Ну... здравствуй?

Вечер в Яку невероятно красив. Солнце лижет верхушки деревьев кровавым закатом, звуки лагеря разбавляют вечернюю тишину. Фугаку замечает это краем глаза. Одежда в крови, руки в крови, лицо в крови. На языке тяжесть металла оседает с горечью пота. Сколько трупов он убрал? Пять? Десять? Мало, скажет кто-то, а для него много. Стычка была короткой, но кровопролитной. Он не устал, глупо бы было. Да и мысли отвлекают от тяжести в руках, когда он тащит какого-то бедолагу к братской могиле. Шиноби разных деревень хоронят отдельно. Три ямы — три деревни. Парнишка, совсем ещё молодой, на щеках забавные татуировки, на шее болтается протектор Ивы. Совсем ещё ребенок. Интересно, какая у него была эта миссия по счету? Фугаку аккуратно опускает мальчишку, ловко развязывает протектор. «Акамура Юми. Ивагакуре». Протектор отправляется в специальный ящик, который потом отправят в Камень. Рядом плачет куноичи Листа и Фугаку, поднимаясь снова, чтобы переложить парнишку в яму, смотрит, как девушка, прижав протектор Конохи к сердцу, заливается слезами. На сердце тяжело. « ... его окружали живые трупы. Разодранные до костей, искалеченные и умирающие. Раны, хоть и аккуратно промытые, заживо гнили ― видимо, не хватало медикаментов и врачей. Судя по всему, ему ещё повезло...» Связных мыслей нет, да и если бы были, вряд ли они были бы радостными. Фугаку вспоминает сразу всё: и собственное равнодушие к чужим смертям, и странную жестокость, и мрачную удовлетворённость при виде трупа Киллера Би. И одновременно чувствует, как корчится в адских муках что-то внутри него, как скандирует внутренний голос, что всё это, чёрт побери, неправильно. Потому что не должны дети умирать на войне. Дети должны веселиться, учиться, влюбляться и творить глупости, а не молчать, сжимая кулаки и зубы, разрушая себя изнутри. Не дети должны лежать изломанными куклами на полях недавних сражений. Фугаку жмурится. Он шиноби. Здесь это в порядке вещей. Это война. А война беспощадна, что к взрослым, что к детям. Перед глазами стоит Итачи. Перед глазами стоит Микото-химе, смотрящая на него со смесью холодной ревности и горячей благодарности. Перед глазами отчаявшийся Какаши и мёртвый Шисуи. Он шиноби. Его это вообще не должно волновать. Он возвращается на почти убранное поле недавнего сражения. Земля пропитана кровью, вспахана техниками и разворочена оружием. Вечерний сумрак скрывает это в темноте, но Фугаку знает, что утром это всё ещё останется здесь. Они убирают поле ещё час, а потом, закрыв братские могилы, отправляются в лагерь. База шумит и пестрит вечерними огнями. У шатров разожжены костры, шиноби смеются, травят байки и ведут себя так, будто ничего не произошло. Фугаку меняет одежду, умывается, но еда в горло не лезет и потому он просто сидит у костра с половиной от своей команды, и травит душу. Блокнот обжигает руки, когда он достает его, чтобы привычно выплеснуть на бумагу свои переживания. Перед глазами всплывает замеченная мельком фраза из того, другого блокнота. «Теперь это мой мир.» Итачи в этот вечер так и не возвращается к команде, видимо, оставшись с матерью. *** Минато стоит у окна. Заходящее солнце жжёт и обжигается, но не сильнее, чем поразительная ненависть там, где-то внутри него. Война. Как же он старался её избежать, но чёртовы старейшины, Сэкиё и вспыльчивый Райкаге, гордый Цучикаге и амбициозный Мизукаге... «— Шиноби не смогут жить без войны. — Зато люди смогут» Фугаку был прав и неправ одновременно. Люди смогут без войны, люди смогли. Минато сделал всё, чтобы в жителях Конохи было больше людей, чем шиноби. Потому что Минато тоже был прав и неправ одновременно. Шиноби без войны не могут. — Хокаге-сама, — Ямато кладет на стол папку и Минато, скосив на него взгляд, кивает. — Спасибо. Что ж... теперь все готово, можно начинать. Минато уходит домой слишком рано для себя и слишком поздно для тех, кто его там ждет. — Вы опоздали, — кривится Саске Учиха, в котором от Микото куда больше, чем от Фугаку. Слишком мягкие черты лица, слишком большие глаза. А характер... Минато двумя пальцами касается лба мальчишки, а потом, когда в дом врывается Наруто, искренне улыбается. Сын рассказывает о том, как прошел день, торопясь и проглатывая слова, повисая у него на руке и счастливо смеясь. И смех этот настолько ценен Минато, что он готов хоть сейчас свернуть все планы и выйти на войну, чтобы прекратить ту. Вот только он слишком хорошо знает, что запускать эту ситуацию нельзя. Сейчас Йондайме Хокаге должен быть в Конохе. Саске щурится, тащит из пакета с покупками помидоры и, помыв их, закрывается в своей комнате, а Минато только устало вздыхает. Саске маленький гений, которому не дают развернуться, душа славой Шисуи и Итачи. Саске маленькое счастье своей матери, брата и клана, его балуют и хранят, как самое ценное сокровище. Поэтому самый младший Учиха смотрит без вечной холодности и равнодушия других соклановцев, к которым Минато так привык. Саске — ребенок другого поколения. Это радует. *** — Все готово? — этот скрипучий голос безмерно раздражает, но он это игнорирует. — А я-с-с-с подводил? — в ответ только усмехается, тянет воздух, щурится и присаживается напротив. — Так кого вы выбрали в качестве последнего? — Образцы его ДНК прибудут со дня на день, не спеши. — Кто-то из Конохи? Ку-ку, как интересно... — он ловит жадный блеск в чужих глазах и сразу понимает, чьи образцы прибудут к нему в лабораторию. В этих чёртовых подземельях слишком холодно. Хочется спать, а нельзя. Жаль, очень жаль. Поэтому он продолжает гнать чакру по телу и только щурится едва довольно, будто змея после сытного ужина. Холодно и едко, улыбается чуть видно. А потом начинается собрание и он только лениво позевывает, потому что знает всё наизусть. Этот старик брызжет ядом и сыплет мотивирующими приказами, а придурок-Тоби веселится и вносит хаос, хотя опасность от него он чует с самого начала. Шут в подобном месте и подобной компании? Ку-ку-ку, кто-то мнит себя великим кукловодом, вот только змеи - слишком скользкие существа, чтобы их можно было просто так обмануть и повязать на ниточку. Всё это похоже на не очень умелый спектакль, но это только веселит. Самую малость. Ровно настолько, чтобы ещё немного остаться здесь. Недовольный Скорпион Красных Песков. Он в Сэкиё только из-за чистой ненависти. К Конохе, к Суне. К Суне в особенности, потому что он искренне возмущён тому факту, что песчаники отдали технологию марионеток своим давним врагам и с годами его ненависть не угасла ни на гран. Сасори плевать, что при этом Коноха отдала не меньше, может даже больше. Сасори — двигатель войны с Песком. Именно на нём завязано похищение джинчурики Однохвостого, развязка гражданской войны в Суне и ее поражение в Четвертой Мировой. Вот только Змеиный саннин сам прекрасно знает, что после окончания гражданской войны, Акасуна-но Сасори собирается захватить власть в Суне. И не только он. И у него есть на это все шансы, потому что геноцид Араши и тесный контакт с Конохой пусть и многим по душе, но далеко не всем. Люди... слишком любят свою власть, а Раса правит слишком жёстко. Он игнорирует старика, который пытается снова и снова сесть ему на шею. Только лишь Змею ощущается чуть заметный перестук деревянных частей грузной марионетки, только в слишком бесстрастном даже для шиноби голосе чувствуется тень, когда тот отвечает резонно, ставя старого калеку на место. В многоуровневых до прозрачности речах этого индивидуума, Скорпиону не нравится политическая подоплёка. — Ку-ку-ку, успокойтесь и не принимайте поспешных решений, — он демонстративно проводит языком по губам, зная, что вгоняет многих этим в брезгливый ужас. — Вы ведь помните, чем закончилась ваша спешка? Какузу как раз был таки-им интересным собеседником, ку-ку-ку... Что ж... будет интересно сыграть против Конохи её же оружием. *** Фугаку заканчивает записывать события этого дня тогда, когда эмоций совсем не остается. Все уже разошлись спать, лишь дежурные маячат слабо заметными тенями. — Спасибо, — раздается тихое и напротив присаживается Микото. — Как Итачи? — также тихо спрашивает он, и женщина качает головой. — Шисуи был... очень дорог нам. С такой потерей трудно смириться. — Он выживет, — упрямо шепчет Фугаку, и Микото грустно вздыхает. — Если бы это было так. Тецуро-сан, — без макияжа она ещё красивее, но он не позволяет себе долго смотреть на неё. — Я пришла поблагодарить вас... за Итачи. Он удивляется. — Разве за доброту благодарят? — и пытается улыбнуться, но не получается, потому что Микото говорит слишком серьёзно. — Благодарят. Мой... сын никогда не рассказывал, что чувствует. Вы... помогли сегодня, — она всё-таки утирает слезу и поджимает губы, а у него щемит сердце. — Мы хорошо поговорили. — Я рад, — хочется просить прощения, но за что? Фугаку просто не знает, как себя вести, потому что ему кажется, что он слишком хорошо знает, насколько Микото должна быть благодарна, чтобы подойти к, фактически чужому, человеку с такими словами. — Это... много для меня значит. Треск огня и тишина поглощают их, потому что им не о чем говорить. Она — фактически глава своего клана, слишком сильная и красивая, а он — простой чунин. — Откуда вы знаете тот шифр? — когда огонь начинает затухать, почти неслышно спрашивает Микото. — Всегда знал, — он смотрит ей прямо в глаза, не собираясь ни врать ни скрываться. — Как очнулся четыре года назад в госпитале... А у вас, кто?.. — Мой муж, — она отводит взгляд. Выражение её лица довольно отстраненное, взгляд темен и больше в нем не удается считать эмоции. — У вас его почерк. — Он погиб? — отчего-то он чувствует вину. — Да. Они сидят в тишине до тех пор, пока костер не гаснет окончательно, а на кромке горизонта не светлеет в предрассветной дымке. — Поспите немного, сегодня предстоит много работы, — говорит он, и они наконец расходятся. Разделённые минуты тишины кажутся ему более... скрепляющими, чем те же часы разговоров.