* * *
Памятный с детства пейзаж ничуть не изменился за время моего отсутствия. Ребенком мне пришлось знакомиться с этими местами дважды, и хотя сейчас первые воспоминания практически стерлись, мне кажется, я узнаю школьный двор за двоих: за того Сатору, что корил себя из-за гибели Хинадзуки Каё, и за того, который радовался с друзьями ее спасению. Занятия уже закончились, прошел снег, и наши следы — единственные, что остаются на белой странице. Я запоминаю это мгновение. Если когда-нибудь я осуществлю мечту и стану мангакой, то обязательно нарисую это — ровный легкий снег и следы на нем. Не знаю, чьи они будут, но этот фрейм станет для персонажей началом нового дня, новой жизни. Мы же с Савадой пока возвращаемся в прошлое. Забор из металлической сетки и сегодня выглядит достаточно высоким. В детстве мы штурмовали его, как муравьи. Сейчас рама под нашей тяжестью качается и трясется. По ту сторону забора прошлое подступает еще ближе. Я открываю дверь — она скрежещет, нашим убежищем после нас явно никто не пользовался — и вхожу в знакомые стены. Странное чувство охватывает меня. Будто меряю старую одежду: кое-где она тесна, жмет и сидит совершенно иначе, чем в то время, когда была любимой. Не верится, что когда-то ты подходил ей. Прошлое не вернуть. Это понимаю даже я, тот, кто прожил часть своего детства дважды. Каждая жизнь уникальна, и в этой я должен не потерять Кенью. Я не смогу его вернуть, если потеряю. У меня только один шанс. — Здесь никого нет, — озвучивает очевидное Савада. — Вижу, — я обвожу взглядом стены, пол. Никаких признаков недавнего присутствия людей. Я ошибся. Кеньи здесь не было. Как и Яширо. Я сделал неверный шаг. Теперь нужно начинать все заново. Сколько времени мы потеряли? Я спрашиваю это у Савады, и, несмотря на мой спокойный тон, он смотрит на меня с сочувствием и предостережением. — Не торопись, Сатору. Ты уверен, что здесь ничего нет? Его голос отрезвляет меня. В самом деле, Яширо мог оставить здесь очередную подсказку. И не просто мог — это было бы в его характере, в его модусе действий. Знак, сигнал, метка — нужно искать хоть что-то. И скорее всего, это будет записка, верно? Савада берет на себя правую сторону, я левую. Мы сходимся в центре, у стола, с пустыми руками. Пустышка. Я обхватываю ладонью лицо. Несколько часов потеряны зря. Несколько часов жизни Кеньи. Как я буду жить, если не найду его? Как я смогу жить без него? — Почему именно Кенья? — задумчиво спрашивает Савада. — Что? — не понимаю я. — Почему он похитил именно Кенью? Не Хинадзуки, не Хироми. Не твою маму. Эти люди тоже очень близки тебе. Почему Кенья? — Ну… — начинаю я и спотыкаюсь. Я ничего не могу объяснить, просто знаю, что Яширо, как и всегда, не ошибся. Для меня нет сомнений, что он должен был выбрать именно Кенью. Почему? Я даже не задал себе этот вопрос. Только сейчас Савада заставил меня задуматься об этом. В самом деле, почему целью Яширо оказался Кенья, а не мама, мой самый близкий человек? Я пытаюсь найти ответ, невзирая ни на какие условности, выворачиваю себя наизнанку, ищу истинные чувства, которые нередко приходится прятать от самих себя. Подлинные, настоящие наши чувства могут быть грубы, непристойны или оскорбительны, именно поэтому мы маскируем их, обматываем блестящей мишурой дозволенных, санкционированных эмоций. Мама посвятила мне свою жизнь и ни разу не дала понять, как тяжела эта ноша. Она идеал, образец родителя. Люблю ли я ее? Больше всего на свете. Но… Родители — наше прошлое. Никто не жертвует жизнью ради прошлого. Человек живет для будущего. Получив шанс прожить часть жизни заново, я заботился о завтрашнем дне: для Хинадзуки, Хироми, Наканиши. С мамой связаны лучшие моменты моей прошедшей жизни. Но Кенья — это мое будущее. Я впервые осознаю это так четко, словами. Прежде мне не приходилось задумываться на эту тему. Да и когда: едва я очнулся от пятнадцатилетнего небытия, как снова занялся главной задачей — остановить Яширо. Удивило ли меня, что Кенья занимался тем же? Нет. Я был поражен тем, что Хинадзуки и Хироми поженились, что у Хинадзуки родился сын и она научилась улыбаться. Я не мог предугадать этих событий. Но будто всегда знал, что Кенья станет адвокатом для того, чтобы продолжать заниматься делом Яширо, и не обзаведется семьей и тремя детьми, серьезно, как отец, глядящими исподлобья. Савада упоминал, что одиночество — наилучшее состояние для того, кто посвящает себя опасному занятию. Но я не считаю, что Кенья одинок именно поэтому. А еще я думаю, что мама, услышав мои сумбурные размышления и то, как я, выживший лишь ее усилиями, называю ее своим прошлым, поняла бы меня. Я порой перемещался в прошлое, а моя мама, Фудзинума Сачико, словно время от времени навещала будущее. Она знает, как мне нужен Кенья, знает, возможно, дольше и лучше, чем я сам. Плохо, что и Яширо это знает. Савада молчит, ожидая конца размышлений, внимательно вглядываясь в меня. — Кенья — мое будущее, — твердо говорю я. Савада кивает, словно подтверждая: «Я всегда это знал». Конечно, ведь он работал вместе с Кеньей. — Он для меня как солнце… — Я поднимаю голову к невидимому светилу и машинально заканчиваю: — …Всегда был. На потолке прикреплен листок бумаги с несколькими иероглифами. Послание от Яширо.* * *
Я просыпаюсь рано, в крохотном номере местной гостиницы. За окном серый, унылый свет пасмурного утра. Весь вчерашний вечер ушел сначала на тщательный обыск нашего школьного убежища — в духе Яширо оставить и вторую подсказку, заставив нас терять время на возвращение сюда, — а затем на попытку расшифровать его записку. В ней нет ничего особенного, просто стихотворение. Как волны морские Бегут к берегам Идзумо, Залив ли, мыс ли, Так мысли, все мои мысли Стремятся только к тебе. — Думаю, последние две строки мы можем не учитывать, — сказал я Саваде. Несомненно, это было обращением Яширо ко мне. Но также это было и отражением моих мыслей о Кенье. Яширо снова подчеркивал свою любимую идею — о том, как похоже мы с ним мыслим, как понимаем друг друга. Я хотел бы никогда не понимать его. Хотел бы никогда его не знать. Но время не предложило мне такой возможности. — Эта танка упоминается у Сэй Сенагон, — заметил Савада. — Но, боюсь, это нам ничего не дает. — Не думаю также, что имеется в виду город Идзумо или старинная провинция. Слишком далеко. Яширо не мог рассчитывать, что доберется туда. — Выходит, ключом могут быть только «волны морские». У тебя есть какие-нибудь ассоциации, Сатору? Волны морские… Я не помнил никаких волн в нашей истории. Кроме той ледяной воды, в которой я тонул пятнадцать лет назад. — Я почти уверен — это у реки, там, где Яширо затопил тогда машину. — Я схватил куртку. — Надо ехать. Савада кивнул на окно. — Сатору, в такой темноте даже с фонариками мы рискуем пропустить нечто важное. Нам придется ждать утра. Несомненно, Яширо именно на это и рассчитывал. Мы следуем его плану, не опережая ни на шаг. Я ощутил острую, жгучую ненависть к этому человеку, которую не испытывал, даже умирая по его вине. Во сне я видел погружающуюся в лед машину, но вместо меня в ней — Кенья. Я не могу проснуться, не могу помочь ему во сне, только смотрю, как он тонет. Его белая кожа в воде кажется еще белее, светлые волосы, напротив, темнеют, а глаза огромные и почти черные. И по-прежнему спокойные. «Я помогу, — шепчу я, — я успею, Кенья». Он не слышит меня, и от этого мое отчаяние становится совсем беспросветным. Я просыпаюсь с этим шепотом на губах, бужу Саваду, заставляю взять еду на вынос вместо завтрака в гостинице. Одиннадцатое закончилось, завтра будет тринадцатое. Время, всегда бывшее на моей стороне, сейчас стало противником. Машина Савады мчится по серому шоссе между белых от снега обочин. Все как тогда, в ночь моей предполагаемой гибели. Я вдруг задумываюсь: а что чувствовал Кенья, когда узнал о происшествии? Конечно, он был ребенком, но его чувства всегда опережали возраст. Думаю, он испытал сильную боль. Единственной «паутинкой» было то, что я жил, пусть и в вегетативном состоянии. Моя мама — другое дело, ее вера в мое исцеление была несокрушима. Но Кенья еще не обладал этой всемогущей верой, которую дает опыт, он мог лишь надеяться. Однако надежда его была деятельной — он учился, работал с Савадой над поисками убийцы, писал для меня дневники. Это был его способ пережить беду. Мой способ — идти вперед и делать. У реки холодный ветер и стылая пустота. Ужас на минуту сжимает сердце. Я не чувствовал страха, когда тонул, — только злость, ненависть, а больше всего желание выбраться и покарать преступника. Моя тогдашняя храбрость внушает мне уважение. Возможно, сейчас я бы так не смог. Всему свое время. Сейчас я не должен быть безрассуден. От меня требуются сосредоточенность и проницательность. — Откуда начнем? — спрашивает Савада. Я пожимаю плечами. В отличие от убежища, здесь очень много места. Я понимаю, что следовало одеться потеплее. Но возвращаться в город за вещами некогда. Мы начинаем поиски. Осматриваем кусты, стволы небольших деревьев, переворачиваем камни. Часа через два я чувствую, что пальцы закоченели. Нос тоже замерз, да и щеки горят огнем. Ветер от реки несильный, но постоянный, он проникает сквозь куртку, отъедает тепло. Я оглядываюсь на Саваду, тот подходит ближе. Лицо у него красное, брови поседели от инея. Я понимаю, что выгляжу не лучше. — Если не вернемся за теплой одеждой, впадешь в кому во второй раз, — говорит он. — Со мной вместе. Он, конечно, прав, но как досадно прерываться! Мы оба идиоты, что не подумали о погоде у реки. Савада гонит машину обратно, я смотрю в окно и только что не отсчитываю секунды. Если бы Яширо был обычным шантажистом, он присылал бы мне видео или фото заложника. Я мог бы убедиться, что Кенья жив. Но мы имеем дело с маньяком, психопатом, к тому же отлично меня понимающим. Он не подаст никакого знака, пока я не пройду по проложенной им дорожке до самого конца. Как хомяк по полосе препятствий, выстроенной хозяином. Я бью кулаком по приборной панели. — Успокойся, — говорит Савада, не отрывая глаз от дороги. — Ты справишься. Он в тебя верит. Савада говорит о Кенье, но эти слова можно отнести и к Яширо. Он уверен, что я снова развлеку его, придам смысл его жизни. Только ради этого он совершил побег. Он знает, что получил последний шанс, и постарается сделать каждый миг незабываемым. В городе мы покупаем пару лыжных костюмов, шапки, перчатки и термосумку, куда складываем горячую еду. Савада предлагает выпить кофе, но я опасаюсь, что меня стошнит от первого же глотка. Вернувшись, продолжаем бесплодные поиски, в середине дня прерываясь на короткий обед. Вкус еды кажется неприятным, но Савада прав — мне нужны силы, чтобы достойно противостоять Яширо. После обеда мы занимаемся все тем же: прочесываем берег, вглядываясь в каждую мелочь, ища скрытый смысл едва ли не в форме размытых облаков и снежных узорах на валунах. Солнце все ниже, на берег опускаются сумерки, совсем незаметные — глаза адаптируются к постепенно наступающей темноте. Я понимаю, что уже почти ночь, когда, подняв голову, замечаю яркие огни на шоссе — фары проезжающей машины. Все. День закончен, и мы ничего не нашли. Не сумели. Я подвел Кенью. Я не сумел помочь ему, спасти. Дышать тяжело. Я чувствую, как щиплет и жжет кожу на щеках. — Ну что ты, Сатору. — Савада обнимает меня, прижимает к себе, и я рыдаю ему в плечо, задыхаясь горем неудачи и собственной бесполезностью. — Не все потеряно. У нас осталось почти сорок часов. Мы что-нибудь придумаем, Сатору. Сатору! — Что? — я слышу, как изменился тон его голоса, и поднимаю голову. — Смотри! Я оглядываюсь на реку. От воды исходит слабое зеленоватое свечение. — Что это? Мы бежим к берегу, останавливаемся у кромки льда. Все ясно: это солнечные фонарики. Их установили под воду, лед затянул разломы, сверху припорошило снегом — разглядеть их днем было невозможно. Но в сумерках фонарики разгораются все ярче. Вот в чем состоял план Яширо — удержать нас здесь до позднего вечера, заставить тратить время, нервничать, терять уверенность. Деморализация. Что ж, у него неплохо получилось. Я чувствую себя выжатым и измочаленным. И замерзшим. Но Яширо перестарался, и его усилия приводят явно не к тому результату, на который он рассчитывал. Зеленые огоньки подо льдом вдруг кажутся мне добрыми, теплыми. Зеленый — цвет надежды. Я смотрю на них и думаю, что когда кончится эта зима, мы с Кеньей обязательно съездим в Киото, в сад Сайходзи. Вопреки всему я вдруг снова начинаю верить, что справлюсь и все еще кончится хорошо. — Круг над городом, — озвучивает Савада сообщение, начертанное светящимися иероглифами. — Что бы это могло означать? — Мне кажется, я знаю. — У меня и в самом деле есть предположение. — Думаю, нам придется навестить больницу, где я провел последние годы перед пробуждением. — Поедем сейчас? — с готовностью спрашивает Савада. Я качаю головой. — Нет. Весь день я чувствовал, что время уходит, но сейчас это ощущение пропало. Мне кажется, что теперь важнее как следует выспаться. Я уверен, что Яширо не предпримет никаких действий, пока мы не появимся на месте событий. Без неравнодушных зрителей его шоу не имеет смысла. Хотя он бы, наверное, назвал это экспериментом, который нельзя провести без пары шустрых хомячков. Я хочу показать ему, что он ошибается.* * *
Больница, в которой я находился на длительном лечении, относительно новая, ее построили на исходе восьмидесятых. Здание состоит из двух основных блоков: большой двухэтажный прямоугольник в основании, где находится масса вспомогательных служб — лаборатории, приемные покои, гаражи, кухня, хозслужбы, административный блок, — и высокая башня-цилиндр, в которой расположены палаты для пациентов. Верх этого цилиндра представляет собой круглую площадку с легким металлическим ограждением. В хорошую погоду оттуда виден весь город. Нишидзоно, будучи председателем экономического комитета, поддерживающего больницу, несомненно посещал это место. А в качестве Яширо он не мог не знать, что после пробуждения мне нравилось бывать здесь. И нередко — вместе с Кеньей. Это было отличное место для того, чтобы поделиться тем, что предназначалось только для нас двоих. Иногда я думал, что если у нас когда-нибудь случится первый поцелуй, это произойдет именно здесь. В круге над городом. Теперь он замкнулся. Я не сомневаюсь, что Яширо и Кенья будут ждать нас там. Не знаю, как Яширо пройдет через всю больницу вместе с похищенным им человеком, но он что-нибудь придумает. Он становится патологически изобретательным в безвыходной ситуации, а на этот раз ситуация для него абсолютно патовая. Он не может не понимать, что мы находимся в прямом контакте с полицией и что ему не дадут уйти, даже если это будет стоить жизни его жертве. Яширо слишком опасен. Полиция прислушивается к нашим советам, потому что я — единственный человек, способный разгадывать его головоломки, но когда появится возможность непосредственного захвата преступника, мое мнение перестанет иметь значение. Не поможет даже влияние Савады. Конечно, они постараются минимизировать риск для жизни Кеньи, но меня это не устраивает. С Яширо минимальный риск невозможен. Я должен что-то придумать. Прямо сейчас, пока дорога еще не привела нас в конечную точку. Конечная точка. Мне не нравится, как это звучит. «Мам, я люблю тебя». Я отправляю сообщение неожиданно даже для самого себя. Наверное, я все же чувствую себя виноватым. «Я тоже тебя люблю. Когда найдешь Кенью, жду вас на ужин», — тут же отвечает она. Демон. У меня нет сомнений, что она прочла мои мысли, возможно, даже до того, как они возникли в голове. Я чувствую себя гораздо уверенней. Спасибо, мам. Мы паркуемся возле больницы. Я иду внутрь, Савада остается. У него своя задача. И, несмотря на все предпринятые меры, мне все равно очень страшно. Не за себя, конечно. «Все будет хорошо», — повторяю я, пока лифт едет наверх. Четные этажи сменяются нечетными, уверенность — отчаянием. Когда лифт останавливается, я перестаю думать и просто иду вперед. Когда я выхожу на площадку, первое, что бросается в глаза, — неприметный человек в шляпе и очках. Я торопливо оглядываюсь. Кеньи нет. Яширо ухмыляется. — Здравствуй, Сатору. Иногда мне казалось, что я тебя больше не увижу. — Ты увидел бы меня в суде, — напоминаю я. — А сюда я пришел не ради тебя. Где Кенья? Разумеется, Яширо не собирается отвечать. Он ждал встречи вовсе не для этого. — В прошлый раз мне показалось, что умереть вместе с тобой будет самым правильным. Оборвать обе паутинки разом. Это выглядело превосходно. Но с тех пор я изменил мнение. Я не хочу видеть, как ты умираешь, Сатору. Однажды я почти видел это. Нет, даже дважды. Слишком часто. Меня перестало радовать это зрелище. Я хочу другого. Я ожидал чего-то подобного. — Я хочу увидеть, как ты теряешь что-то дорогое для тебя. Он уже видел это однажды, только не помнит. Другая временная линия. Мой арест после гибели мамы. Перестав надеяться увидеть меня мертвым, он пожелал увидеть меня раздавленным. Сломленным. Его коллекции воспоминаний не достает этого момента. — Возможно, я даже соглашусь предстать перед судом. После того, как все произойдет. — И в чем же игра? — спрашиваю я, хотя и догадываюсь об ответе. Грубый набросок ближайших минут уже развернулся перед моими глазами. Мы все продумали, но мое сердце все равно колотится как сумасшедшее. Думаю, Яширо слышит этот стук. Это хорошо, это убеждает его, что я играю по-настоящему. Впрочем, так оно и есть. Я не уверен — и никак не могу быть уверен, — что верно предугадал его намерения и действия. Я опираюсь только на свои знания об этом человеке. Вдруг я ошибся? Не время думать об этом, но я не могу перестать. — В том, что ты не знаешь точно, как я поступлю. — Он не перестает улыбаться. Радость жизни — так он называет общение со мной. Он действительно рад. Сейчас он, как никогда, ощущает себя живым. За мой счет. Думаю, мои предположения все же верны. — Подожди здесь. Ты ведь не уйдешь, верно? — Он уходит за угол лифтовой шахты и через минуту выкатывает оттуда кресло-каталку. В нем — прикрытый по грудь простыней светловолосый человек. Вот как они прошли через больничные коридоры. — Кенья, — говорю я. — Кенья? Он не отвечает, не слышит. Голова лежит на плече, глаза закрыты. Я вопросительно смотрю на Яширо. — С подросшими детьми справляться сложнее, — извиняющимся тоном произносит тот. — Пришлось нейтрализовать его парой инъекций. Но с ним все в порядке. Иначе было бы не так интересно, верно? Он двигает кресло — вперед-назад, вперед-назад, будто набирает разгон. Я замечаю пустой пролет в ограждающей решетке. Яширо гораздо ближе к нему, чем я. Он перехватывает мой взгляд. — Именно так, — говорит он. — Ты не успеешь. Есть три варианта: падает только он; падает он, а ты прыгаешь следом; или же ты сталкиваешь меня следом за ним. Хотя есть и четвертый — мы падаем втроем. Да, пожалуй, это самое лучшее. — Почему во двор? — говорю я. — Там же люди. — А какая разница? — искренне недоумевает он. — Почему тебя это заботит? Теперь усмехаюсь я. — Ты никогда этого не поймешь. В этом наше различие. Он поднимает голову и вдыхает холодный воздух всей грудью. — Неважно. Жить — это так здорово. Я живу, когда вижу ненависть в твоих глазах, Сатору. Когда дышу воздухом, полным твоей ярости. Когда слышу стук твоего сердца, когда могу причинить тебе боль. Жаль, что я не могу оказаться ближе к тебе, рядом, но это слишком рискованно. Ты ведь и сейчас пытаешься помешать мне, так? Наверняка нас слушает полиция. Но сюда они не сунутся. Потому что при первом подозрении я столкну его вниз. Они пойдут на этот риск, только когда не останется другого выхода. А пока он все еще есть. Он крайне доволен собой. — Так какой вариант ты выберешь, Сатору? — Пятый, — отвечаю я. — Ты не учел одного — я могу отказаться от игры. Яширо хмурится. — Что ты имеешь в виду? — Мне не нужна дыра в ограждении, чтобы прыгнуть вниз. — Я делаю шаг к краю площадки. — Я просто прыгну. А ты останешься. — Нет, — выдыхает он. Я вижу, как бледнеет его лицо. — Ты этого не сделаешь, Сатору. Ты мой Спайс. Ты всегда выживаешь. Иначе быть не может. — Я всегда выигрываю, Яширо. Я могу даже проиграть ради финального успеха. Я уже выиграл у тебя жизнь. Теперь я могу получить и твою смерть. Это будет моей окончательной победой. Ты ведь это понимаешь. — Я все равно столкну его, — отвечает он. Я слышу неуверенность в его голосе. — А какой в этом смысл? Какой вообще смысл останется в твоей жизни, если меня не станет? Твоя жизнь закончится в тот момент, когда оборвется моя. Это мой безусловный выигрыш, Яширо. Ты не принял это в расчет? Как жаль. Мне очень страшно. На миг прикрыв глаза, я делаю глубокий вдох, разбегаюсь и проваливаюсь в обжигающе холодную бездну. Довольно сильный удар о спасательную сеть возвращает меня к реальности. Я вижу лица полицейских, Савады, скатываюсь к краю и наконец оказываюсь на ногах. Меня качает, больничный двор плывет перед глазами. Савада отводит меня в сторону, усаживает на каталку, накидывает на плечи одеяло. Медики меряют давление, проверяют зрение, слух, реакции. Я замечаю суету возле второй сети и приподнимаюсь. Кто там? Я почти уверен… и все-таки камень падает с души, когда я вижу, как полицейские уводят Яширо. Он не смотрит на меня, видимо, мой поступок оказался слишком сильным шоком. Я забываю о нем, едва Яширо исчезает из поля зрения. Что с Кеньей? Он просто остался на крыше? Яширо ничего с ним не сделал? Мы были готовы ко всему, но теперь я боюсь, что ошибся. Почему я решил, что смогу предсказать поведение Яширо? Вдруг он оказался хитрее, изобретательнее, безжалостнее? Я встаю, чтобы бежать наверх, но ноги подкашиваются. Савада кладет руку на плечо, заставляет меня сесть. — Сатору, твои силы на исходе. Оставь это мне. Уверен, с юным Кобаяши все в порядке. Я вынужден признать согласиться с ним. Как бы я ни хотел своими глазами увидеть Кенью, придется довольствоваться посредником. Савада теряется в толпе полицейских, медиков и любопытных зевак и возвращается неожиданно быстро. — Его уже доставили вниз. Я решил, что проще будет вернуться за тобой. Опираясь на его плечо, я добираюсь до приемного покоя и успеваю увидеть, как полицейский передает кресло-каталку медсестре. Кенья все в той же позе, глаза закрыты, и меня вдруг пронзает догадкой: он мертв. Он был мертв еще тогда, на крыше. Он сопротивлялся, и Яширо убил его, а затем разыграл сцену для меня. Перед глазами опускается темная пелена. — Присядь, — доносится до меня голос Савады, — садись сюда. Кто-нибудь, помогите! Нужен медик! Я ничего не вижу, не чувствую. Я думаю лишь об одном. Если Кенья погиб, я найду способ вернуться в прошлое и спасти его. Я буду возвращаться столько раз, сколько потребуется, чтобы изменить эту временную линию. Я не представляю, как верну себе способность вновь перемещаться через месяцы и годы, но уверен, что смогу это сделать. Потому что у меня нет другого пути. Меня приводит в чувство не укол, сделанный подбежавшей медсестрой, а слова Савады. — Он жив, просто накачан снотворным. Все кончилось, Сатору. Я поднимаю голову и вижу все разом: легко кружащийся за окном снег, деловитых медиков — как чайки над беспокойным морем, — полицейские «мигалки» во дворе, вторящие разноцветным линиям навигации на полу. Сейчас я посижу еще минут десять, чтобы набраться сил, а потом встану и шаг за шагом доберусь до палаты Кеньи. Думаю, мне разрешат посидеть рядом, пока он приходит в себя. Я хочу увидеть поблескивающую паутинку над его головой. Хочу быть первым, кого встретит его взгляд. Я знаю, он сразу все поймет и захочет обдумать. Пусть думает. Теперь у нас есть время. — Нет, Савада, — говорю я, улыбаясь до ушей, — ты ошибаешься. Все только начинается.