядок чувства, прежде чем бросаться с головой в битву", - крутится в голове Моники, как заевшая пластинка. Девушка чувствует, как капля за каплей пот стекает по её лбу, попадая солёными ручейками даже под закрытые веки. Он приятно охлаждает разгоряченную кожу, но не даёт в полной мере ощутить себя освеженным, скорее наоборот. - Куда ни сунься, встретишь шавку. Чего от статка отбилася-то? - презрительно на свой манер протянул мужской голос с неприятной хрипотцой, какую имеют люди, подцепившие ангину. Его одежда была проста и грязна: какие-то старые лохмотья, напоминавшие рубаху, почерневшую от грязи и копоти, висели на его худощавом теле; рваные портки; куски ткани, обмотанные вокруг щиколоток, наверняка могли лишь ненамного утеплить ноги; его потертая кожаная обувь, от которой осталось разве что название. Сильсарски не заметила, как этот мужчина со спутавшимися волосами подошёл к ней так близко, особенно, когда второй лейтенант была так уязвима. Казалось, сердце переместилось в горло, своим отчетливым, яростным стуком пытаясь его разорвать. Каждое слово незнакомца доносилось сквозь какую-то пелену, которую девушка не в силах была преодолеть. Сильсарски, казалось, заново переживала то, что случилось в детстве: страх и ужас от потери близких. Их небольшой дом вспыхнул ярким пламенем в одну звездную ночь. Стоило маленькой Монике распахнуть веки, как вокруг она могла заметить лишь скачущие в зверском танце языки, подбирающиеся все ближе и ближе. Звонкий треск заполнил все сознание, словно блокируя тому всякую возможность пошевелиться. Но в одно мгновение мужские руки подтолкнули её хрупкое тельце к распахнутому окну, прежде чем их обладатель был погребен под одной из балок, свалившейся под жгучими языками пламени. Крик, только он, сорвался с губ Сильсарски, прежде чем та в этом горестном порыве оступилась, позволяя своему бренному телу, оставляя многочисленные ссадины, кубарем скатиться по дощатой крыше. Но даже падение, завершившееся глухим ударом о землю, не могло затмить душевную боль. Слезы наворачивались на глаза, мешая обзору, скатывались по раскрасневшимся щекам вниз, на только взошедшие травы. Прохлада земли успокаивала, помогала хоть немного остудить разгоряченное тело, но даже она не могла изъять из души все пережитое... Её воспитывали и обеспечивали дальние родственники после того случая, которые хоть и не до конца могли заменить настоящих отца и мать, но делали все возможное. Но мучениям Сильсарски все же прекратились, стоило почувствовать острую боль один раз, а потом ещё и ещё, заставившую съехать Монику по той стенке, на которую особа облокотилась ранее. И, казалось, в какой-то момент непонятная пелена поглотила её, затянула в свои бездонные недра, откуда невозможно было вырваться без чьей-либо помощи. Подобное воспоминание все ещё теплилось в голове Сильсарски, а раны, оставленные на теле давали о себе знать неприятным зудом от какой-то мази, которую заботливо нанесли медсестры. Но этот самый зуд невольно мерк на фоне уверенной ауры, что излучала Йоланда, ни на минуту не ослабляющая свою хватку. - Кто позволил Вам, лейтенант, покинуть поле боя? - грозно прозвучал в устах майора первый вопрос. Тонкие светлые брови заметно сошлись на переносице, стараясь придать лицу более-менее устрашающее выражение, но вместе с тем озорной блеск в глазах Роуски все также сверкал. Попытку придать этому допросу хоть какую-то серьёзность была провалена в первые же минуты, и обеих его участниц это вполне устраивало. Майор доверяла второму лейтенанту, ведь та огромное количество раз доказывал свою преданность не только республике, но и ей самой. Да и, если уж быть честной, Моника была слишком проста для того, чтобы предать или вести жизнь шпиона. Йоланда каждый раз себя ловила на мысли, что, возможно, она ошибается на счёт Сильсарски, но, вспоминая многочисленные осады, перестрелки и на худой конец переговоры, женщина отбрасывала эту мысль, храня милый образ Моники, на губах которой каждый раз красовалась радостная улыбка, стоило им завершить ещё одно дело. Майору хотелось хотя бы раз почувствовать их вкус, заставить расцвести на щеках румянец. И ей это удалось. Вместо же ответа Моника хотела бы отвести глаза в сторону, но приказ со стороны Йоланды не позволял ей сделать подобного, а посему взгляд непроизвольно переместился на губы майора в попытке его хоть куда-то спрятать. Но подобный жест был расценен немного по-другому, ведь в следующее мгновение Роуски сокращает и без того малое расстояние, прижимаясь своими губами к чужим. Несмотря на свои опасения быть отвергнутой, Йоланда вдруг ощущает приятную дрожь, ведь Роуски даже не сопротивляется, сама подаётся вперёд углубляя поцелуй. Приятное мгновение, которое так хочется продлить, заканчивается тем, что майор чуть отстраняется, произнося без ненужной в этот момент фамильярности: - Я до конца не знаю и не понимаю, что произошло тогда, но все ещё жду объяснений, Моника, - почти шёпотом говорят её губы, в то время как глаза внимательно и нежно изучают раскрасневшееся личико. В ответ Йоланде девушка лишь улыбается, проводя ладонью на гладкой щеке Роуски. Майор понимает, что сейчас не то время, чтобы задавать вопросы и ждать на них последующего ответа, и позволяет пальцам завладеть одной из пуговиц гимнастерки второго лейтенанта. Солнце бросает свои последние лучи, играющие в разных оттенках оранжевого и красного, на тёмный пол госпиталя через небольшие оконца, прежде чем в очередной раз уходит за горизонт. Но две фигуры, ранее освещенные этим мягким светом, остаются, никуда не исчезают вслед за ним...