Ошибка Аналитика или Бедный, бедный Горький

*** Говорят, однажды наступит этому бесповоротный конец. Никто точно не знает – может быть, кто-нибудь наступит на бабочку или обнаружит древний артефакт, а может, просто хрупкое стекло по дороге распластает – и всё, не выдержит хвалёная система условностей. Да вот только надеяться на такой случай – всё равно что ждать алых парусов или волшебника в голубом вертолёте. *** За научно-педагогической суетой в стенах университета его обитатели и оглянуться не успели, как прошло без малого полгода. Профессор Горький наконец смирился с тем, что ни в текущем, ни в грядущем году пост заведующего ему оставить не удастся, и, стиснув зубы, продолжал наряду с наукой тянуть на себе груз административной работы. Разумеется, управление столь весомым подразделением прибавляло ему хлопот – но решение сверху есть решение сверху, с доктором Гюго спорить не положено. Ещё и студенты эти, часть из которых пришлось перенаправить под ответственность Донны и Робеспьера... Не то чтобы Инспектор не доверял молодым ассистентам, но сваливать на них такую нагрузку казалось ему просто немыслимым. Особенно на Ламанчскую – как бы там ни было, а её приступы паники никто не отменял. Штирлиц, напротив, заметно успокоился, чётко заявив о нежелании занимать позицию руководителя, и полностью погрузился в научную деятельность. Зимняя полевая практика принесла свои плоды – теперь у доцента на руках были новые данные, которыми он, разумеется, не замедлил поделиться с Донной. Оставалось надеяться, что результат в виде печатной статьи себя ждать не заставит. Робеспьер метался между наукой, кураторством и непростыми отношениями с Есей, требовавшими постоянного выяснения. Может быть, они действительно слишком разные, чтобы ужиться вместе? Но как же он без неё? Зачем всё это, если не к кому спешить в общежитие вечером или звонить из срочной командировки, желая спокойной ночи и советуя беречь себя? Нет, Аналитик вовсе не был зацикленным на науке сухарём, хоть и казался таковым. Но эту сторону своей жизни он доверял только самой Есениной и Бальзаку – теперь ему чаще приходилось оставаться ночевать у боевой подруги, изливая душу и прося совета с женской точки зрения. Донна, к собственному удивлению, всё же переступила непростую и важную черту – навсегда отпустила из своих мыслей Достоевского. Полгода назад это казалось для неё чем-то из области фантастики, но, как выяснилось, время имеет свойство лечить. Хотя не до конца и не всё – теперь в сознании Искательницы намертво закрепился страх к кому-то привязываться, да и паническое расстройство давало о себе знать. К счастью, ей удалось-таки найти специалиста, помогавшего решить последнюю проблему – но выходить из дома без прописанных этим же врачом успокоительных она всё равно не рисковала. Ну а в этот мартовский вечер ничто, казалось, не предвещает неожиданностей. Маленькую комнату с обшарпанными стенами в студенческом общежитии освещает держащийся на честном слове торшер, привезённый из дома соседкой-Драйзером. Стол завален конспектами и учебниками по всем возможным предметам, но полулежащая на застеленной кровати миниатюрная светловолосая девушка в простой футболке и джинсах и не думает смотреть на гору домашнего задания, тупо пялясь в потолок и сжимая в руке мобильник. Набирает номер в шестой или седьмой раз за этот чёртов вечер. Гудки. Уже готовя себя к очередному бесполезному звонку, она успевает отсчитать ровно десять гудков. Но, как ни странно, на сей раз её попытка увенчивается успехом: -Да? – услышав голос на том конце провода, Есенина еле держит себя в руках, но произносит спокойно, - Я думала, ты позвонишь мне. Мы можем завтра встретиться? Пожалуйста, это очень важно. Выкрой хотя бы полчаса в обеденный перерыв или после работы. Хорошо. Нет, всё завтра. Спасибо. И… и я тебя тоже, - немного медлит, - Пока. Положив трубку, Лирик без сил роняет голову на подушку. Наверное, она поступает правильно. Точки над «i» надо ставить своевременно, а не превращать их в многоточия, травя душу и себе, и другому человеку. Он наверняка сам же будет согласен с ней. Но всё завтра. Сейчас уже просто нет сил. Утро следующего дня для Донны начинается вполне спокойно. До обеденного перерыва она успела закончить черновик статьи для Штирлица, обработать данные для новой карты и перенаправить по организационному вопросу в деканат целую группу иностранных первокурсников, а сейчас, выпив в буфете кофе, возвращается на рабочее место, засучив рукава – на сегодня у неё намечена ещё масса дел. Прибравшись на рабочем столе, она открывает ежедневник, и взгляд её падает на страницу, исписанную вдоль и поперёк вовсе не рабочими пометками: «Если весна в ноябре – в марте ядерная зима. Наизнанку, навыворот, вскользь, на авось в жизнь вторгаются перемены, за секунду разом привычный уклад сломав – да хитро так, простому глазу и не заметно. Кто расколет зеркало – недотёпа и ротозей, не удержит в руках ни истории, ни системы, но научится жить вне координатных своих осей, алгоритмов и планов – потерян, но понят всеми. Кто рукою помашет прошлому – той хоть завтра вселенский потоп: повидала уж, кажется, всё, сама стала почти суррогатом, времени истратив с лихвой, нарыдавшись взахлёб. Уж теперь бы покоя, незыблемости – да куда там… Перемены всегда начинаются с мелочей, а как в жизни укоренятся – и опомниться не успеешь. Раз – осколок, препятствие, паника. Два – «живей, торопись, что по сторонам глазеешь?». Три – не ясно даже уже самой, почему в новом мире бардак, всё-то сикось-накось. Не замёрзнуть бы только ядерною зимой, если оттепель в ноябре запоздалая разыгралась» Это странное подобие стихотворения появилось будто само собой пару дней назад. Вообще Ламанчская и раньше писала стихи, но нечасто, больше в юности, и обычно они были адресованы Достоевскому. Это же нечто не имело ни адресата, ни названия – скорее просто отражало её мысли и эмоции на протяжении полугода, и от этого казалось логику ещё более удивительным – ей до сих пор непонятно, как и зачем вообще она умудрилась это написать. Скрип приоткрывающейся двери, однако, возвращает размышления Донны в рабочее русло – поскорее захлопнув злосчастный блокнот, она поднимает глаза и видит осторожно вошедшую в кабинет доцента Гамлета – невысокую, худую, но крайне энергичную женщину лет пятидесяти, нередко наносившую визиты на их этаж: -Здравствуйте. Извините, пожалуйста, не заметила вас сразу. Что-то случилось? Так, надеюсь, мои басурмане не разнесли вашу лабораторию? – задаёт целый поток вопросов, уже успев представить возможный масштаб бедствия. -Нет, всё в порядке. Я и сама не хотела отрывать тебя от работы, Донна, - Датская смотрит доброжелательно и без претензий, - но тебя искал профессор Горький. А он, естественно, по пустякам беспокоить не будет. -Профессор? – такие новости логика пугают: Горький действительно не дёргает подчинённых без причины, значит, что-то всё же произошло. Неужели она где-то накосячила, даже сама об этом не подозревая, - С-спасибо, я пойду к нему прямо сейчас. Только запру лабораторию на ключ, если вам она не нужна, конечно. -Нет-нет, у меня лекция с третьим курсом, - Гамлет по-прежнему доброжелательно улыбается, - Да не переживай так, наверняка очередное формальное нововведение. Искательница отчаянно старается думать так, поднимаясь по лестнице и стучась в кабинет заведующего. Она механически кивает в ответ на приветствие Габена, сторожащего преподавательскую и садится ждать, устроившись на единственном свободном стуле. Когда входит Инспектор и быстренько выдворяет Габена из кабинета «по делам», сразу понимает, что дело труба: -Профессор, здравствуйте… - делает все возможные усилия, лишь бы не впасть в панику, - Мне сказала доцент Гамлет, что вы искали меня. Что-то произошло? -Да как сказать, - в своей излюбленной манере уклончиво отвечает академик, чем ещё больше выводит её из состояния равновесия, - У тебя в последнее время слишком много иностранных групп и других нагрузок. Я вижу, что ты устаёшь и всегда напугана. Сомневаюсь, потянешь ли ты всё это дальше. Штирлиц говорит, вы работаете по аспирантскому плану, но надо бы побыстрее. А тебе совмещать учёбу и работу сложно. -Т-то есть, вы хотите меня уволить? – Донна не верит своим ушам. -Я этого не говорил, - досадливо морщится Горький, - Просто не знаю, как быть дальше. Когда доктор Гюго дала мне понять в начале года, что у нас недостаток кадров, она велела брать кого угодно, но я был против твоей кандидатуры. Кто знает, чем обернутся твои паники на рабочем месте. Внутри логика поднимается волна возмущения, смешанного со страхом. Профессор обвиняет её в приступах паники, которые сам же и причиняет своей неоднозначной манерой говорить? Почему же тогда не предъявлял претензий к её работе своевременно? -Я всеми силами стараюсь справляться с обязанностями, - поняв, что сейчас пасовать нельзя, Ламанчская собирает в кулак всю свою решимость, - Разумеется, проблемы есть у всех, но я не сказала бы, что мне приходится труднее, чем остальным. -Я говорил на эту тему с доктором Гюго, - кивает профессор, - Она меня тоже не совсем понимает, но очень удивилась, когда я рассказал ей о тебе. -Она может принять меня? – интуитивно догадываясь, что директриса объединённого института может её спасти, осведомляется Искательница. -Попробуй постучаться в её кабинет. И да, пойми, я тебе не враг. Я просто переживаю за здоровье моих сотрудников. «А ещё за свою привычную картину мира, которая треснет, если хоть кто-то в вашем окружении будет отличаться от стереотипных образов из вашей головы,» - сердито думает Ламанчская, но вежливо прощается с руководителем и выходит из его кабинета в поисках дирекции. С перепугу чуть не забыв, где та находится, буквально упирается носом в табличку на двери «Доктор наук, профессор нейрохимии Гюго, директор объединённого института». Сегодня Донне везёт. Директриса, оказавшаяся на месте, охотно принимает молодую сотрудницу и, расспросив о рабочих и научных успехах, успокаивает её, говоря, что как минимум до конца контракта увольнять её никто не собирается. Из кабинета Гюго логик выходит на ватных ногах и чуть не падает, еле успев опереться о стену. Внутри свербит гадостное чувство, что против неё в институте диверсия. Но зачем? Кому она мешает? И к кому бежать, кого просить о помощи? «Лаборатория Робеспьера!» – вспыхивает в мозгу Искательницы совершенно ни к селу ни к городу, но сейчас она не размышляет над своими предчувствиями и не гадает, как именно вечно перегруженный работой зеркальщик может ей помочь, а слепо повинуется интуиции и поднимается обратно по лестнице и направляется в лаборантскую в поисках Аналитика.