Yabai

— Я принимаю свою вину, — голос в пустом кабинете, где есть только стол и фотографии на стенах, отдается какой-то болью и падением в душе. Я принимаю свою вину за то, что убил их всех. Я принимаю свою вину за то, что не спас и половину них. Я принимаю свою вину за то, что история некоторых повторилась. — Такого больше не повторится. Слова — пустышки, но я клянусь. Клянусь их родимыми [смертными] пятнами о том, что такого больше не повторится. Клянусь своими руками, что я больше никому из них не причиню вреда. Клянусь своими серьгами, что мои клыки останутся всего лишь подростковой ошибкой для них. Клянусь той частью вас, что живёт во мне, Кибутсуджи-сан, что на Томиоку я больше не наброшусь. — Мой класс не будет опаздывать на уроки и будет участвовать в большинстве мероприятий. — Вот и хорошо, Ябай-доно, — директор кладет ладони на стол с глухим стуком. — Свободен. Танджиро Ябай. Возраст — тридцать лет. Учитель истории средних классов. По совместительству — король демонов, убийца и «Тот самый учитель, что выкинул учебник на уроках про эпоху Тайсё в окно». Известен тем, что на людях не ест, и дома, вероятно тоже, но спит в любую свободную минуту. Известен тем, что на корпоративе набросился на Томиоку Гию, недавно пришедшего в школу учителя. Где-то у Танджиро, кстати, завалялся старый паспорт. Потрёпанный, его даже прочесть невозможно, но его данные остались на всём теле Танджиро — на несводимой «татуировке» на лице, на проколотых ушах и острых зубах, на кошачьих зрачках и горящих клетках демонической крови. Танджиро Камадо. Возраст — два века. Истребитель демонов. По совместительству — учитель истории средних классов, ведущий кружок по этой самой истории, но с уклоном в городские легенды и мифы, любитель поорать на авторов учебников и давать шпоры на экзамены. Танджиро смотрит на светло-бежевые стены школы, бросает взгляд на вымытые окна, тяжело-тяжело вздыхает и, кажется, пытается убежать от собственной тени, принимающей форму монстра, которым пугали его в детстве и которые пытались содрать с него кожу. Танджиро идёт по блестящему от воды полу, скрещивает руки на груди и кивает уборщику, чуя его злость. Танджиро Камадо — король демонов. Танджиро Камадо убил своих лучших друзей, сестру, наставников. И эти лучшие друзья, сестра, наставники вернулись. Переродились. Видя их добрые лица, Танджиро чувствует вкус их плоти. Видя улыбку на лице выпускника, который ежедневно следит за формой, видя расстегнутую рубашку его одноклассника, видя жёлтую макушку в толпах младшеклассников, он чувствует, как ком воспоминаний подкатывает к горлу. Танджиро не умереть. Танджиро придется терпеть до тех пор, пока они все не умрут. А пока что он придет домой, достанет тетради и напишет в чат класса, что его уже отругал директор. Напишет в учительский чат, что его дети — одна головная боль. Проверит все тесты, выйдет, посмотрит на луну и выпьет какао. Потому что вкус Танджиро всё ещё чувствует, а свежий ночной ветер охладит. Он вернётся назад, за стол, получит сообщение от кого-то, кто слишком много печется о других. «Почему не спишь, Танджиро?» — «Я только проснулся на минуту. А Вы?» — «Ничего смертельного, хах! Просто кошмар приснился». Интереса узнать, какой такой кошмар, вовсе нет, как и желания смотреть на эту аватарку в красно-оранжевых тонах. Через два часа Танджиро сложит все тетради и листы с тестами обратно в портфель, выйдет из дома и пойдет в школу. Академия Клинка, названная так из-за того, что специализируется на фехтовании, сильнее и лучше других школ города и области. Академия Клинка, где герб школы — глициния, выращиваемая во дворе, при том при всем, что половина учеников и учителей во двор выйти не могут — аллергия. Академия Клинка. Танджиро скалится. Уроки ведёт рассеянно. Всматривается в лица учеников, за списыванием не следит. Потому что после уроков — день рождения у кого-то из их компашки, куда были приглашены даже некоторые ученики. * * * Смех. Теплый-теплый, солнечный, добрый, частый. Такой разный, но похожий, что запахи отделить невозможно — они прочным клубком обвивают все тело, сплетаясь в единое целое, застилают глаза. Взрывом распахнувшейся двери все ниточки осыпаются с дребезгом разбитого стекла. — БВА-ХА-ХА! Встречайте короля! — Иноске-э-э! Ну зачем… — Заткнись, Щугицу! — Он Зеницу! Четверка, кажется, неразлучных друзей, вваливается в квартиру, снося с ног коллегу Танджиро, который, собственно, дверь-то и открыл. — Зеницу, осторожнее! — мужчина, усмехаясь, удерживает ученика за жёлтую толстовку. — Снесут. — Снесет, Ренгоку-сан, — поправляет Генья, оглядывая уже успевшого раздеться Иноске. — Один… У Геньи все лицо веснушками покрыто. Но во время того, как он оставался у него, как у замены Ренгоку, Камадо-Ябай замечал у ученика то, что веснушкам на середине лица, кажется, было комфортнее. А у Зеницу родинки по всем рукам раскиданы следами укусов. И забавно было открывать дверь своего кабинета во время вынужденного отпуска, и застать, как этот веснушчатый родинки на руках целует. Забавно до боли. Иноске же, никогда не устающий, все хватал Незуко за руки, как младшую сестрёнку. А на одной руке у Незуко два ногтя почему-то темнее остальных. Показывал все угощения, визжал по-свинячьи на ленты и гирлянды, вызывая улыбку на бледном лице Танджиро. Задевал грубыми пальцами ее волосы. Волосы, скрывавшие серьги. Прошибает. Во рту моментально появляется соленый привкус, сердце ускоряется до немыслимых высот, душа начинает болеть и вырываться из груди. Серьги. Такие же, как у него. Незуко — старшая дочь в семье, управляющей здешней пекарней. Старшего сына у них не было, а орда голодных детей — в количестве одной штуки. Незуко. Незуко-чан. Добрая, хорошая, тихая, просящая себя погладить, лезущая на руки, что-то мычащая, показывающая на рану обеспокоенно. Незуко. Незуко, которая, вообще-то, уже не его сестра. Другой цвет губ, другой рост и походка. Да даже запах. От него лишь сережки пахнут огнем и потом, болью, пройденной вместе. — Танджиро, тебе нехорошо? — Ренгоку склоняется над ним, мигает левым глазом, и можно увидеть красное родимое пятно на верхнем веке. — Нет, спасибо за беспокойство! Улыбка с лица уходить не должна, но у Камадо-Ябая она все равно уходит. Такие хорошие. Такие добрые. Такие когда-то вкусные, горячие, с отрезанными конечностями, слепые, выплевывающие органы прямо в метре от него, дрожащие от страха и ненависти к себе, потому что не спасли. Такие… Такие, от которых остались характер и крашенные волосы. Танджиро чувствует вину, глядя на коллег и учеников. Глядя на историка старших классов. На грозного математика, сейчас треплющего братовский ирокез и светлые волосы его бойфренда. На учительницу химии, обнимающую своих сестер — приемную и родную. — А мы с Игуро-саном сыграем свадьбу! — Поздравляем! — Дождался… Дождался. Дождался этих добрых лиц. Дождался тех, кого не заслужил, кто вызывает тошноту, кому в глаза он смотреть не может. Все собираются за одним столом. Достают газировку, какую-то заказанную еду, шутят, произносят тосты. Речь доходит до Танджиро. — Я принимаю свою вину за то, что убил всех вас. Он не выносит. Не выносит этого многолетнего бремени, тишины, бьющей в уши, запаха непонимания и удивления. Они же другие. Они ни о каких Камадо и дыханиях камня не слышали. Им неизвестны хаори дорогих людей, в которые утыкают убийц, вызывая у них воспоминания, доводя до пылающей ярости. Для них не существует клятвы любить друг друга в новой жизни, единственной надежды в виде мальчика с черным клинком. Танджиро падает на стул, роняет стакан и плачет во весь голос. Горло раздирают собственные когти, делящиеся чужие клетки, и метка обжигает, покрывается волдырями. В выданные тапки впиваются осколки, слезы поливают праздничную скатерть. Чьи-то руки пытаются поднять голову, успокоить, погладить по спине, кто-то хочет обнять. Уже горячие от соли щеки краснеют. Танджиро несчастен, хотя нашел всех, кого потерял.