Tremble

      Вот уже час, как они припёрлись на эту старую ферму, где, видимо, в последний раз хоть кто-то обитал ещё в незапамятные времена, а Тилль до сих пор с неописуемым восторгом лазил по заброшенным загонам, обветшалым сараям и прочим постройкам. Как объяснял это сам вокалист, такие атмосферные места ему не только очень нравились в принципе, но и давали недюжинный заряд вдохновения.       Рихард бы и не спорил, но почему хотя бы в морозную зимнюю пору нельзя таскаться по развалинам с отоплением (да, звучит абсурдно, но лид-гитарист об этом как-то не задумывался) или хотя бы носить с собой обогреватели? В каком-то смысле Круспе сам виноват: дёрнул же его чёрт переться за Линдеманном в такую глушь! Шолле об этом чудике, конечно, заботился, хоть открыто в своём неравнодушии ни за что бы и не признался, но сам-то Тилль какого лешего шляется здесь по такой холодрыге?       Впрочем... да, был в этом месте свой шарм. Некое подобие ауры — звучит, конечно, по-идиотски, но описать это лучше всего получилось бы именно так — исходило не столько от самой фермы, что состояла из старенького хозяйского домика, нескольких сторонних построек, множества загонов, довольного большого, пусть и навряд ли плодоносящего уже фруктового сада и немалых угодий, что на фоне общей нищеты смотрелись убого и печально, особенно в зимнее время, сколько от большого, прямо-таки огроменного соснового леса, окутанного снежной дымкой. Полоса редких деревьев начиналась едва ли не прямо за забором, становясь выше и гуще дальше от фермы.       — Риш, смотри, — окликнул его вокалист, вырывая тем самым из раздумий. В руках Линдеманн держал испещрённую чёрными пятнами гнили тыкву, чудом уцелевшую в таких условиях содержания.       Лид-гитарист с сомнением протянул:       — Смотрю. Тыква как тыква, гниёт и воняет. И... что?       Снисходительно вздохнув, Тилль принялся объяснять:       — Ты видишь, в каком она состоянии? — словно в подтверждение своих слов он провёл пальцем по поверхности фрукта, чуть нажимая и будто бы проверяя на прочность. Гниль оказалась относительно недавней: на перчатке вокалиста не осталось ни противной слизи, ни остатков разлагающегося растения. — Она не могла лежать здесь даже год, понимаешь?       — Понимаю?.. — скорее спросил, чем согласился Круспе.       С выражением лица à la "какой же ты порой тупой" Линдеманн продолжил:       — Судя по обстановке, ферму забросили не год и не два назад, так? — Шолле кивнул. — От тыквы за такое время осталась бы разве что ссохшаяся корка, и то не факт. Так? — снова кивок. — Получается, что кто-то целенаправленно пришёл сюда, оставил это, а потом развернулся и свинтил. Так?       — Так... а какая в жопу нам разница, кто и что здесь поразбрасывал, если мы сюда припёрлись дышать воздухом и набираться вдохновения? — не понял Рихард.       — Ну ё, Риш, — прохныкал Тилль, понимая, что его энтузиазм никто не разделяет, — а что, если какой-то маньячина серийный угрохал здесь кого-то, а вот это, — он указал на тыкву, — отличительный знак?       Лид-гитарист с подозрением глянул на него:       — А ты с чего взял, что маньячина? Рыбак рыбака?       — Иди ты в пень, — буркнул вокалист, отводя взгляд. — Ну... а что, по-твоему?       — Кучка пиздюков набухалась и завалилась в атмосферное местечко Хэллоуин отмечать? — резонно предположил Круспе.       — А потом их перерезал маньяк-тыковщик? — с надеждой продолжил Линдеманн.       — Нет, — процедил Шолле, в который раз поражаясь настойчивости Тилля, — потом они чуть не подожгли дом, отрубились кто где, а оклемались уже в вытрезвителе.       Вокалист скептически хмыкнул:       — А что, звучит автобиографично.       — Ой, отстань, — фыркнул Рихард, невольно поёжившись от ветра. — И... и я замёрз вообще-то.       — Что ж ты мёрзлый-то такой, — задумчиво протянул Линдеманн, думая, как бы и лид-гитариста отогреть, и визит свой преждевременно не свернуть. — Ладно, ты иди в машину, погрейся возле печки, а я здесь побуду ещё немного, ладно? — он ободряюще улыбнулся Круспе. — Тут идейка одна подвернулась, развить попробую.       Поразмыслив какое-то время, Шолле кивнул:       — Ты сам не задерживайся. Что за идея-то? Про маньяка-тыковщика? — усмехнулся он.       Тилль комично закатил глаза, но всё же ответил:       — Почти. Про снежную королеву-разведёнку с холодным сердцем и болезненным недотрахом.       — Фу, какой ужас, — буркнул Рихард, но вскоре заулыбался, видимо, приблизительно представив себе текст будущего стиха, а если повезёт, то и песни. — А что, королева жаловаться изволит? — он шутливо повёл бровью, подтолкнув вокалиста плечом. — Смею уверять, что свой супружеский долг исполняю в лучшем виде.       — Иди в жопу, иди в жопу, иди в жопу, — бормотал Линдеманн, уткнувшись лицом в ладони. Действительно задумавшись над его предложением, лид-гитарист пожал плечами и направился к припаркованной у старого плетёного забора машине, и, уже уходя, бросил:       — Это приглашение? — и тотчас же поспешил удалиться под невнятное, но определённо страшно возмущённое восклицание со стороны Тилля. За всё время, прошедшее с того момента, как они начали встречаться, Круспе уже наловчился смущать своего, казалось бы, несмущаемого немца, словно пытаясь выяснить, как сильно тот способен краснеть, и в каком-то смысле даже возведя это дело в ранг искусства.       Что касается вокалиста, несмотря на выходки своего ненаглядного, настроен он был более чем решительно. Пусть ему и придётся проторчать на холоде ещё хрен знает сколько и продрогнуть до основания, но дело до конца Линдеманн таки доведёт.       Что ж, текст, над которым он так усердно раздумывал, обещал быть весьма и весьма занятным.