Он не играет Мендельсона

Тик-так! Тик-так! Тик-так! Маятник громоздких настенных часов ходил туда и обратно, ни на миг не замедляя свой гнетущий шаг, который то и дело напоминал своим еле слышным, но всё ещё отчётливым звуком о том, что время — возможно, один из самых страшных концептов, придуманных человечеством. Время — движущаяся единица; время спокойно идёт, бежит, не оглядываясь, ползёт, как немощный, неумолимо марширует, но — никогда! — не топчется на месте, ожидая, пока вы неспешно доковыляете до него. Нет, время не ждёт! И если бы оно ждало каждого, кто за ним не успевает, то едва ли люди смогли бы хоть когда-нибудь написать в своих календарях число больше десяти. Каждый человек на свете решительно проигрывает ходу времени; испокон веков сохраняется эта незыблемая традиция, которую, как строгое табу в религиозной общине, никак не изменить: день сменяется днём, неделя — неделей, месяц — месяцем. На полу лежал том «Эмалей и Камей». Стрелка на часах близилась к двенадцати дня. «Если моя память не сыграла со мной злую шутку, то апостолов тоже было двенадцать», — вырвались мысли вслух. Лучи ноябрьского солнца, не очень-то и греющего, но создающего видимость тёплого майского дня, ниспадали на циферблат, своим светом выделяя роковой круг, и казалось, что подобная маскарадная солнечность, приветливо дарящая прелестную улыбку всякому жителю Лондона, в миг пропадёт, переменится на тревожный туман прошлого судьбоносного вечера. Выглянешь в окно — заметишь, что люди будто назло ведут себя беззаботно, радуются хорошей погоде, обсуждают необычную безоблачность неба между собой — и не может голое небо ничего поделать; каждому в Мейфэре теперь было заметно, как меняется оттенок его с бледно-утреннего на ядовитый голубой. Ветер дул с северо-запада. Дориан закрыл окно: дуновение холодного ветра доносило любой посторонний шаг, словно прохожим было дело до того, что происходило в соседнем доме, и они так и норовили ступить на порог, или отодвинуть створки и ненароком заглянуть в окна — во все и сразу — или встать у двери бесшумно, подслушивая вдохи и выдохи безмолвной комнаты. Он исходил зал вдоль и поперёк; дорогие половицы красноречиво скрипели всякий раз, когда на них наступали лакированным башмаком. Дориан Грей поправил брошку на шёлковом шейном платке, более тщательно, чем обычно, отобранном сегодня перед зеркалом, бросил взгляд на часы в надежде, что они остановились, что это сон. Раздался ненужный оглушающий звон: обе стрелки указывали вверх. Затем было слышно, как входная дверь отворилась. «Мистер Кэмпбелл, сэр», — донёсся голос Фрэнсиса. «Какое облегчение!» — выдохнув, Дориан Грей ответил слуге: «Пригласи-ка его войти». *** «Сон в летнюю ночь, скерцо». «Прошу прощения! Это Скерцо-каприччио!» *** «Ты отказываешься?» «Да». «Я умоляю тебя, Алан». «Тщетно», — отрезал Алан Кэмпбелл и, слегка отвернувшись, устало потёр переносицу. Ему явно было неприятно находиться здесь, в этом доме, сидеть напротив этого человека. «Тогда взгляни на это», — Дориан засунул руки в карман, ожидая достать письмо, которое наверняка окажется судьбоносным для его бывшего друга… или оказалось бы. Старательно скрывая нарастающую панику внутри, он беспокойно похлопал себя по жилету, по брюкам, затем сдержанно дёрнул головой, заглянув под стол, в конце концов, огляделся вокруг — письма нигде не было. Он тревожно обдумывал: «Куда это проклятое письмо только могло запропаститься?» — и не находил на этот вопрос в голове никаких ответов. В это время Алан, начиная подозревать что-то нехорошее, чуть наклонился вперёд и спросил: «Я могу идти?» Действовать нужно было незамедлительно. Алан Кэмпбелл был единственным спасением Дориана; к кому ещё в Лондоне он мог бы обратиться со своей почти неразрешимой проблемой, которая должна была сейчас ехать в поезде в Париж, но вместо этого неспешно разлагающейся где-то наверху, взаперти? Руки Грея неясно потрясывало. Внезапно в голову пришла дикая, радикальная идея; несомненно, она сработает, к тому же, на такого человека, как Кэмпбелл, но стоит ли того риск? «Прямо сейчас — да, непременно. Это мой последний шанс». Плавно опустив свою ладонь с громоздкими кольцами на фалангах пальцев, Дориан посмотрел Алану прямо в глаза. «Нет, не можешь». С силой уверенно рванулась рука; молчаливый собеседник слетел с искусно изрезанного деревянного стула мгновенно, едва не ударившись о выпирающую ножку стоящей рядом пурпурной софы. «Я так понимаю, ты хочешь, чтобы в твоём доме стало на одного мертвеца больше», — мало-мальски сохраняя самообладание, проговорил Кэмпбелл. Он побледнел ещё сильнее, приближаясь по оттенку своего лица к цвету мраморных колонн Парфенона. «Ты со всеми трудностями в жизни справляешься подобным образом?» Не проронив ни слова, Дориан ласково улыбнулся и попытался усадить болезненно белого Алана, уже осознавшего, что он попал в беду, и безуспешно пытавшегося вырваться, на софе, ухватив его за воротник каракулевого пальто. Приложив усилие, Дориан Грей толкнул бедного учёного, навалившись на него и нависши сверху. «Ты должен помочь мне, Алан, — пробормотал Грей, постепенно успокаивая своё дыхание; расстегнув на своих бежевых брюках в мелкую белёсую полосочку три недавно пришитых новеньких пуговицы, он посмотрел на Кэмпбелла, после чего продолжил: Я попробую уговорить тебя… немного другим образом». «Я повторюсь: ты сошёл с ума», — выпалил Алан Кэмпбелл, совершенно растерянный. «Ничуть, — отозвался Дориан, — Я всего лишь пытаюсь достичь своей цели». Он приспустил кальсоны, открыв Кэмпбеллу вид на свой фаллос, слегка трепещущий от нервного возбуждения. По глазам Алана было видно, что недоумение его медленно сменилось на панический испуг; в ужасе он накрыл лицо дрожащими ладонями и лихорадочно замотал головой, тяжело дыша. В его разуме метались мириадами обрывки кричащие и уточняющие, хохочущие и вопрошающие: «Я не заметил. Я не играю Мендельсона». «Правда?! Да как же вы тогда… играете?» «Нет, нет…» — машинально повторял из раза в раз Алан Кэмпбелл. «Не снова, Дориан, я прошу тебя!» Дориан Грей потянулся к его рукам, взял его ладони в свои и с усмешкой произнёс: «Брось, Алан! Я даже не объяснил, что сейчас будет происходить!» Ответа не последовало. «Послушай меня. Мы начнём вместе, если ты захочешь. Вот так», — и Дориан Грей, опустив свои ладони и ладони Алана на член, стал двигать ими, то опуская, то поднимая; сплетённые руки двигались подобно тому, как ноты скачут по нотному листу; они взмыли к самому кончику, но неожиданно упали вниз, чтобы потом обязательно взлететь вверх и снова упасть, подразнивая, и падать, и падать, и снова неизбежно оказываться совсем высоко. Наконец Дориан выпалил: «Конечно, теперь ты не сможешь отсюда уйти: что, если семя попадёт на пальто? Неужели позволит себе появиться на улице в таком грязном виде благочестивый, добросовестный человек?» Как будто прежде забыв о чём-то непременно очень важном, а теперь только вспомнив, Алан Кэмпбелл резко дёрнулся, но обессиленно подался обратно. «Доктор Кэмпбелл возвращается с очередной непристойной вечеринки! — продолжал Грей, ускоряя темп, — разве вы не вспомните? Последний раз я видел его в… восемьдесят седьмом, может быть? Да, я тоже припоминаю! О, какой позор!» «Хватит!» Вдруг почувствовавший последнюю каплю — то эфемерное желание жизни, жизни свободной, которое ощущает каждый мученик у коварно поджидающего смертного одра за секунду до того, как окончательно сдаться, — чуть покрасневший Алан молниеносно оттолкнул нависшее над ним тело, после чего так же, как уже делал до этого, — правда, несколько более отрешённо, — поднял свои руки к запыхавшемуся лицу. Он плакал; может, первый раз в своей сознательной жизни человек, который казался всем вокруг эталоном того, как сильна бывает преданность своей работе, как безукоризненно можно добиваться любых высот, каких высот достигает отточенный в спорах с Линнеем, Гарвеем, Ламарком ум, — первый раз! — позволил себе рыдать, как это делает ребёнок, проснувшийся от злого кошмара ночью, и если бы ему рассказали о том, что именно сегодня чудовищные друзья Марса, смиренно сопровождающие его настолько долго, что не все боги смогли бы вспомнить, когда они видели бога войны без его двух спутников, которые заменяют Марсу пару очей, где-то над Землёй, такой живой, пронеслись необычно близко — он бы пал ниц на колени, умоляя Фобоса о пощаде, держась младенческой хваткой за подол тоги Деймоса. *** «Я всегда играю один». «Какая жалость! Хотите, я буду играть вместе с вами?» *** Дориан помнил произошедшее неясно, оглядываясь по сторонам, будто стулья вокруг стола для завтрака, едва держащиеся поздней осенью цветы с яркими бутонами, сделанные искусными китайскими мастерами фарфоровые вазы — всё вокруг открыло свои проницательные глаза и уставилось ими прямо в центр комнаты. На шее Алана Кэмпбелла, напоминающей скорее палитру с красками, нежели часть когда-то живого тела, дымчато-синие вмятины сливались с алыми подтёками; тусклые капли крови застоялись в узорах с ненавистью сдавивших кожу диковинных колец с сапфирами. «Интересно, все мёртвые люди так похожи лицом?» — на секунду пронеслось внутри Дориана, прежде чем он осознал, что случилось. На полу неизменно лежал том «Эмалей и Камей». Стрелка на часах близилась к часу дня. Рефлекторно окровавленные руки потянулись к отброшенной книге; Дориан Грей открыл, где пришлось, и нервно пробежался по своему приговору: »Ainsi la jeune source jase, Formant cent projets d’avenir; Comme l’eau qui bout dans un vase, Son flot ne peut se contenir; Mais le berceau touche à la tombe, Le géant futur meurt petit; Née à peine, la source tombe Dans le grand lac qui l’engloutit!»* По всему дому раздался глухой, слабый стон.