* * *
Ирония состоит в том, что первая миссия Се Лянь за последние восемьсот лет — это притвориться невестой. Она не может перестать истерически хихикать под покровом ярко-красной вуали, когда вся сюрреалистичность ситуации наконец настигает ее. Се Лянь провела первые двадцать лет своей жизни уворачиваясь от предложений замужества как от стрел на поле боя. «У меня нет времени на мужа, когда есть люди, которые нуждаются в спасении», утверждала она, на самом деле имея в виду «Я отказываюсь давать какому-либо мужчине власть надо мной». Да и ее путь самосовершенствования опирался на воздержание. Что же это за муж, который может принять такую бессмысленную клятву от своей жены? В те времена в голову золотой и любимой принцессы Сяньлэ даже прийти не могло, что в один день никто бы не сделал ей предложение, кроме как в шутку или из жалости. Кто бы женился на посмешище Небес? Никто. В том, что единственный раз, когда самая недоступная богиня из всех получит свою свадебную процессию, будет наживкой чтобы привлечь злой дух новобрачного, терроризирующий поселение, был какой-то смысл. Это смешно. Это действительно смешно, в очень извращенном смысле. — Ваше Высочество? — Нань Фэн шепчет с другой стороны паланкина, услышав ее безумный смех. — Вы в порядке? Се Лянь неловко кашляет. — Ах, да! Просто пыль попала в горло! Все в порядке, прошу прощения за беспокойство. — Без проблем. Если вам что-то нужно, не стесняйтесь попросить. Какой внимательный сопровождающий! Се Лянь практически могла поверить, что они снова играют, как в детстве — она одевалась в мамины одежды и заставляла Фэн Синя сопровождать ее шуточную свадебную процессию, где женихом была странная фигура из подушек и простыней ввиду отсутствия настоящего принца. — Ты не можешь жениться на мне, — избалованная девочка, которой она однажды была, сказала Фэн Синю. — Потому что я принцесса, а ты не принц. К его чести, ее друг детства принял этот факт без жалоб. Ее матери очень нравились эти игры, и гораздо меньше нравились шуточные сражения, которыми ее дочь со временем заменила свадебные процессии. Однако Фэн Синю это изменение пришлось по душе. Иронично, тогда она почти не чувствовала, что притворяется, а сейчас ощущает себя абсолютной подделкой, облаченная в неизбывный красный и сидящая в паланкине, стараясь занять как можно меньше места. Она выглядит абсолютно по-дурацки, одетая в платье, совсем не подходящее для ее слишком мускулистой фигуры. Она не выглядит нежной и хрупкой, ее руки намозолены, а душа изранена, и едва ли это делает ее подходящей невестой. Нань Фэн и Фу Яо тоже так думали — они едва могли взглянуть на нее после того, как та девушка — Сяоин — привела ее платье в порядок. И все же ее сердце бешено бьется в груди с чувством, не совсем похожим на страх, хотя она прекрасно знает, что в конце пути ее не ждет жених. Ее в принципе никто нигде не ждет. Се Лянь одна уже очень и очень долгое время. И все в порядке! Она уже привыкла, правда! Было несколько смертных, которые звали ее замуж время от времени, жалея нищенку, путешествующую только с мешком мусора на спине и улыбкой, старательно кажущейся веселой, но она всегда отказывалась. Никто не должен брать на себя вес ее неудач и прошлых ошибок, это было бы нечестно. Тогда почему же она так волнуется? Ей казалось, что ранние годы ее изгнания, когда она мечтала о теплом доме, теплой еде, теплой ванне, теплой кровати и теплых руках доброго спутника, в которые можно устроиться, уже давно прошли. Глупая, глупая, глупая девочка. Как будто бы она за все эти века ничему не научилась. Слышится злой голос, шепчущий мрачные песенки и завораживающие проклятия, вырывая Се Лянь из саморазрушительной спирали страданий. Се Лянь приказывает Жое помочь, когда появляются спутники злого духа новобрачного — она рада отвлечься. Сражаться для нее просто, это то, что Се Лянь хорошо умеет. Весь этот свадебный нонсенс уже ничего не значит. Тишина настигает процессию. Се Лянь подается вперед, удивленная неестественным безмолвием. Куда делись Нань Фэн и Фу Яо? Конечно, они бы не бросили ее посреди задания. Стук каблуков по земле и звон колокольчиков дрожью прерывают тяжелую тишину. Дыхание застывает в горле Се Лянь, все ее тело напрягается с тревожным ожиданием. Жое сворачивается вокруг ее запястья, готовясь ударить, если придется. Человек останавливается рядом с паланкином, складки тонкой ткани растягивают его тень. Медленно внутрь паланкина протягивается рука и, к удивлению Се Лянь, выжидающе ждет. Эта рука бледная и изящная, с длинными пальцами и выкрашенными в черный ногтями. Злой дух новобрачного? Кто же еще это может быть? В сложившейся ситуации все, что остается Се Лянь, это притвориться глупой и проследовать за ним, пока не появится возможность действовать. Было бы очень удобно, если бы дух новобрачного был достаточно добр, чтобы отвести ее туда, где он держит украденных невест. Она берется за протянутую руку. Человек за занавесью с неожиданной аккуратностью сжимает ее ладонь, без всякой спешки утягивая ее за собой. Эта рука невероятно холодная, но очень мягкая. Это… странно. Се Лянь позволяет вывести себя из паланкина. Ее спутник терпеливо ждет, пока она выскользнет из-под занавеса, не отпуская ее руки. К ее растущему недовольству, вуаль перед глазами не дает ей разглядеть таинственного человека. Она мельком видит черные сапоги на каблуках, украшенные серебряными цепочками, проблеск красного и черного, но больше ничего. Когда Се Лянь готова двигаться дальше, дух новобрачного аккуратно тянет ее за собой. Они вместе идут вверх по горе неторопливым прогулочным шагом, как будто бы они настоящая пара, любующаяся видами. Ее загадочный компаньон ведет себя как идеальный партнер — позволяет ей идти в своем темпе, не становясь нетерпеливым, помогает ей обходить лужи и раскрывает над ее головой зонт, уберегая от неизвестно откуда взявшегося дождя. Этот человек настолько предусмотрителен, что с обезоруживающей беспечностью разрушает защитное заклинание, наложенное на местность. Кроме Цзюнь У Се Лянь не знает ни одного небожителя, способного так легко разрушить настолько сильные чары! Если незнакомец — действительно злой дух новобрачного, то у нее гораздо больше проблем, чем она думала. Взволнованная, она поднимает вуаль с глаз, устав от жестокой игры в притворство. Она видит только проблеск снежно-белого, чернильно-черного и кроваво-красного, прежде чем ее спутник растворяется в тысячах серебристых бабочек. Се Лянь остается в одиночестве на краю дороги, не понимая, что только что произошло. Но если думать положительно, ее… странный знакомый действительно оказался настолько благосклонен, что привел ее к очень подозрительному храму, который точно имеет прямое отношение к ее заданию. Нет смысла грустить о вещах, которые тебе не под силу изменить — этот урок Се Лянь усвоила уже очень давно через очень болезненные события. Лучше всего вернуться к работе и проигнорировать свои задетые чувства! Это самый надежный метод!* * *
Позже она узнает имя своего фальшивого новобрачного: Хуа Чэн. Се Лянь кажется, что это довольно красивое имя, но Нань Фэн и Фу Яо спешат напомнить ей обо всех преступлениях, когда либо совершенных Хуа Чэн. Оглядываясь назад, она должна была знать, что человеком, притворившимся ее новобрачным, не могла быть никто иная, как демонесса, чье имя вселяет страх в сердца как смертных людей, так и небожителей. — Собирательница Цветов под Кровавым Дождем! Здесь! Из всех мест! — пышет яростью Фу Яо, когда все заканчивается с поимкой демонессы Сюань Цзи. — Что она хотела от вас? — Я понятия не имею, — задумчиво вздыхает Се Лянь. — Эта женщина действительно настолько страшна? — Она одна из Непревзойденных, она правит Призрачным городом. Она уничтожила тридцать три бога войны потому что ей просто захотелось. Конечно же она настолько страшна! — саркастично отвечает он, закатывая глаза. — Ваше Высочество, вы должны держаться подальше от этой ведьмы! — Нань Фэн касается ее плеча своей рукой, его лицо омрачено беспокойством. Се Лянь моргает. Ведьма? Неприятная неожиданность. К ней так давно никто не прикасался с такой добротой. Как кто-то настолько нежный может вселять столько страха? — Зачем такой важной персоне искать исключительно меня? — смеется Се Лянь. Она никто, провал, который все уже забывают, а Хуа Чэн — королева. Королева призраков, демонов и прочих злобных существ, но все же королева. Се Лянь качает головой: — Не думаю, что наши пути вновь пересекутся. Эти знаменитые последние слова.* * *
— Принцесса Сяньлэ? — повторяет кто-то из собравшейся толпы жителей деревни Водных Каштанов. — Никогда о ней не слышал. Се Лянь чувствует странную радость. Это очень даже хорошо. Она готова поклясться, что они могли слышать о ней только истории, явно не выставляющие ее в хорошем свете. То, что о ней ничего не знают — только ей на руку: она создаст себе репутацию своими поступками, и только. — Ничего, ничего! Она не очень известна! Точнее, совсем не известна. Что неудивительно, прошло уже восемьсот лет с момента пика ее славы и последующего падения с этой высоты. — Чему покровительствует ваша богиня? — спрашивает пожилая женщина. — Брак? Дети? Полная энтузиазма улыбка Се Лянь потухает на ее лице. Она едва ли может притвориться, что область ее покровительства — брак, учитывая ее полное отсутствие опыта в этом деле. Это было бы нечестно, да и те, кто помолился бы ей, сразу бы понял, что эта глупая богиня-девственница не может ничем помочь с сентиментальными горестями или, не дай бог, плодовитостью. Немыслимо! Она благодарна за все молитвы, которые люди адресуют ей, даже те, которые более занятые небожители посчитали бы неважными и не стоящими их внимания, но она сгорела бы со стыда, если бы ее прихожане просили о благословениях, связанных с постельными делами. — Хмм… не совсем? — Нет? Тогда чему же? — спрашивает другая женщина. — Деторождению? Вообще, Се Лянь знает немного о деторождении. Она не назвала бы себя знатоком, но ей приходилось пару раз помогать с этим в непредвиденных обстоятельствах. — Это да, я думаю, — она пытается еще подумать о типично женских занятиях, с которыми она могла бы помочь. — Шитье тоже подойдет. И готовка! Се Лянь по-настоящему научилась ценить тонкое искусство шитья только после того, как у нее не стало никого, кто мог бы сделать это за нее, и у нее не было иного выбора, кроме как самой научиться чинить собственную одежду. Это дало ей понять все, что Му Цин делал для нее и что она принимала как должное. А что до ее готовки, так она бы поспорила, что все было не так плохо, как утверждали окружающие. Се Лянь могла готовить вкусную еду! Народ смотрел на нее странными взглядами, молча размышляя о том, какие молитвы о готовке и шитье они могли бы вознести. «Пожалуйста, Принцесса Сяньлэ, зашейте дыру в моем нижнем белье вместо меня, спасибо вам большое!». Нелепо! — Она может наказать неверных мужей? — хихикает молодая жена, тыча в бок своего мужа. — Эй! — протестует он. — Я никогда не был тебе неверен! Прекрати так говорить, проклятая женщина! Лицо Се Лянь светлеет с этим вопросом. — Да! Она богиня войны, так что такая просьба для нее — совсем не проблема! Народ недоверчиво уставляется на нее. О. О нет, Се Лянь неправильно поняла настроение толпы и опять сказала нечто очень неловкое. Быстро, нужно поменять тему разговора. — Немного. Она немного умеет фехтовать. Убила парочку монстров, ну и все такое. Она примет любую просьбу, правда. Ни в малейшей степени не придирчивая богиня! «Немного умеет фехтовать» не облегчает беспокойство толпы. Упс. Се Лянь, честно говоря, не знает, как общаться с людьми так, чтобы все не испортить. Она думает, что отлично справляется, а затем она упоминает свои неженские навыки или странное прошлое и все катится к черту. К ее удивлению, есть как минимум один человек, которому понравились ее истории о боевых подвигах. — Каких монстров? — маленький мальчик с двумя дырками на месте выпавших зубов и блестящими глазами тянет ее за подол платья. — Я хочу знать о монстрах! Се Лянь улыбается и приседает, чтобы потрепать мальчишку по растрепанным волосам. Поскольку она уже все равно облажалась, так можно повеселиться и побаловать свою ностальгию, пока есть шанс. — Что ж, с чего бы мне начать…* * *
Когда-то давно ничто так не раздражало Се Лянь как то, что ее недооценивали. Она потратила все свои юные годы, чтобы доказать, что она может справиться со всем не хуже любого мужчины. Осуждающие и снисходительные взгляды на ее тренировочные одежды и намозоленные руки были невыносимы, и она не могла удержаться от того чтобы покрасоваться, только бы доказать свою точку зрения. Ее жажда заслужить уважение была такой же базовой потребностью, как потребность в еде, или так ей в то время казалось. С тех пор Се Лянь основательно познакомилась с ненасытной дырой, называемой голодом, и отчетливо поняла, что такое сравнение вряд ли было подходящим. Ха-ха, подумать только, принцесса Сяньлэ действительно злилась из-за того, что не получала уважения, которого, по ее мнению, заслуживала… Прошли годы скитания, еды, сна и мучений в грязи, прежде чем она поняла, насколько же привилегированной и избалованной она была. Та Се Лянь задыхалась под грузом ответственности, которую она не желала, требовала ответственность, которую не могла иметь, и со временем пала из-за ответственности, которую не смогла вынести. А сейчас никто от нее ничего не ожидает. Ни жители Сяньлэ — по известным причинам. Ни Небеса, считающие ее существование шуткой, что недалеко от правды. Ни простые смертные, видящие несчастную девушку, смиренно скитающуюся по улицам, вместо многовековой души, истекающей кровью из-за своих собственных ошибок. Ее родители больше от нее ничего не ожидают. Фэн Синь и Му Цин тоже. Она просто Се Лянь, без обязанностей, связанных с ее именем, и без ожиданий, цепляющихся за ее образ. Всем плевать, что она делает, до тех пор пока это открыто не нарушает закон. Ей тоже. В какой-то момент она научилась не заботиться о том, уважают ее люди как раньше или нет. По правде говоря, она даже умудрилась понять, как же ценно быть недооцененной. В этом есть определенная свобода. И это дает ей преимущество, если возникнет необходимость, нанести удар. Честно, ее это вполне устраивает. Иногда, очень редко, но иногда, кто-то по-настоящему видит ее. Видит старую, многовековую душу, обожженную по краям, располосованную по центру, пронзенную в самую ее сущность тысячу раз, истекающую кровью из ран, нанесенных ее же руками. Люди видят это и плачут вместе с ней несколько благословенных часов — тот пожилой мужчина, отдавший ей свой плащ, та беременная женщина, напоившая ее чаем, тот слепец, приютивший ее под своей крышей на пару дней. Она удивлялась, как они могли почувствовать в ней то, чего все остальные не видели. — Вы стоите и ходите по-особенному, юная госпожа. Видно, что вы не из простой семьи, — сказал пожилой мужчина. — Но вы как будто бы избавились от своей гордости. Как будто ее растоптали, и у вас не было иного выбора, как бросить ее и идти дальше. Такое не происходит сразу. — Вы улыбаетесь по-особенному, — сказала женщина. — Ваша улыбка светлая, но очень-очень грустная. Юная девушка не может так улыбаться. Это улыбка женщины, которая знает, как ужасна жизнь, но которая научилась, несмотря ни на что, видеть в ней хорошее. — Вы говорите по-особенному, — сказал слепец. — Я не знаю, как это объяснить. Ваш голос молодой, но интонации — старые. Вы понимаете? Она понимала. Как нечто юное, нечто старое, нечто, что история пожевала и выплюнула, прежде чем оставить умирать на краю дороги. Нечто, что время отказывается отпускать, продолжая тащить ее дряхлое, но неповрежденное тело сквозь века. Сань Нян(1) в какой-то степени производит такое же впечатление. Старой и молодой одновременно. Юное тело, облаченное в ярко-красный, юношеская улыбка, сияющая дерзостью, юношеская осанка, поставленная как этюд в небрежности, как переросший сорняк, уверенный в своей неуязвимости. Но глаза. Только глаза говорят о боли, которую может причинить только время, и о мудрости, которую можно приобрести только спустя десятилетия страдания. Се Лянь не знает, что ей делать с Сань Нян. С одной стороны, она очень странная — утверждает, что она сбежавшая из дома молодая госпожа, несмотря на крайне небрежное поведение для своей ситуации. С другой же стороны, прошло так много времени с того момента, как Се Лянь получала такое удовольствие от разговора с кем-либо. Обычно это другие люди развлекаются, видя ее неловкость. Если честно, это не ее вина, что она не может идти в ногу со временем! Она занятой человек! И если ее темы для разговоров оказываются слишком странными — она не нарочно, честно! Сань Нян может быть и совсем юна, но она не заставляет Се Лянь себя так чувствовать. Она внимательно слушает, что говорит Се Лянь, не торопит и не раздражается, и их разговор течет легко. Се Лянь нравится, как она говорит — утонченно, но не как сноб, умно, но без снисходительности, по-доброму, но без жалости. Она знает так много для столь молодой девушки, ее мнение по поводу Небес и небожителей — язвительно, саркастично и неумолимо. Из какого-то нездорового любопытства Се Лянь не может удержаться от вопроса. — Сань Нян, ты когда-нибудь слышала о… Слова застревают у нее в горле. Она успокаивающе поглаживает Жое, которая тревожно дрожит в рукаве, почувствовав скрытую нервозность своей хозяйки. Это так глупо, потому что Се Лянь отлично справляется со своим катастрофическим общественным обликом. У нее больше нет потребности в гордости. Гордость уничтожила ее. Гордость уничтожила ее страну, ее семью, ее жизнь, оставив за собой только бесстыдную нищенку. Люди считают ее космической шуткой, когда вообще думают о ней, и у Се Лянь нет никакого лишнего достоинства, чтобы злиться на это. И все же часть ее не очень хочет услышать, что эта умная девушка может подумать о глупой принцессе Сяньлэ, если она вообще о ней знает. Сань Нян моргает, ее ресницы длинные и темные, улыбка ленивая и одновременно нетерпеливая, голос бархатный. — Да, цзецзе(2)? Расскажи Сань Нян. За последний час это не первый раз, когда Сань Нян зовет Се Лянь «цзецзе», далеко не первый, но Се Лянь все так же краснеет. Это слово звучит так уважительно и тепло, слетая с игривых губ Сань Нян. Се Лянь уже забыла это чувство, когда к тебе относятся с любовью и уважением. Она глубоко вдыхает, собирается с силами и улыбается. — Ты когда-нибудь слышала о принцессе Сяньлэ? — Слышала, — отвечает Сань Нян без секундного сомнения. Сань Нян знает даже о всеми забытой принцессе из старых сказок! Ей не понадобилось даже секунды, чтобы вспомнить и подумать. Такой невероятный ум. Настоящий ли она подросток или нет, это поистине удивительно. Се Лянь потирает шею. — И что ты о ней думаешь? В этот раз Сань Нян требуется момент, чтобы ответить. — Я думаю, она была хорошим, добрым человеком. Я думаю, она старалась изо всех сил, что она сделала все возможное в поистине ужасной ситуации. Я думаю, она заслуживала лучшего. В горле Се Лянь застревает пульсирующий комок. Он дрожит и ноет, а она тратит все свои силы на то, чтобы сохранить самообладание. Это самая добрая вещь, сказанная о ней за очень, очень долгое время. — И я думаю, что Цзюнь У, наверное, очень сильно ее не любил, — добавляет Сань Нян, ее выражение лица хмурое с мелькающими мстительными нотками. Напряжение внутри Се Лянь испаряется на это нелепое замечание, и она посмеивается. Едва ли можно винить в ее провалах Цзюнь У. Он сделал все, что мог, чтобы спасти ее от самой себя, но Се Лянь в то время была настолько заносчивой и поглощенной своим эго, убежденной, что может спасти всех просто потому, что ей этого хочется. — Это интересный взгляд на ситуацию, Сань Нян, — по-доброму смеется Се Лянь. — Уверена, большинство не согласилось бы с тобой. — Большинство людей — идиоты, с этим ничего не сделаешь, — с несомненной уверенностью говорит Сань Нян. Се Лянь смеется так, как не смеялась несколько столетий. (1) По аналогии с Сань Лан - третий сын, Сань Нян - третья дочь. (2) Обращение к старшей сестре (аналог гэгэ).* * *
Убежденная в том, что она невероятно скрытна в своем расследовании, Се Лянь предлагает Сань Нян «погадать по ладони» и поправить ее волосы, которые в поправке не нуждаются. Сань Нян расслабляется под ее прикосновениями к мраморной коже и черным волосам. Она очень красива, не может не заметить Се Лянь, и ее сердце пропускает пару-тройку ударов. Красота — такая редкость для нее. Подумать только, раньше она день и ночь была ей окружена, жила в неприличной роскоши и даже не замечала этого. А для Се Лянь, бродячей собирательницы мусора, простой дикий цветок или красивый оттенок заката уже сделают ее день. По-видимому, лукавая улыбка девушки, случайно встреченной в повозке, тоже способна на это.* * *
Проходит не так много времени, прежде чем Се Лянь решает, что Сань Нян — очень впечатляющий человек. Рост, конечно, играет не последнее значение — невозможно игнорировать человека, возвышающегося над толпой на своих длинных ногах, облаченных в сапоги, украшенные звенящими цепочками. Но, конечно же, дело в чувстве ее присутствия. Сань Нян производит впечатление женщины, которой невероятно без разницы, что о ней думают другие люди. Она идет неторопливым шагом, притаившись за плечом Се Лянь с довольной усмешкой на алых губах и с уверенностью лидера, ожидающего, что люди сами будут уходить с ее пути. И люди действительно уходят с ее пути, точно так же, как раньше уходили с пути Се Лянь. А теперь Се Лянь уступает другим дорогу, и ее это даже не злит. Это одна из первых вещей, которые дошли до нее — не голод, не потрепанная одежда и холодные ночи, а отсутствие признания, отсутствие уважения к себе, которое она всегда принимала как должное. Раньше к ее ногам стекались целые толпы людей. Сейчас она ступает по грязи и пыли вместо гладкого паркета и цветочных ковров и всем плевать. Сань Нян не плевать. Сань Нян, с ее внушительным присутствием и поведением королевы-разбойницы, освободила место для Се Лянь, своей непритязательной и неважной спутницы, действительно уступила ей и позволила идти впереди и последовала за ней с беспрекословным почтением. Хорошо. С почтением Се Лянь. Все остальные, казалось, были для нее бесплатным развлечением, чтобы издеваться, отмахиваться и скалиться. Сань Нян для Се Лянь затмевает всё вокруг, и это ощущение усиливается, когда она спрыгивает в Яму Грешников. Ее присутствие взрывается во тьме, серебряные бабочки танцуют вокруг ее поющей сабли, ее смех кровоточит красным, когда все вокруг нее наконец умирает, как и должно было два столетия назад. Такая высокая и всеподавляющая, Сань Нян никогда не заставляет Се Лянь чувствовать себя маленькой. Она так осторожна, чтобы не сломать хрупкое, едва заметное присутствие Се Лянь. Она так сильно старается сгладить свои острые углы, передвинуть свои длинные конечности и сдержать свои резкие замечания, только бы у Се Лянь было место для существования — нет, даже место для процветания. Се Лянь за последние несколько веков научилась существовать в любых условиях. И Се Лянь не понимает, зачем кто-то настолько значительный как Хуа Чэн, градоначальница Призрачного города, вселяющая страх Собирательница Цветов под Кровавым Дождем, будет волноваться о такой незначительной персоне как она сама. Несомненно, у Хуа Чэн есть гораздо более интересные занятия! У Се Лянь нет ничего, что могло бы ее заинтересовать. У нее нечего красть и ей нечего дать. — Я предпочитаю Сань Нян, если цзецзе не возражает, — с отработанной небрежностью говорит Хуа Чэн. — Цзецзе злится на меня за обман? Я не хотела этого, просто… не знала, как подойти к цзецзе в облике Собирательницы Цветов. Се Лянь только издает понимающий звук вместо того, чтобы спросить, зачем такой важной персоне придумывать целую стратегию, чтобы завести с ней знакомство. Се Лянь больше не злится по таким пустякам, ей больше любопытно, чем что бы то еще. — Нет, нет, я совсем не злюсь! Мне очень нравится компания Сань Нян. И я должна поблагодарить тебя за помощь со злым духом новобрачной… Се Лянь знала, что это Собирательница Цветов по загадочным причинам вмешалась в ее задание — Нань Фэн и Фу Яо уже накричали на нее по этому поводу, но одна мысль о том, что это Сань Нян вывела ее из паланкина и так нежно держала ее за руку — это что-то совсем невообразимое. Что же за смешную картину они, должно быть, собой представляли. — Мне было очень приятно помочь вам, Ваше Высочество, — говорит Хуа Чэн, слегка кланяясь, ее спина грациозно сгибается, ее гладкие волосы, собранные в неровный хвост — дело рук Се Лянь, — струятся по ее плечу. — На самом деле, я увидела Ваше Высочество в паланкине и не смогла устоять. Пожалуйста, простите Сань Нян за дерзость. Понятно, думает Се Лянь, снисходительно улыбаясь самой себе. Хуа Чэн, кажется, немного озорница, конечно ее бы заинтересовала странная процессия и еще более странная невеста. — А, здесь нечего прощать! Давай поедим, хорошо? Сань Нян кивает и послушно пробует еду на своей тарелке. Се Лянь уже ждет, как она заявит, что готовка принцессы Сяньлэ — худшее, что ей когда либо приходилось употреблять в пищу, что, в принципе, было типичной реакцией людей, попробовавших ее еду, если, конечно, они не падали в обморок прямо на месте. Но этого не происходит. Вместо этого Сань Нян чуть ли не облизывает тарелку дочиста и говорит с искренней благодарностью: — Спасибо большое за еду, цзецзе. Се Лянь опять находит себя взволнованной. — Ха-ха, я рада, что тебе нравится, — неловко смеется она, как будто это обычное явление. Затем добавляет, осмелившись испытать удачу: — Будешь еще? — Пожалуйста, — Хуа Чэн поднимает свою тарелку, очаровательно надув губы. Мило, слишком мило, как должна Се Лянь ее бояться? Она слышала множество страшных историй и пугающих слухов о Королеве демонов, видела, как она вырезает целую яму диких призраков за одно мгновение меньше чем три часа назад, но ей все еще комфортно рядом с Сань Нян. С ней тепло и уютно, как купаться под солнечными лучами после целого дня работы, как сворачиваться под тяжелым одеялом зимой. Возможно, на это повлияло ее юное обличье, но, честно говоря, Се Лянь в этом сомневается. Она слишком стара, чтобы быть обманутой масками. — Мне интересно, как выглядит Сань Нян, — размышляет вслух Се Лянь, вода и мыло скользят по ее чистым от шрамов рукам. Рядом с ней Хуа Чэн дуется — Се Лянь отклонила ее предложение помыть посуду, ее приятное нейтральное выражение лица на секунду дергается. Нечто похожее на панику проносится в ее глазах, прежде чем она успевает скрыть это за безмятежностью. — Ах. Но Сань Нян не так красива, как цзецзе… — Ха-ха, не говори ерунду, я совсем не красивая! — хихикает Се Лянь, услышав столь абсурдную фразу. Се Лянь не вписывается ни в какие представления о красоте. Не вписывалась даже в пик своей славы. Она никогда не была хрупкой и худой, тонкой и нежной, ее мышцы слишком выделялись из-за бесчисленных часов тренировок, ее голос был слишком громким и скрежещущим, ее мнение — слишком сильным, а характер — буйным. Никому бы не пришло в голову сравнить ее с прозрачной водой реки, с лунной ночью или эфемерным цветком. А сейчас… Даже нет смысла об этом думать. Не то чтобы Се Лянь заботилась о красоте. На улицах красивые женщины не остаются красивыми надолго. Ее отсутствие привлекательности — преимущество, на самом деле. — Мне претит мысль о том, чтобы не согласиться с цзецзе, но я должна возразить, — хмурится Хуа Чэн и выглядит действительно огорченной. — Цзецзе, конечно же, самая великолепная, поразительная, прекрас- — Аххх, Сань Нян, хватит, пожалуйста, хватит! — смеется Се Лянь, шутливо брызгая в Хуа Чэн капельками мыльной воды. — Неважно, давай больше не будем об этом. Не имеет значения, как выглядит Сань Нян. — Не имеет? — тихо спрашивает Хуа Чэн, слишком тихо. — Правда? — Конечно, — обещает Се Лянь, счастливо улыбаясь. Хуа Чэн кивает, ее глаза блестят полным надежды светом новорожденных звезд. — Тогда… Когда мы встретимся в следующий раз, цзецзе увидит мой настоящий облик. — Ты не обязана! — поспешно возражает Се Лянь. — С моей стороны было грубо просить тебя об этом. — Я знаю, что не обязана. Но я хочу. Хорошо, тогда… Кто такая Се Лянь, чтобы сказать «нет»? Она должна признать, что «когда мы встретимся в следующий раз» очень приятно слышать. Как будто у нее есть планы с друзьями. Это идея, ставшая для нее совсем чужой. Се Лянь действительно не может дождаться.***
Прозрачное как стекло кольцо оказывается на ее шее следующим утром. Еще одно новшество в ее жизни, больше даже похожее на снисхождение к расплывчатому прошлому, еще одна деталь благословенных дней Принцессы Сяньлэ, о которых она давно позабыла. Какая польза страннице от таких украшений? Они не могут накормить, не могут согреть, значит, они опасны и не нужны. Она продала практически все, что имела, после своего первого низвержения, кроме любимой ее матерью шпильки для волос. Но и та, благодаря ее ужасному невезению, была украдена вскоре после ее второго вознесения, и Се Лянь пришлось принять тот факт, что даже памятные вещи не стоило держать при себе — слишком это рискованно. Хуа Чэн носит множество украшений. Серебряные безделушки на руках, бабочки в ушах, колокольчики и цепочки на сапогах. На ней ничего из этого не выглядит бесполезным и легкомысленным. На белоснежной коже Собирательницы Цветов под Кровавым Дождем серебро блестит как клинок меча. Се Лянь прячет кольцо под одежду и выходит из монастыря в поисках работы.* * *
Се Лянь нравится Повелитель Ветров. Ей нравится его жизнерадостный дух и аура непринужденности. Ей нравится его желание помогать, сильное чувство справедливости, стремление поступить правильно, а не выгодно для себя. Ей нравится, как одинаково цюнь или чан(3) трепещут на ветру у его ног. Но больше всего ей нравится разговаривать с ним. В его голосе — доброта и уважение, как будто он действительно считает Се Лянь достойной этого. Это… приятно. Очень приятно. (3) цюнь — платье для женщины, чан — юбка для мужчины* * *
В Игорном доме Призрачного города нет трона. Нет трона, изготовленного из самого дорогого мрамора, усыпанного бесценными драгоценными камнями, расчерченного золотом и драпированного тончайшим воздушным шелком. Нет ни статуи, ни портрета, напоминающих о том, кто хозяин этого места. Здесь нет двора, пресмыкающегося перед благосклонностью, только призраки и люди, вперемешку роящиеся вокруг игорных столов с жадными глазами и дрожащими руками, готовые сразиться за свою судьбу с помощью игральных костей и карт. Здесь только Сань Нян, вольготно откинувшаяся в длинном кресле за кроваво-красным пологом, без стыда и без короны. В Игорном доме Призрачного города нет трона, но все же все знают, кто здесь королева. — Ты. Ты неправильно держишь кости, — настоящий голос Хуа Чэн звучит глубже и ниже, чем ее беззаботный девический тон. Звуки, слетающие с ее губ, словно сотканы из власти и неоспоримого авторитета. — Подойди сюда. Я покажу как надо. Это голос правительницы, привыкшей к сиюминутному подчинению. И Се Лянь подчиняется, позволяя одной из служанок Хуа Чэн подвести себя к шелковому пологу. В настоящем облике Хуа Чэн… поразительна. Ее угрожающая фигура — очень подходит для Королевы демонов ее масштаба. Она вся — острые углы и выступающие кости, облаченные в красный, серебряный и черный, сталь и сатин. Её серебряные украшения поблескивают еще более опасно, чем в ее юном обличье, угольные волосы цвета безлунного неба и окрашенные черным ногти, настолько алые губы, что у Се Лянь кружится голова от одного взгляда на них. Черная повязка закрывает ее левый глаз. Небезызвестная сабля висит на ее боку, алый глаз в рукояти возбужденно вращается. «Некрасивая», да? Се Лянь надеется, что, сказав такую глупость, Хуа Чэн пошутила. Иначе ей стоило бы побеспокоиться о своем зрении. — Цзецзе, — почти неслышно, одними губами произносит Хуа Чэн. — Какая приятная неожиданность. Это должно звучать саркастично, но Се Лянь чувствует, что Хуа Чэн говорит это искренне. Ее приказывающий ледяной голос тает и ласкает слух Се Лянь весенним теплом. Она приветствует ее в ответ веселым шепотом, как будто они дети, играющие в игру на притворство. — Сань Нян! Правда существует секретная техника бросания костей? — Конечно, цзецзе, стала бы я тебе лгать? Давай, дай мне свои руки. Се Лянь осторожно протягивает руки — у нее почти кружится голова, в груди вскипает волнение. Маленькая улыбка расцветает в уголке губ Хуа Чэн, когда она принимает ее уставшие ладони с восторженным благоговением, и каким-то образом ей удается выманить удачу из рук богини неудач.* * *
Ей было пять лет, когда она впервые взяла меч в свои маленькие гладкие ручки. Это был фамильный меч, принадлежавший ее отцу, больше церемониальный, чем настоящее оружие. Она не могла даже поднять его, вес чистой стали и десятилетий истории слишком тяжелый для ее никогда не знавших труда рук. Ее отцу тогда показалось это очень забавным — его маленькая принцесса, пытающаяся поднять большой злой меч, длиннее, чем половина ее роста. Когда маленькая принцесса выросла и стала красть у него мечи, отказываясь менять их на кисти или швейные иглы, ему уже не было так смешно. Ей было пять лет, когда она впервые взяла меч в свои маленькие гладкие ручки, и ей понадобилось несколько десятилетий, смерть семьи, гибель страны и быть брошенной собственным учеником внутри запечатанного гроба, чтобы наконец его отпустить. Возможно, люди были правы с самого начала — хохочущие с издевкой тени, чью неправоту она так жаждала доказать, горькие шепотки за масками и стенами, говорящие, что женщины не созданы для того, чтобы держать оружие. Возможно, они с самого начала были правы, и только Се Лянь была виновна в смерти своих любимых, не потому, что она повела себя неправильно, а потому, что не могла принять свое место. Ей было пять лет, когда она впервые взяла меч в руки, и она снова чувствует себя пятилетней, когда схваченный ей случайный меч скрещивается с саблей Хуа Чэн. Сталь поет, летят искры, вспыхивает пламя, и где-то в пустоте ее груди трепещет сердце. Она очень скучала по этому чувству.* * *
Ее прошлое с грохотом врывается в настоящее, потому что конечно, как же иначе. Ученик, которого она подвела, снова приходит по ее жизнь, а двоюродный брат, с которым она никогда не умела обращаться, плюется ядом, упреками и бесконечными оскорблениями в ее адрес. Лан Цяньцю и Ци Жун — совершенно разные, но в то же время невероятно похожие. Они оба всегда видели в ней то, чего на самом деле не было. Они оба возненавидели ее, когда она настоящая перестала совпадать с идеальным образом, созданным в их головах. Они оба думают, что ей пора бы умереть, и она, как ни странно, не думает иначе. Они оба отказываются называть ее шлюхой. Они называют ее предательницей, убийцей, грязной ведьмой, пустой тратой воздуха, мусором, но этим словом — никогда. Се Лянь по-глупому благодарна за такую небольшую милость.* * *
— Сяньлэ, — говорит Цзюнь У, и в этом слове таится столько разочарованных вздохов, что не пересчитать. — Сяньлэ, ну что мне с тобой делать? Се Лянь смущенно усмехается. Это очень понятный вопрос. У нее есть репутация человека, который влезает в неприятности и делает все только хуже. Как ни странно, она тоже не знает, что с собой делать. Она просто перестала задаваться этим вопросом и… научилась просто плыть по течению. — Тебе нужно быть осторожнее, — добавляет Цзюнь У, беспокойно нахмурившись. — Собирательница Цветов под Кровавым Дождем — опасная демонесса. Она много раз доказала, что она не боится и не уважает небожителей. Возможно и так, но Хуа Чэн не вела себя с ней никак, кроме как уважительно. Более уважительно, чем кто-либо за несколько веков. Се Лянь очень не хочется отпускать это чувство. Да и не то чтобы у нее было, что терять. — Я буду очень осторожна, Владыка, не волнуйтесь! — щебечет она. Цзюнь У задумчиво улыбается. — Ты же знаешь, что я хочу для тебя только лучшего. Она знает. С самого первого дня на Небесах Цзюнь У всегда верил в нее. Когда все относились к ней как к маленькой девочке, которой каким-то образом повезло вознестись благодаря своим незначительным добродетелям, Император назначал ей такие же задания, как и другим богам войны, даже отдавал предпочтение. Естественно, вместо того, чтобы доказать, что Се Лянь была настолько же способна, как и небожители-мужчины, его доверие только заставило вспыхнуть грязные слухи об их отношениях, как и ожидалось. Небожители улыбались ей в лицо и называли мерзкой шлюхой за спиной. В этом плане Небеса ничуть не отличались от дворцов королей и лачуг нищих в реальности смертных. — Спасибо за уделенное мне время, Владыка. Я обещаю не действовать опрометчиво, — кланяется она. Се Лянь больше не наивный ребенок, которого Цзюнь У пригрел под своим крылом, стремящийся доказать, что может своими силами взлететь так же высоко, как и остальные небожители. Она выучила урок и избавилась от своих глупых амбиций. Се Лянь с радостью будет ползать по земле, если взамен у нее будет еда и крыша над головой. Но она должна признаться, мысль о том, чтобы при этом не быть одной — слишком заманчива, будь ее компанией вселяющая страх королева демонов или нет. Не то чтобы у нее есть возможность быть придирчивой. Призраки, небожители, смертные. Есть ли между ними такая большая разница? Доброта есть доброта. И Се Лянь намерена наслаждаться ей так долго, как только возможно, пока Хуа Чэн неизбежно не устанет от нее.***
Злые шепотки и мутные взгляды преследуют Се Лянь, пока она бежит за полным энтузиазма Повелителем Ветра. Она едва обращает на них внимание. Сплетни, которые она так ненавидела в юные годы, сейчас для нее — всего лишь незначительное неудобство, которое так же легко проигнорировать, как назойливого жука. Это раздражает немного, но не настолько, чтобы она не могла наслаждаться другими вещами. Генерал Пэй Мин все еще зол на нее за участие в деле, приведшем к низвержению его потомка с Небес, Повелитель Воды смотрит на нее с едва скрываемым снисхождением, а Фэн Синь и Му Цин поочередно то прожигают ее взглядами, то притворяются, что ее не существует. Но все в порядке, потому что Ши Цинсюань берет ее под руку и весело смеется над ужасной одеждой того небожителя и дурацкой помадой той небожительницы. Все в порядке, пока хотя бы один человек хочет ее присутствия здесь, пусть даже все остальные не хотят. В скором времени три тысячи молитвенных фонарей негасимого света с ее именем освещают небо, и больше никто на Небесах не может не признать, что Се Лянь действительно вернулась, и на этот раз насовсем.* * *
Прах и пыль оседают там, где тела ее семьи должны лежать в спокойствии, и она притворяется, что ей плевать. Ее двоюродный брат кричит как умалишенный, пока маленький ребенок молит ее отпустить его, и она притворяется, что ей плевать. Она заталкивает между животом и одеждой подушку и собирается проглотить меч, но говорит, что все нормально, все прекрасно, и притворяется, что ей плевать.* * *
Формально, ее первый поцелуй — с проезжающим принцем из соседней страны, который думал, что ему можно брать все, что захочется. Она избила его палкой, пока Фэн Синь ее прикрывал, и никто никогда не узнал об этом — какой бы парень согласился признать, что его побила маленькая девчонка? Все сошлись на том, что ничего не произошло. Ее второй поцелуй — с Му Цином. У него гладкие волосы, сухое телосложение, мягкие на вид губы и Се Лянь нравится, как он движется, текучий как вода, но устойчивый как камень. Ей пятнадцать лет, и ей очень интересно то, о чем девочки шепчутся друг с другом, когда думают, что она не слышит. Сам поцелуй не был неприятным или плохим, но Се Лянь не могла перестать переживать по поводу того, что Му Цин чувствовал себя обязанным удовлетворить ее прихоть, и разорвала поцелуй. Точно так же они решили, что ничего не случилось, и вежливо вернулись к своим ролям принцессы и подданного. Ее третий поцелуй — с Фэн Синем, злое и горькое едва касание губ. Они только что опять без всякого смысла поссорились — причиной стало желание Се Лянь рискнуть пойти искать работу на улицах. Она кричала, что они не могут себе позволить прятать ее дома и полагаться только на то, что Фэн Синь сможет заработать им на хлеб. Фэн Синь кричал на нее в ответ — о том, что случается с женщинами, которые работают на улицах, а затем из раздражения поцеловал ее в подтверждение своим словам. Она пнула его в колено, уронив на землю, и зло выбежала из дома. Позже он извинился за свое непростительное поведение и поклялся, что не имел никаких плохих намерений по отношению к ней, но Се Лянь и так знала об этом. Им даже не пришлось разговаривать, чтобы согласиться, что не стоит больше вспоминать об этом никогда в жизни. Хуа Чэн прижимается своими холодными губами к губам Се Лянь, и это не похоже ни на что из испытанного ей раньше. Воздух, передаваемый Хуа Чэн, холодным потоком устремляется в ее легкие, и в касании их губ есть что-то еще, что-то скрытое, но Се Лянь без секунды страха позволяет Хуа Чэн делать все, что захочется. Она цепляется за ее плывущие одежды, белые пальцы утопают в красном шелке, смотрит в единственный глаз Хуа Чэн, расширенный удивлением. Они вырываются на поверхность как раз в тот момент, когда серебристые бабочки разрывают на части дух новорожденного. — Цзецзе, ты в порядке? — спрашивает Хуа Чэн, вода тонкими блестящими нитями стекает по ее алебастровой коже и алым губам — они кажутся еще алее, чем обычно… — Прости за- — Все в порядке, Сань Нян, нет нужды извиняться, — перебивает Се Лянь, прежде чем Хуа Чэн сможет полностью выплеснуть свое совсем не нужное проявление раскаяния, и гребет к берегу. — Ты хотела помочь мне дышать, я понимаю! Подумаешь, обычный поцелуй между подругами, ха-ха! Хуа Чэн бормочет что-то себе под нос, плывя следом. — Что? — Ничего, — фальшиво-весело отвечает она. — Я просто удивлена, что у цзецзе такой богатый опыт в поцелуях. Опыт? Совсем нет! Она всего лишь пытается не раздувать из мухи слона. Сань Нян поцеловала Се Лянь только потому, что та иначе задохнулась бы под водой, и кроме жертвенной доброты в этом ничего не было. — Сань Нян, ты порой говоришь такие странные вещи! — Но цзецзе так спокойна. Может быть, мой поцелуй был ужасен, а цзецзе настолько добра, что хочет сберечь мои чувства и говорит, что все в порядке. Что? Это она так добивается комплиментов своей технике передачи воздуха через рот? Сань Нян, бесстыдница! — Это был очень приятный поцелуй, — услужливо отвечает она, выжимая из промокших до нитки рукавов настораживающе большое количество воды. Ох, это ее единственные одежды, а теперь они все промокли и испачкались — точно, окончательно испорчены, даже по ее низким стандартам. — Очень действенный. — Действенный. Се Лянь поворачивается, встревоженная жесткостью тона Хуа Чэн. Это не первый раз, когда она слышит ее бархатный голос столь холодным, словно сквозь него прорезался стальной клинок, но это первый раз, когда она слышит такой тон адресованным себе. Она замечает Хуа Чэн смотрящей на линию горизонта. Пойманный дух новорожденного где-то неподалеку бьется изнутри о стенки глиняного горшка. Непревзойденная уже сняла свою верхнюю одежду и отбросила мокрую красную ткань в сторону. Оставшиеся слои ее одежды прилипли к коже, и один взгляд на это зрелище заставляет мыслительные способности Се Лянь выйти из-под контроля. Изгибы. У Хуа Чэн они точно есть. Конечно есть, у всех они есть, а что ожидала увидеть Се Лянь? Доску? Всего лишь грудь, обычная, у всех женщин она есть, включая Се Лянь, хотя та не уверена, что ее грудь выглядит так, и ей точно пора перестать смотреть на влажное декольте Хуа Чэн как какая-то извращенка. — Цзецзе? — спрашивает Хуа Чэн, склонив голову набок. Капли воды мучительно медленно стекают по ее шее, и Се Лянь. Просто. Не может. Отвести взгляд. — Я всего лишь пошутила, не волнуйся. Тебе нехорошо, цзецзе? Ты вся покраснела. Се Лянь со всей силы бьет себя по щекам. Неудивительно — она вся горит от смущения. — Я не волнуюсь! Совсем не волнуюсь! Все в порядке! В ответном теплом взгляде Хуа Чэн поблескивает удовольствие. Она наверняка читает Се Лянь как открытую книгу. О нет, наверное, она уже давно привыкла к тому, что на нее все пялятся, учитывая, насколько она привлекательна. «Я не такая!», хочет закричать Се Лянь, «Правда! Я всего лишь считаю Сань Нян красивой! Ничего такого!». — Как скажешь, — ухмыляется Хуа Чэн, ее бывшая угрюмость давно забыта. Она, без всякого сомнения, знает. Се Лянь хочет провалиться под землю прямо здесь и сейчас и больше никогда ни с кем не разговаривать. — Пойдем, цзецзе, ты замерзла. Моя резиденция неподалеку. — Градоначальница, это вы? — окликают их какие-то демоны. — Растлеваете девственниц?! Не нужна ли помощь?! Мы можем её подержать! — Проваливайте, — огрызается Хуа Чэн, ее хорошее настроение тает, как масло на солнце. Они не проваливают.* * *
К ее вящему удивлению, Се Лянь обитателям Призрачного города, кажется, нравится. Не из-за своих заслуг, но потому, что она нравится Хуа Чэн, стало быть, все демоны, живущие под ее началом, также должны признавать Се Лянь. Все хотят поговорить с ней, угостить едой сомнительного качества, проводить в нужном направлении. В Призрачном городе к ней относятся как к принцессе из союзного государства, которая приехала с визитом к их королеве. В Доме Блаженства она — почетная гостья, которой следует предоставлять все, чего она пожелает. Это так странно. У нее есть храм. Огромный храм. У нее. Хуа Чэн с бесконечным терпением знакомит ее с городом, под ее обычной маской скучающей безразличности бурлит возбуждение, и Се Лянь сжигает любопытство. Призраки остаются в мире смертных по какой-то причине. Обычно эта причина — месть, отчаяние, страх, злоба. Но со временем — от десятилетий до пары веков — искра, привязывающая их к этому миру, гаснет. Хуа Чэн живет на свете практически так же долго, как и Се Лянь. Какова же причина, по которой она остается в мире смертных и продолжает копить силу? Се Лянь очень хотела бы знать. Но. Не то чтобы она может просто так спросить — это было бы грубо. Она слишком наслаждается их добродушным подшучиванием и приятной дружбой и не хотела бы рискнуть ими ради своего болезненного любопытства. И если она лежит без сна по ночам в страхе, что в один прекрасный момент Хуа Чэн уйдет и она вновь останется совсем одна, то это только ее дело, и никому она не обязана в этом признаваться. Может быть, скоро рядом не будет никого, кто будет называть ее «цзецзе», переживать из-за ее ранений и спрашивать, не больно ли ей, вытаскивая из ее ступни длинную иглу, держа ее голень как величайшую драгоценность. Ничто не вечно, поэтому Се Лянь всегда улыбается, когда улыбается Хуа Чэн — часто, — и заталкивает свой страх одиночества туда, где все остальные ее страхи мертвым грузом вцепляются в нее в ожидании, что она даст слабину.***
Лань Чан сжимает своего чудовищного ребенка в уставших руках и скрывает мучения за толстым слоем косметики и горькими оскалами. Се Лянь хочет ей помочь, очень хочет, но не знает как. Не говоря уже о том, что с людьми, которым Се Лянь пытается помочь, всегда случаются несчастья. Можно подумать, что она уже давно это поняла, но, к сожалению, это не совсем так.* * *
Ее ноги болезненно пульсируют, кости тянут ее к земле, улыбка искажает губы, словно открытая рана — Се Лянь приходит домой в таком состоянии, и это для нее обычное дело. Всего лишь еще один день, растянувшийся в бесконечность. Что изменилось, так это то, что в этот раз ее дома кто-то ждет. — Цзецзе? — окликает Хуа Чэн, когда видит Се Лянь, к чьему подолу отчаянно прижимаются Гуцзы и Лан Ин, держа ее за руки. Се Лянь оборачивается на голос и видит Хуа Чэн в ее юном облике, уютно устроившейся на кухне монастыря Водных Каштанов. — О, Сань Нян, ты здесь! — Ага, — кивает Хуа Чэн, рассматривая детей, прячущихся за юбками Се Лянь. — Цзецзе рано вернулась домой. И с двумя детьми?.. Когда Хуа Чэн говорит это так, все действительно выглядит очень странно, но обстоятельства особенные, все можно объяснить — даже это разительное изменение в ее отшельнической жизни! Се Лянь в прошлом привыкла к грустным, холодным и пустым домам, которые она одна не могла наполнить теплом и счастьем. Сейчас же у нее есть теплый дом, двое детей, прижимающихся к ее ногам, и спутница, в чьей улыбке сияет нечто до боли похожее на любовь, и ее сердце слишком сильно колотится между легкими и ребрами. — Это… долгая история, — смущенно улыбается Се Лянь, потрепав Лан Ина по голове. — Не бойся, эта цзецзе не кусается. Хуа Чэн наклоняется вперед и сверкает белозубой улыбкой — Се Лянь даже и подумать не могла, что у нее есть маленькие клыки. Клыки. Маленькие клыки! Слишком мило, слишком! И это должно быть пугающим? — Обычно. Обычно я не куса— Цз... Цзецзе, что ты делаешь? Конечно же, изучает их поближе! Не каждый день у нее есть возможность вблизи увидеть милейшие демонические клыки. Она почти бросилась к Хуа Чэн, возбуждение вытеснило всю ее усталость. — Сань Нян, Сань Нян, пожалуйста, можно потрогать твои клыки? — Цзецзе хочет, чтобы ее пальцы оказались у меня во рту? — глаза Хуа Чэн расширяются от удивления, но она быстро превращает его в озорство. — Хмм, не то чтобы я против, но в комнате дети… Конечно же, она нашла способ извратить абсолютно невинные намерения Се Лянь. — Сань Нян! Это уже слишком! Ты все превращаешь непонятно во что! — Я бы рада удостоиться такой чести, но все было непонятно чем еще до того, как я это сказала, — ярко смеется Хуа Чэн, фейерверки восторга срываются с ее улыбающихся губ. Хм. Смех Хуа Чэн. Очень красивый. Как и она сама. Объективно говоря. Се Лянь совсем не против слышать его чаще. Она даже готова постараться, чтобы услышать его еще раз. Только когда Гуцзы тянет ее за рукав, она вырывается из транса. — Ох, прости, ты голоден? Я приготовлю поесть! — Нет нужды. Я приготовила ужин. Я подумала, что она очень устала после работы, — Хуа Чэн указывает на глиняный горшок на столе. — Я не думала, что нас будет так много, но всем должно хватить. Хуа Чэн, ужасающая Королева демонов, невероятно занятая градоначальница, приготовила поесть. Для Се Лянь. Пока ждала ее прихода. Это… У Се Лянь даже нет слов, чтобы описать, насколько ее удивляет и согревает внимание Хуа Чэн. — Сань Нян, это лишнее, правда! — Цзецзе накормила меня в прошлый раз, сегодня моя очередь, — Хуа Чэн качает головой, убирая крышку с глиняного горшка и являя взгляду художественно разложенные рис и свинину, от вида которых слюна выделяется сама собой, настолько художественно, что Се Лянь не смогла бы повторить это и через тысячу лет. Полная противоположность тому хаосу, который обычно встречает посуда в ее доме. — Но я так наелась в твоем Доме Блаженства! — сокрушается Се Лянь. Слуги постоянно приносили ей еду и перекусы, и Се Лянь из чистой привычки просто физически не могла отказаться от еды, даже если есть не хотела. Если бы она не знала наверняка, то, наверное, подумала бы, что ее пытаются откормить на убой. Нань Фэн и Фу Яо скорее всего уже зашлись бы криками, что это демоны точно хотят употребить ее в пищу живьем или что-то около того. Кто бы захотел есть ее старые кости? Хуа Чэн просто слишком гостеприимна и считает, что Се Лянь находится на грани голодной смерти, что совсем не правда. Се Лянь ест! Каждый день! …в большинстве случаев. И пожар, случайно устроенный ею в Доме Блаженства… Хуа Чэн заверила ее, что все в порядке и что Се Лянь ничего ей не должна, но Се Лянь не могла этого принять. Такими темпами она никогда не сможет ответить тем же на бесконечные любезности и подарки, которыми Хуа Чэн продолжает ее осыпать. — Ничего страшного, — отмахивается Хуа Чэн. — Не думай об этом, цзецзе. В следующий раз ты приготовишь что-нибудь для меня, ладно? Еда цзецзе в сто раз вкуснее еды Сань Нян. Се Лянь полностью уверена, что никто другой бы так не подумал, но это предложение ее радует. Никто никогда не ждет ее готовки, кроме нее самой, и то, что Хуа Чэн хочет отведать ее еду еще раз значит для нее гораздо больше, чем она может выразить. — Хорошо! Тогда давайте присядем и поблагодарим Сань Нян, да? — Спасибо, Сань Нян-цзе, — бормочут Лан Ин и Гуцзы с разной степенью энтузиазма. Но их настороженность быстро проходит, стоит им попробовать еду. Се Лянь счастливо улыбается, смотря на них. Если бы не ее двоюродный брат, орущий на заднем дворе как будто ему отрезают руку, она бы подумала, что они выглядят… как семья. Странная, разношерстная, но все же семья.* * *
Повелитель Ветров напуган. Это видно по его дрожащей улыбке, по рукам, напряженным на коленях вместо полных энтузиазма жестов или помахивания веером, по тухнущему свету в глазах, когда он думает, что она не смотрит. Он ведет себя все так же весело и экстравагантно, но Се Лянь видит за маской пронзающий страх. Все же она до боли знакома с чувством, когда твоя жизнь разваливается на части перед глазами, но ты можешь только стоять и смотреть. Повелитель Ветров напуган, а Повелитель Земли… нет.* * *
Ты потеряешь все свои деньги, однажды сказал ей Божок-Пустослов, и она посмеялась над ним. Твоя крыша прохудится, твой дом развалится, твоя еда сгниет, твои друзья бросят тебя, — шипел он, все больше и больше раздражаясь отсутствием ответа от Се Лянь. И она еще раз над ним посмеялась — какие, к черту, крыша, еда, друзья? Смешно. Это создание действительно было очень забавным. У тебя никогда не будет семьи. Никто никогда тебя не полюбит, — прорычал он прежде, чем исчезнуть. Ты навсегда останешься одна. Останется.* * *
Ей весело, запоздало осознает она с немалым удивлением. Да, ее сердце болело за Ши Цинсюаня, когда он плакал и кричал, отбиваясь от попыток Ши Уду забрать его на небеса. Но прямо сейчас она наслаждалась моментом, вместо того, чтобы просто довольствоваться тем, что есть. А как не наслаждаться, если тебя везут в роскошном паланкине с носильщиками-золотыми скелетами? Вся эта процессия такая приятно странная, и так, так в характере Хуа Чэн. «Адская демоническая повозка», ха-ха, Хуа Чэн так очаровательна в своей привычке давать, казалось бы, ужасающим вещам такие милые названия. Хозяйка этой экстравагантной повозки сидит, свернувшись сбоку Се Лянь, и ярко улыбается. Длинные ноги Хуа Чэн покоятся рядом с ногами Се Лянь, задевая их мягкой холодной кожей сапог, рука обхватывает и сжимает ее плечо. Се Лянь чувствует как — естественное последствие их позы, не более — мягкие полушария груди Хуа Чэн прижимаются к ее руке, и она совершенно точно не чересчур сосредотачивается на этой незначительной детали. Этот паланкин явно не приспособлен для двух взрослых людей, что делает поездку еще более забавной. — Сань Нян, знаешь что? — хихикает Се Лянь. — Я встретила демонов по пути сюда, и они подумали, что я твоя жена! — Правда? — глаза Хуа Чэн блестят как призрачные огни в ночи. — Цзецзе, хочешь пожениться? Все возбуждение Се Лянь растворяется сиюминутно. Это не первый раз, когда она слышит такие слова — когда-то предложения женитьбы каждую неделю были для нее обычным делом. Вечность прошла с тех пор. И все же, несмотря на весь опыт, ее мозг не может воспринять сказанные Хуа Чэн слова, ее безумные мысли разлетаются в разных направлениях. Хочешь пожениться, хочешь пожениться, хочешь поже— Это не первый раз, когда она слышит предложение руки и сердца, но это первый раз, когда однозначное «нет» не вырывается у нее изо рта. — Я шучу, просто шучу, — быстро добавляет Хуа Чэн. — Я удивила цзецзе? Ее сердце проваливается куда-то в живот, тошнота заглушает все другие чувства. Пространство удобного паланкина превращается в удушающую, давящую клетку. Она знает это чувство — это стыд. Ей казалось, что она избавилась ото всех остатков гордости и ожиданий уважения, от жажды быть желанной, но все же ее сущность принцессы время от времени поднимает голову. Это стыд, но еще и надежда. Часть ее по-настоящему, страстно желала, чтобы Хуа Чэн предложила это всерьез. — …зе. Цзецзе, Ваше Высочество, поговорите со мной, мне очень жаль… Се Лянь моргает в замешательстве. Хуа Чэн нависает над ней, ее руки сжимают ее безжизненный кулак, сжатый на подоле платья. Она выглядит настолько расстроенной, что Се Лянь моментально становится стыдно за свою реакцию. — Ах, прости, прости! — она изо всех сил пытается звучать жизнерадостно. — Прости, Сань Нян, я отвлеклась! Что ты сказала? — Ваше Высочество, пожалуйста, не надо, — она сильнее сжимает руку Се Лянь. Се Лянь накрывает ее дрожащие пальцы другой рукой. Хуа Чэн выглядит испуганной. Сань Нян не должна выглядеть испуганной. Что могло напугать кого-то настолько сильного, смелого и способного, как она? — Не надо… что? — Притворяться, что тебе не больно. Мне не стоило это говорить, это было так неправильно с моей стороны. Я занервничала и сказала очень глупую и обидную вещь, которую не хотела бы говорить. …что ж, идея жениться на Хуа Чэн действительно может расцениваться как глупая. Се Лянь столько раз говорили, что из нее выйдет просто отвратительная жена. В то время это было облегчением — быть самой нежеланной невестой, и чем дольше, тем лучше. Сейчас уже нет, но ничего, можно пережить. — Все в пор- — Ничего не в порядке. Ничего, потому что я знаю, что Ваше Высочество думает, будто никто не станет на вас жениться по своей воле, — шепчет Хуа Чэн, прижимаясь к ее руке. Ах. Это настолько очевидно? Как унизительно. — Ха-ха, — неловко смеется Се Лянь. — Сань Нян, ты можешь не звать меня Ваше Высочество, не то чтобы у меня было государство, ты большее Высочество, чем я… — Ваше Высочество всегда будет Вашим Высочеством, даже без государства. Эти бесполезные свиньи, просившие вашей руки, были Вас недостойны, — расстройство в голосе Хуа Чэн заменяется жесткой злостью. — Они были недостойны даже того, чтобы смотреть на Вас. Они хотели изменить Вас, превратить вас в ту, кем вы не являетесь. Но, Ваше Высочество, вы не обязаны меняться, если не хотите. Вы замечательны такой, какая Вы есть, и разделить даже минуту Вашего времени — огромная честь. Хуа Чэн не может просто так говорить такое! Это должно быть запрещено! Се Лянь может справиться с тем, что ее хрупкие надежды разрушаются, но ее бедное сердце не может справиться с тем, как его разрывают эмоции, похожие на удары кнутом. Не говоря уже о том, что ее щеки сейчас взорвутся от прилившей крови. — С-Сань Нян… — Ах, я опять болтаю? — Хуа Чэн приподнимает уголки губ. — Только цзецзе может заставить меня потерять самообладание. В любом случае, ценность человека не определяется тем, женат он или нет, и точно не ценность цзецзе. Но если она хочет жениться, скажем, на горячей одинокой Непревзойденной с несметным количеством богатств, которая могла бы дать ей все, что она пожелает, то я здесь и готова идти под венец хоть сейчас, и я не могу поверить, что сказала все это вслух. Се Лянь хохочет. Ей бы этого не делать, это ужасный ответ той, кто только что сделала ей предложение. Дважды. Но Хуа Чэн выглядит шокированной собственным признанием и одновременно целеустремленной, и это почему-то вызывает у Се Лянь истерическое хихиканье. — Ох, Сань Нян, ты… горячая одинокая Непревзойденная… — Это полная правда, цзецзе, вот она я — стопроцентный настоящий сексуальный труп, доступный в любое время, — Хуа Чэн наклоняется ближе, черный шелк ее волос падает на плечо Се Лянь, и моргает длинными ресницами. — И я умею готовить. Помни, цзецзе, я умею готовить. Ты уже пала перед моими чарами? — Хмм, так и есть, — соглашается Се Лянь, веселье дрожит под ее задумчивой улыбкой. — Готовка Сань Нян восхитительна, я впечатлена. А еще она просто преступно красива. Очень сложно думать, когда ее худое бедро прикасается к бедру Се Лянь, ее такие привлекательные губы, которые так и тянет поцеловать, так близки к ее собственным. — Это еще не все, у меня есть другие аргументы. Послушает ли меня цзецзе? — ее голос легок и улыбка игрива, но Се Лянь чувствует дрожь в ее руках. Она мягко поглаживает холодные костяшки пальцев Хуа Чэн. Все в порядке. Они в порядке. — Конечно. Я всегда рада выслушать Сань Нян. — Оу. Хорошо, очень хорошо, — выдыхает Хуа Чэн, ее глаз сверкает эмоцией, которую Се Лянь даже не в силах описать. — Для начала, я могу сказать, что мои таланты лежат в разных областях, включая — но не ограничиваясь этим — готовку, уборку, шитье, рисование, скульптуру, убийство кого угодно, сбор и инвестирование огромного количества средств, управление большими и возможно злодейскими группировками и способность заставить мужчин, думающих что они такие сильные, обмочиться одним взглядом — цзецзе, не смейся. Я очень серьезна. — Ха-ха, прости, Сань Нян, я очень внимательно тебя слушаю, честно! — выдыхает Се Лянь, пытаясь обуздать вспышку веселья. — Сань Нян очень талантлива, цзецзе восхищена. — Я такая, — игриво ухмыляется Хуа Чэн. — Но, честно говоря, я должна сказать, что у меня ужасный почерк. — Это неправда! — протестует Се Лянь. — Твой почерк очень… характéрный. Он не ужасен. В любом случае, я могу писать за нас двоих. На словах «нас двоих» губы Хуа Чэн растягиваются в восторженной улыбке, и сердце Се Лянь пропускает удар. — Также я должна заметить, что я ужасающая и очень могущественная демонесса, которая может надрать зад любому. Мне нужно лишь имя и направление, и все будет сделано. Не то чтобы цзецзе не могла справиться с этим сама, но если она не хочет занимать себя настолько незначительными делами, то я буду только рада взять их на себя. Для Се Лянь не существует «незначительных дел». Она бы приняла любую молитву, даже такую, которую другие небожители не стали бы трогать и полуметровой палкой. И все же мысль о том, что можно положиться на того, кто может помочь просто так, настолько болезненно приятна, что хочется плакать. — Приму к сведению. — Это относится не только к людям, — добавляет Хуа Чэн. — Я могу уничтожить здание. Город. Храм. Раздутое эго. Гору. — Гору! — неверяще повторяет Се Лянь. — Зачем мне уничтожать гору? — Цзецзе, может быть много причин, чтобы уничтожить гору. Она имела наглость стоять на твоем пути. В ней было секретное убежище твоего заклятого врага. Она не так на тебя посмотрела. Все это — весьма достойные причины. Я просто говорю о возможности. Если моя жена хочет, чтобы это каменное недоразумение перестало существовать — оно перестанет. Моя жена. Это. Очень пугающее, но одновременно с этим очень приятное слово. Жена. Жена Хуа Чэн. Которая могла бы быть женой Се Лянь. Если бы Хуа Чэн сказала это всерьез, но ведь наверняка она просто шутит. — Я- Я запомню это на будущее. Все может быть. — Просто скажи и все. Ты заметила, что я могу менять обличье? — ее голос гладкий, прямо как обожаемый ею сатин. — Я могу выглядеть так, как пожелает цзецзе. Хуа Чэн очень, очень близко, а Се Лянь очень, очень слаба. Ее бедное сердце дрожит в груди как колибри, чьи крошечные крылышки бьются о ее ребра. — Зачем, если Сань Нян и так идеальна? — тихо говорит она. Вся дерзость Хуа Чэн рассыпается как карточный домик от порыва ветра. — Я… Я… Цзецзе, нельзя просто так говорить такие вещи. — П... Почему нет? Нечестно, ведь Сань Нян так же хвалила меня, почему я не могу? — Се Лянь невероятно смущена, но она в жизни бы в этом не призналась. Если Хуа Чэн может с серьезным лицом сказать «моя жена», то Се Лянь уж точно можно сделать ей пару комплиментов. — Я… Ладно. В этом есть смысл. Если цзецзе нравится, как я выгляжу… — Очень нравится, — перебивает ее Се Лянь. — Если очень нравится, то… ладно. Хотя я заметила, что цзецзе нравится моя грудь. Я могла бы сделать ее больше… — Сань Нян, не смей договаривать это, я тебя умоляю! — вскрикивает Се Лянь, закрывая рот Хуа Чэн рукой. — У тебя никакого стыда! Твоя… Твоя грудь тоже идеальна! Блеск ее глаза ослепляет Се Лянь. Хуа Чэн ловит ее запястье так нежно, и Се Лянь не находит в себе сил противостоять, когда она мягко целует центр ее ладони. — Любишь груди поменьше? Я могу и так, — тихонько хихикает Хуа Чэн. — Хорошо, хорошо, цзецзе, не злись на меня. Что еще я могу предложить? Тебе нравится паланкин? Если бы цзецзе была моей женой, этот паланкин мог бы быть ее и доставлять ее туда, куда она пожелает. Рука Се Лянь находится на коленях Хуа Чэн в крепком плену ее ладоней. Она даже не пытается освободиться. — Мне нравится твоя адская демоническая повозка, — легко признается Се Лянь. — Но она не нравилась бы мне так сильно, не будь в ней Сань Нян. — …Оу, — выдыхает Хуа Чэн и смотрит на Се Лянь так, будто это она зажгла звезды в небе. — Да, конечно, разве я не говорила, что к повозке прилагается королева демонов для вашего развлечения? Возврат невозможен. И… цзецзе, я не могу думать, когда ты на меня так смотришь. — Как? — Се Лянь не может сдержаться и растягивает губы в улыбке, обнажает радость, бурлящую в ее горле, ее щеки очаровательно приподнимаются. — Я могу не смотреть на Сань Нян, если она не хочет. — Пожалуйста, не надо, не прекращай. Что же еще…? У меня был целый список, но я ничего не помню. Се Лянь никогда не думала, что настанет день, когда она увидит Хуа Чэн такой взволнованной. Королева демонов всегда такая собранная, уверенная в себе, безразличная ко всему. Но сейчас ее голос в попытках собраться с мыслями силой своего упорства звенит от волнения, как осколки разбитого стакана. Может быть… она действительно всерьёз? Она, должно быть, все же всерьез. Она не стала бы заходить так далеко ради шутки, зная, насколько болезненна эта тема для Се Лянь. Хуа Чэн действительно пытается убедить Се Лянь жениться на ней. Хочешь пожениться, хочешь пожениться, хочешь <i>поже- — Моей жене представляются круглосуточные привилегии трогать мои клыки, — лицо Хуа Чэн светлеет, и она скалится в улыбке, красуясь заостренными зубами. — Это очень убедительный аргумент, — торжественно отвечает Се Лянь, стараясь не обращать внимания на бешеный танец сердца в груди. — Мне очень нравятся твои клыки. Они милые. — Я все же думаю, что они пугающие, а не милые, но как пожелаешь… Говоря о моих устах… Моей жене можно целовать меня когда ей захочется. Взгляд Се Лянь скользит к катастрофически алым устам Хуа Чэн, и она многозначительно проходится языком по губам. Если все это — шутка, то она провалится под землю и умрет со стыда, на этот раз насовсем. — И-Интересно. Из того, что я успела испытать, Сань Нян очень… хорошо целуется, — затем, позволяя себе шалость, она добавляет со смешком: — Ее поцелуи очень действенные. — Цзецзе так жестоко меня дразнит, — качает головой Хуа Чэн. — Я умею гораздо больше, чем действенные, обещаю. Я даже могу доказать. Если тебе нужно больше испытаний, чтобы принять взвешенное решение. И. И мои поцелуи не ограничиваются губами. Если цзецзе предпочитает такое. Ее ранее приподнятое настроение теперь неприятно сворачивается в животе, и его сменяет отвратительное чувство стыда. Она не искушена в подобных делах, но не нужно быть искушенной, чтобы понять намеки Хуа Чэн. Конечно же Хуа Чэн хочет этого, это ожидаемо, какой человек женится на той, кто не может вместе с ним предаться любовным наслаждениям. — Я… Сань Нян, я… — Конечно же, — мягко перебивает Хуа Чэн, — если бы моей женой была, например, восьмисотлетняя богиня, принесшая обет воздержания и не имеющая интереса к плотским утехам, мне было бы достаточно только поцелуев и объятий. Или просто любоваться ей со стороны. Это тоже подойдет. Главное, чтобы моей жене было хорошо. Она всерьез, она действительно всерьез, они обсуждают детали предполагаемой свадьбы, и Се Лянь вообще не знает, как до этого дошло. Как дышать? Се Лянь ни за что не может вспомнить. — Если, например, твоя жена не уверена, в каких обстоятельствах ей было бы хорошо… — Тогда, предположительно, я могу приспособиться к любым, — обещает Хуа Чэн, и ее голос звучит чрезвычайно серьезно. — Это не сделка, я гибкая в этом плане. Если моя жена хочет объятий и поцелуев, я буду счастлива удовлетворить ее желание. Если она хочет, чтобы я оставалась на безопасном расстоянии, это не самый желанный план, но я справлюсь. Все остальное — всего лишь приятные дополнения. Слова «приятные дополнения» с губ Хуа Чэн посылают мурашки по спине Се Лянь. — Не знаю насчет п-приятных дополнений, но объятия — это хорошо. Очень хорошо. Се Лянь собирает остатки своей храбрости и перетекает на колени Хуа Чэн. Хуа Чэн моментально обвивает рукой ее талию для поддержки, ошеломленная таким развитием событий. Переполненная застенчивостью и смущением на свое бесстыдство, Се Лянь прячет голову в изгиб шеи своего живого сиденья. Обязательно ли Хуа Чэн смотреть на Се Лянь так? Так, будто бы она — самое потрясающее существо во всей вселенной, и Хуа Чэн просто не может поверить своей удаче. Это Се Лянь повезло. Больше, чем она заслуживает. — Ваше Высочество, — хрипит Хуа Чэн, зарываясь лицом в волосы Се Лянь. — Когда-нибудь вы станете причиной моей смерти. Конечно же, она не имеет в виду буквально, но эти слова все равно задевают что-то внутри Се Лянь. Она столько веков провела в одиночестве не просто так. Она проклята. Беды обрушиваются на тех, кто подходит слишком близко. Она не хочет, чтобы с Хуа Чэн что-то случилось. — Сань Нян. Сань Нян, моя жизнь — череда неудач, я сама — огромная неудача, что если я принесу тебе только несчастья… — В Вашем Высочестве нет ничего неудачного, — твердо заявляет Хуа Чэн, ее длинные пальцы успокаивающе скользят по позвоночнику Се Лянь. — Моей удачи хватит на нас двоих. Мы уравниваем друг друга. Ее другая рука все еще сжимает руку Се Лянь, пальцы переплетаются на белой ткани одеяний. Одеяний, которые Хуа Чэн подарила ей после того, как Се Лянь испортила свои на том озере. Тогда Се Лянь сочла странным то, что в Доме Блаженства оказались одежды, полностью подходящие ей по размеру и предпочтениям, но подумала, что спросить будет невежливо. Ткань мягко обволакивает кожу Се Лянь, ее мягкость сравнима с любящим взглядом Хуа Чэн. — Цзецзе, а как тебе мои объятия? Подходят твоим стандартам? — спрашивает Хуа Чэн и притягивает ее ближе, настолько близко, что бешеный стук сердца Се Лянь отдается эхом в ее пустой груди. — У меня не очень большой опыт, должна признаться. Какие могут быть стандарты? Мягкие прикосновения — такая редкость для Се Лянь, что она примет все возможные. Похлопай ее по плечу, и она будет счастлива весь день. Взъерошь ей волосы — неделю. Если тело тоже может говорить, что физические проявления любви это слова, которые она раньше так хорошо знала, но которые стерлись из ее памяти. — У меня тоже. Или я… просто забыла. Но мне нравятся объятия Сань Нян. — Я рада, — шепчет Хуа Чэн в ее волосы. — Можешь забирать их все. Ты единственный человек во всем мире, кого я хочу обнимать. Ты никогда больше не почувствуешь себя лишенной прикосновений, цзецзе. Если ты хочешь, то я буду всегда обнимать тебя, держать за руку и причесывать твои волосы. Се Лянь поднимает руку и ловит беглую прядь блестящих угольных волос Хуа Чэн и накручивает на палец. — Звучит потрясающе, Сань Нян. Могу ли я тоже причесывать тебя и собирать волосы? Я изо всех сил постараюсь сделать все аккуратно, а не как в прошлый раз… — Конечно. И в прошлый раз все было замечательно. Мне понравился твой кривой хвост, — тихо смеется Хуа Чэн, и ее смех подобен маленьким золотым самородкам, льющимся из мраморного кувшина. — Тебе больше не придется голодать. Я буду следить за тем, чтобы ты хорошо ела. Три раза в день. Три раза! Повезет, если Се Лянь поест один раз прежде, чем небо окрасится закатными оттенками алого и золотого. — Сань Нян, это слишком много, мне не нужно столько! — Три раза в день и перекусы. Цзецзе сама решит, хочет она есть или нет, но все это будет для нее, — решительно качает головой Хуа Чэн. Она прекрасно знает, что Се Лянь ненавидит, когда еда пропадает! — Цзецзе не придется больше мерзнуть. У нее будет гора одеял и огромный камин в комнате. И ей не придется быть одной. У нее всегда будет собеседница. Не придется голодать. Не придется мерзнуть. Не придется быть одной. — И цзецзе может привести в дом своих детей. Всех детей, каких захочет, — добавляет Хуа Чэн. — Опасно обещать такое, Сань Нян, — скептически отвечает Се Лянь. — Что если я заявлюсь с тридцатью детьми? — Пусть будет так. У меня много свободных комнат. И слуг. Я говорила, что у меня есть целая армия слуг? Они наконец смогут принести пользу и понянчить твоих предположительных детей. Все это звучит как бред больного лихорадкой. Никогда больше не знать истощающего голода, разламывающего кости холода и сжирающего душу одиночества. Иметь дом, полный тепла и мягкой одежды и красивых безделушек, которые ей на самом деле не нужны. Иметь человека, который любит ее — безусловно, безгранично. — Жена Сань Нян была бы самой счастливой в мире, — тоскливо говорит Се Лянь. — Я не… Сань Нян, ты все говоришь о том, что ты можешь мне подарить, но мне нечего дать тебе. Это нечестный обмен. Все, что есть у Се Лянь — ломаная улыбка, уличные фокусы и метафорический мешок за спиной, полный ошибок, сожалений и эмоциональных травм, от которого она не может избавиться. Даже одежда на ней — не ее собственная. Се Лянь просто уставшая старуха. Ее покрытая божественной энергией кожа без единого шрама или изъяна — самая худшая лгунья. Внутри Се Лянь — само олицетворение изможденности, состоящее из плоти, костей и наполовину прижженных ран. Она — самая худшая кандидатка на роль невесты. — Нет, цзецзе, Ваше Высочество, ты не понимаешь, — Хуа Чэн берет в руки лицо Се Лянь, пальцы беспокойно дрожат на линии ее подбородка. — Все мои аргументы — дерьмо, полное дерьмо, я такая отвратительная лгунья. Ты не обязана жениться на мне, чтобы получить от меня все. Никакого «если бы ты была моей женой», я отдам тебе все что угодно просто так. Все твое. Все всегда было твоим. Быть рядом с Вашим Высочеством — мое благословение, и единственная моя награда — Ваше счастье. Се Лянь не сопротивляется нежным холодным рукам, мягко держащим ее лицо. Темный глаз Хуа Чэн увлекает ее броситься в его бездонные глубины. Что она делает? — Черт побери, я все делаю не так, — ругается Хуа Чэн себе под нос. — У меня был план, Ваше Высочество. Очень хороший план. — План для чего? — спрашивает Се Лянь, заранее зная ответ. Очень серьезно, Хуа Чэн отвечает: — Соблазнить тебя. — Соблазнить меня? — Кого же еще? — беспомощно смеется Хуа Чэн. К тихому разочарованию Се Лянь, она со вздохом отпускает ее лицо, вместо этого ее пальцы апатично перебирают край рукава Се Лянь. — На самом деле… Я очень верующий человек, Ваше Высочество. — Правда? — с сомнением спрашивает Се Лянь. Пока что Хуа Чэн не выражала ничего, кроме презрения, к Небесам и небожителям. — Да, — подтверждает Хуа Чэн. — Дело в том, что я верю только в одного бога, и больше ни в кого. В одну богиню. Она единственная, кого я признаю. Все остальные так называемые боги могут захлебнуться собственным дерьмом. Вы понимаете, Ваше Высочество? Се Лянь перестала что-либо понимать еще в тот момент, когда Хуа Чэн произнесла «давай поженимся». — Мне кажется, да. Продолжай, Сань Нян. — Моя богиня — самая добродетельная, добрая, сильная из всех, кого я знаю. Когда я была маленькой, она спасла меня, и с тех пор я была самой преданной ее верующей. Я никогда, даже на мгновение, не переставала верить в нее. Даже когда люди бросались в нее оскорблениями и обвиняли в бедах, в которых она не была виновна, я продолжала верить. После своей смерти я продолжала верить. — С-Сань Нян, — с трудом выдавливает Се Лянь. Века раскаяния душат ее, но как будто бы с тем, как Хуа Чэн говорит о вере, она снова начинает дышать. — Может быть, люди были правы. Может быть, это действительно была ее вина- — Нет! — зло рычит Хуа Чэн, в ее глазах блестит Собирательница Цветов под Кровавым Дождем. — Это была не ее вина. Она сделала все возможное. Она была единственной, кто попытался помочь. Всем небожителям было плевать, кроме нее. Она была моим светом во тьме, единственной причиной, по которой я могла двигаться дальше. Моя единственная причина жить и моя единственная причина оставаться в этом затраханном мире. Однажды Принцессе Сяньлэ задали вопрос, на который она не могла ответить. Что сказать ребенку, который больше не хочет жить? Она была небожительницей, но всего лишь двадцатилетней небожительницей, которая никогда не знала настоящего, всепоглощающего страдания, в котором жил этот ребенок. Она не знала, что сказать, как помочь, но не могла оставить этот вопрос без ответа. И сказала нечто невероятно глупое. Глупое и такое, такое эгоистичное. — О, — вырывается из ее рта. Это мог бы быть всхлип, если бы Се Лянь все еще умела плакать. — Я. Сань Нян, я… — Все в порядке, Ваше Высочество, — говорит ребенок, спасенный Се Лянь века назад. — Ты не обязана что-то говорить. Я даже удивлена, что ты все еще не выскочила из паланкина. Се Лянь в замешательстве осматривается. Честно говоря, она уже и забыла, где находится. Она забыла обо всем на свете, кроме руки Хуа Чэн, заземляющей ее в их собственном маленьком мире, и самоуничижающей улыбки, кривящей прекрасное лицо Королевы демонов. Они стояли на месте уже какое-то время, разве не так? Се Лянь по очертаниям за шелковыми занавесками, скрывающими их от внешнего мира, может угадать контуры своего монастыря Водных Каштанов. — Сань Нян, я… не такой хороший человек, как ты думаешь, — у Се Лянь нет другого выбора, только признаться. — Есть вещи, которых ты обо мне не знаешь. Хуа Чэн считает ее практически святой, но это не так. Она не лучше, чем «самовлюбленные» небожители, которых так презирает Хуа Чэн. Если бы все было так, как думает Хуа Чэн, то Се Лянь никогда бы не поддалась на уговоры Безликой в Белом. Она никогда бы не прислушалась к сладкой лжи демонессы в снежно-белых одеждах и к ее еще более сладким обещаниям. Она бы не стала причиной смерти своей последней верующей. — Ваше Высочество. Я уверена, что есть вещи, которых я о тебе не знаю, но это радует меня — мне еще столько предстоит узнать, — говорит Хуа Чэн, прижимаясь лбом ко лбу Се Лянь. — Но я знаю, что случилось с проклятым Белым Бедствием. Со мной ты можешь не стыдиться. Нет ничего, что бы заставило меня оставить тебя, если ты сама этого не попросишь. Хуа Чэн знает, как Се Лянь чуть было не стала Белым Бедствием. Откуда? Только Цзюнь У, Безликая в Белом и сама Се Лянь были там. И безымянный призрак, которого она всегда считала мужчиной. — Сань Нян. Хочешь пожениться? Слова слетают с ее губ прежде, чем она может понять, но Се Лянь не собирается брать их обратно. Единственный глаз Хуа Чэн округляется от удивления, и ее нижняя губа приоткрывается. Се Лянь позволяет себе дерзость мягко поцеловать ее в скулу, и тело Королевы демонов содрогается. Это не должно быть настолько мило, но… — Ваше Высочество. Цзецзе. Ваше Высочество, вы всерьез? — Конечно, — улыбается Се Лянь. — Возможно, не прямо сейчас, но Сань Нян была очень убедительна. По моему мнению, ее слова были разумны. — Бред, — хрипит Хуа Чэн. — Я никогда в жизни не была разумна. И после смерти тоже. Я самый неразумный человек, которого я знаю, и прости, что я такая надоедливая, но не могла бы ты сказать это еще раз? Она плачет, ее кристально чистые жемчужинки чувств расцветают в уголках глаз и стекают по алебастровым щекам. Се Лянь ловит пальцем слезинку и смотрит, как она растворяется на коже. — Сань Нян, Хуа Чэн, Собирательница Цветов под Кровавым Дождем. Моя самая преданная верующая. Ты окажешь мне честь стать моей женой? — Ваше Высочество, — рука Хуа Чэн сжимается на ее талии с такой силой, что может оставить синяк. — Ваше Высочество, это честь для меня<i>! Я обещаю, что сделаю все что угодно, чтобы ты была счастливой! — Я обещаю то же самое, — клянется Се Лянь, обнимая свою Королеву демонов в ответ так же отчаянно. — Не могу поверить, что мне не пришлось использовать свой лучший аргумент! — смеется Хуа Чэн. — Я оставила его напоследок. — И это…? — спрашивает Се Лянь, подначивая свою невесту. Хуа Чэн бесстыдно ухмыляется. — Небеса взорвались бы от злости, если бы мы поженились. Особенно без их благословения.