Сладость или гадость

Жарко. Жарко от летнего зенита, жарко от сладкого солнца, от бурлящих лучей, жарко от тесноты затемнённой комнаты и кипящего возбуждения в дрожи тела. Заводило, безумно заводило. Ацуши сглотнул ком в горле, чувствуя россыпь мурашек и вязкую тяжесть в низу живота. Он готов был броситься в обитель порока и сойти с ума, ведомый страстной энергией, переполнявшей его молодой организм, ведь как же...возбуждала собственная похоть. Дазай, впрочем, возбуждал его гораздо больше. Возбуждал его пристальный тёмный взгляд, скрывающий за туманной завесой горячее вожделение, возбуждала такая естественная и расслабленная поза, сталь в непоколебленном доминировании, незримый контроль и расстегнутая ширинка... Ацуши закатил глаза, чувствуя, как безбожно пачкает бельё смазкой. Осаму усмехнулся. Ацуши, доведённым до грани, невозможно было налюбоваться – хотелось дразнить его больше, дальше и упиваться прелестными стонами, насильно сорванными с влажных губ. Дазай облизнулся, не сводя с Накаджимы мерцающего взгляда. Яркое голубое мороженое в его руке – крашеный фруктовый лёд – соблазнительно блеснуло в луче солнечных искр, сверкнув в матовой берюзе тягучим сахаром. Осаму повертел его в пальцах. Разомлённый солнцем, лёд таял, и Дазай, ухмыльнувшись, уронил густую каплю на головку своего возбуждённого члена. От давящего восторга у Ацуши перехватило дыхание. Он слишком хорошо понимал, что будет дальше. – Ацуши, – Дазай мягко наклонил голову вбок, пронзая мальчика взглядом, – Слижи, малыш. Накаджима вспыхнул. Сердце бесилось в тесной груди, ярко алел знойный румянец – на щеках, ушах, шее, горячо-горячо, – дрожали коленки и путались мысли – он...безумно хотел отсосать Дазаю. Ацуши, словно послушный ребёнок, покорно уселся между его ног, так невинно и пылко, что Осаму не сдержал возбуждённый вздох, ощущая, как гудит от нетерпения напряжённая плоть. Накаджима осторожно прильнул губами к горячей головке, слизнув растаявший лёд, словно на пробу, а затем жадно вобрал в рот крепкий член, насколько позволила ему натренированная глотка, – от удовольствия мальчик едва не спустил в штаны. Сдавленно проскулив, он медленно провел сжатыми губами до самого начала, мокро размазывая языком слюну и смазку, и вновь заглотил почти целиком, несдержанно дёрнув бёдрами – и как же...как же давила на молнию ширинки пульсирующая плоть. Осаму закрыл глаза и расслабленно запрокинул голову, шире раздвинув ноги. Ротик Ацуши...был его личным наслаждением. Мальчик старался доставить удовольствие, так нежно и упорно, сладко и сочно: его ловкий язык ласкал и сжимал, слюна пошло чавкала, а в тесную глотку хотелось с дикими стонами долбиться до полного изнеможения – его и своего собственного, – пачкая спермой отголоски громких ощущений... Дазай уже не мог сидеть спокойно: он шумно вздыхал и ритмично ёрзал бёдрами, давя ладонью Накаджиме на затылок, с каждым разом всё крепче вжимая его в свой пах и под грохотом пульсирующей крови в ушах глотая глухие стоны. Чувства горели, горели тугим узлом в напряжённых яичках, и не спасла от голоса пылающей страсти даже плотно прижатая ко рту рука. Осаму укусил себя за щёку и с зажатым стоном выплеснул горячее наслаждение. Ацуши покорно принял его на своё лицо. Его дрожащая рука плотно давила на промежность – уже безвозвратно мокрую и испачканную... – Ацуши, у нас ещё мороженое осталось, – угомонив дыхание, довольно улыбнулся Дазай.