Сохраняйте спокойствие, мы падаем

Эй, зубрила, Выходи послушать рок. Я специально для тебя Магнитолу приволок. Ну, а коль не выйдешь ты, То учти, ядрёна медь: На весь хутор под гитару Песни матом буду петь.

— Это херня какая-то, — констатировал Дима шепотом, когда однокурсники вместе с преподом перестали на него пялиться, — нам нужны правила или чет типа этого. Еще один такой день и я и сам, — он многозначительно поднял брови и указал взглядом на окно. Олежа сложил руки на груди в защитном жесте. — Сам виноват, — решил он, наконец. — Откуда я знал, что по твоему невероятному плану я должен был делать за тебя домашку? У большинства людей «помочь мне выпуститься» значит «подтянуть по западающим предметам», и вообще... Дима бы сказал этому зубриле пару ласковых слов, но пара была в самом разгаре (если к чему-то настолько унылому вообще можно употребить слово «разгар»), а внимание с него только-только перешло на увлекательнейший рассказ про мир, труд, май или что там они проходили… мда, возможно, и правда стоило вчера хотя бы полистать конспект. Нормальный, конечно, а не «тот самый». Он опрокинул голову на руки, уткнувшись носом в гладкую поверхность стола, и негромко, но поистине отчаянно простонал. И ведь еще недавно думалось, что личный Каспер-дружелюбное приведение — вариант вполне себе неплохой, хоть и специфичный; но пользы-то в любом случае больше, чем вреда. Ага, щас. Сегодняшнее утро началось с того, что он еле-еле проснулся от удара банкой неначатого энергоса по голове, поделился с миром своими познаниями в наиболее нецензурной области русского языка, покидал в сумку все, что хоть отдаленно связывало Димона Шашлыка с универом, и выскочил за дверь. На пару он все равно опоздал, получил несколько вопросов по теме, о которой, соответственно, впервые слышал (историк был нетипичным для ВУЗов мудилой, которому нравилось выбирать себе любимчиков и заранее делать пометки о тех, кого он будет валить) и реально задумался о прыжке в окно. Кстати о прыжках, и правда. Побрацкий выпрямился и нашел взглядом Олежу, который переместился чуть дальше от него и теперь нервно заламывал пальцы. Он как-то странно залип, наблюдая за тем, как Олежа то сминал край рубашки, то тянул за кончики пальцев, то будто пытался стереть что-то с ногтей, но долго это не продлилось — тот словно почувствовал, что на него смотрят (а может и почувствовал, шут их знает, этих… мертвых), и подлетел ближе. — Дим, слушай, я это… — Дима кивнул, показывая, что слушает, и быстро сделал как можно более задумчивый вид, потому что препод решил пройтись по аудитории. — Извиняюсь. Ты прав, нам нужно как-то урегулировать наши отношения… — Чего? — спросил тот, забыв и про пару, и про свое не самое выгодное положение. — Да ну тебя, ВЗАИМОотношения! Вот сейчас точно ты не о том думаешь, а не я неправильно выражаюсь! Я о том, — Олежа взглядом указал на однокурсницу, наблюдающую за немым представлением Побрацкого с недоумением, намекая реагировать чуть менее бурно, — что нам, как вынужденным сожителям, необходим список ограничений и, ну, каких-то соглашений, чтобы в дальнейшем вероятность поцапаться была меньше. И прости, что испортил утро. — Он неловко улыбнулся и свел указательные пальцы. Дима, чувствуя себя немного мудаком (не ново, но оттого не менее отстойно), быстро кивнул в ответ и открыл заметки на телефоне. «бывает, тоже виноват, го забудем и реально начнем думать», — прочитал Олежа через плечо и угукнул. Препод отвлекся от темы и перешел на обсуждение загонов своей жены. Дима окончательно успокоился и открыл 2048. Жизнь (и не жизнь) налаживалась. *** — Ладно, чего там у тебя ещё, зануда? — Димон рискованно качнулся на стуле. Кажется, возможность сломать позвоночник или разбить череп о пол, исследованный лапами сотен тараканов, его совсем не пугала. — НЕ качаться на стульях, не сидеть на энергетиках и вообще прекратить попытки угробить себя. Дима обреченно застонал, но послушно напечатал этот пункт, чтобы добавить его в список с рабочим названием «Как сохранить ментальное здоровье и не убить мертвого второй раз». — Херня, нечестно. Я тебя прошу всего-то не душнить, — Олежа в ответ закатил глаза, — и помнить, что это на три четверти моя комната. А я у тебя как воспитанница института благородных девиц — туда не лезь, сюда не смотри, на стульях не качайся, спи десять часов, питайся святым духом и сохраняй целомудрие! — Во-первых, с чего это ты владеешь большими правами на изначально мою комнату, чем я? Во-вторых, я не «душню», а играю роль голоса совести. — Олежа взмахнул руками, и Дима в очередной раз обратил незаслуженно много внимания на то, как активно тот жестикулировал в нервирующих ситуациях. — В-третьих, это все в твоих интересах. Закончить университет в твоем случае — не только получить аттестат, но и не умереть до защиты диплома. А в четвертых… — Душнила, — объявил Шашлык и отложил телефон в сторону. — Давай лучше над другим списком посидим, проку больше будет. Олежа бросил в сторону телефона неуверенный взгляд; не лучшая идея — оставлять что-то на потом, — но в его интересах и правда было выполнение совсем других пунктов, так что он подлетел ближе. Дима грохнул конспектом об стол, и юноши принялись разглядывать зеленую обложку. — Ну так че, поджечь — не вариант? — Я же говорил, надо поаккуратнее, Бог его знает… «Бог», — хмыкнул Дима, но вслух не сказал ничего, только подвинул тетрадь ближе и раскрыл ее на странице со списком. Еще недолго парни безмолвно изучали ее, и в конце концов Побрацкий нарушил немую сцену. — Не, ну в целом… — Ага, — быстро согласился Олежа с чем-то своим. — Для меня-то оно все — раз плюнуть, но вот технически… не очень представляю. Как ты сможешь выкурить реальную сигарету? А для шашлыков друзья должны быть прям твои или это так, речевой оборот? — …Про «найти себя» я вообще молчу, — кивнул Душнов. — «Почувствовать свободу». Ты разве ее не почувствовал, когда, наконец, выбрался из общаги? Олежа развел руками, что могло означать как «да», так и «нет». Дима решил, что ему неважно, суть-то одна — список больно придирчивый. Он осуждающе постучал по корешку тетради и вдруг прыснул. — У тебя конспект такой же приебчивый, как и ты. Зачем указывать «одноклассником-цей»? Это типа нужное подчеркнуть? — весело поинтересовался Шашлык. — Ох уж эта толерантность. — Он посмотрел на Олежу, готовясь получить взаимную улыбку или хотя бы относительно ожидаемую лекцию в ответ, но тот почему-то неловко и как-то нерешительно затих и снова свел кончики указательных пальцев. — …Ага. Ничем не хочешь поделиться? — вздохнул Дима, словно говорил с маленьким ребенком. — Это не прихоть высших сил, мне и правда… не принципиально. Только не психуй, — как-то панически попросил Олежа, — я не гей, и ты меня не интересуешь в таком плане, я вообще асексуален, да и как-то не до этого было, но… — Так, не мельтеши. И хоть раз в жизни разжуй информацию нормально, мне эти ваши гейские -сексуалы знакомы чуть меньше, чем… ты понял суть, короче. И, ебен-бобен, не собираюсь я сигареты тушить об конспект, успокойся. — Да. Да, точно, прости, просто это для меня всегда немного неловкая тема. Я, эм, биромантичен, то есть могу испытывать, скажем, чувства к людям обоих полов, — Олежа силился понять, что Дима об этом думает, но чужое лицо выражало что-то между высшей степенью пофигизма и легкой неприязнью, хотя, кажется, скорее к мысли о чувствах к парням, чем к Олеже. Это утешало. — Но сексуально меня не привлекает никто. Совсем. По крайней мере, — он положил руку на затылок, — до момента смерти не привлекал, а потом как-то… да. — Ага, — так же тупо согласился Дима, пытаясь разложить поток информации у себя в голове. Пока что отчетливо вырисовывалось только одно — он точно не хотел этого знать. — А я натурал, приятно познакомиться. У меня девушка есть, — ляпнул он совсем не к месту. С другой стороны, Олеже, похоже, полегчало от мысли, что кому-то здесь еще более неловко, чем ему. — Круто. — Просто потрясающе, — согласился Шашлык и совсем уж иррационально заржал от зашкаливающего дебилизма ситуации. Душнов присоединился буквально через мгновение, и они вдвоем впали в короткую истерию. Успокоившись, восстановив дыхание и возможность трезво мыслить, Дима пришел к единственному выводу — в Олеже было много всего, о чем он не слишком-то хотел знать. А тому, кто придумал всяких биромантичных гомогибких гетеросексуалов, пожить бы пару месяцев в спальных районах Москвы — дури поубавится. Только вот треклятая мысль о том, что Олежа, тот, кто проводил с ним дни напролет, вполне мог мечтать о самых настоящих мужиках, не давала покоя. И черт с ней, решил Дима. Этого еще не хватало. *** Диме с трудом верилось в то, что происходило, но, кажется… да, невозможно более отрицать этого. Он стоял перед зеркалом в отвратительной общажной ванной и честно признался себе — жизнь налаживалась. Одна мысль о том, что в свои двадцать один он мог употребить «жизнь налаживалась» в сторону ситуации, в которой он делил комнату с мертвым полугейским заучкой, без конца треплющимся обо всем подряд, выглядела бредовой. С другой стороны, где наша не пропадала, подумаешь, списки-пиписки. Да, решил Побрацкий, возвращаясь в комнату. Обстановка определенно разряжалась. — Ну и чего ты разлегся? Я тебя сегодня даже на пары не таскал, мог бы уж развести какую-нибудь деятельность. — Он привычно кинул взгляд на стол, чтобы убедиться, что конспект в порядке, и вернулся к Олеже, изображающему сон. В целом Шашлык бы даже обрадовался такому повороту, но сегодня его особенно вырубало, так что вид кого-то, лежащего на кровати, радости не добавлял. — Совсем окислился наедине со своей шизой. — Дмитрий, иногда я искренне поражаюсь вашим речевым оборотам, — хмыкнул Олежа, но все же поднялся. — Но потом вы используете «окислился» и «шизу» в одном предложении, и мое сердце успокаивается вместе с осознанием, что голова у вас пустая, как бидон для молока. — Во-первых: еще раз быканешь, и я рискну поиграть в конспекте в крестики-нолики, а во-вторых: что за театральные наклонности? Я думал, ты у нас, кто там, физик-ядерщик или еще чего, — беззлобно огрызнулся Дима. У него в голове мгновенно завертелось «Голова пуста настолько, что ты мог бы в ней поместиться целиком», и параллельное присутствие Олежи в мыслях немного напрягало. Больно удачно накладывалось. Он так отвлекся кроссоверами Касперов и Комсомольска, что включился чуть позже начала речи Душнова и опять неловко застыл. Сука, на те же грабли. — Я, кстати, хотел в актерство. Спасибо, что оценил, — деланно-игриво поблагодарил Олежа и усмехнулся. Блять, ну вот зачем он рассказал про этих своих биромантиков, нормально же общались! Теперь Дима автоматически рассматривал любые приколы на предмет подкатов, и от одной голубоватой мысли у него дергался глаз. — Хотел в актерство, а поступил сюда? Ненормальный что ли? Сам знаешь эту херь, пед для педиков и все такое. — Папа сказал, что это не по-мужски, хоть оборжись со своими шутками про "пед" и все оттуда вытекающие. И вообще, сюда я тоже хотел, так что «завали-отвали». — А мать чего? — спросил Дима, чтобы не пришлось комментировать отношения Олежи с его отцом и его несбывшиеся мечты. Список русских без ментальных травм пополняться не хотел ни в какую. — А с матерью они развелись. Она забрала Олю, мою сестру, а я остался с папой. Он, вообще-то, вполне ничего, просто немного… не знаю, старомоден. Выходец Советского Союза во всех возможных смыслах. — Олежа опустился на поверхность стола, что было не особо свойственно ему. Дима, увы, уже начал подмечать привычные и непривычные действия невольного сожителя и заметил, что Олежа, несмотря на неограниченные физические возможности, предпочитал вести себя культурно — не сидел на столах, не раскладывал локти и старался держать осанку (впрочем, тут природный невроз побеждал желание сохранить здоровый позвоночник, да и… сейчас-то ему какая разница). Проще всего было заметить его привычку истерично перебирать пальцы, теребить края рубашки и вообще бесконечно что-то делать с ладонями, особенно на нервах. Бля, да что за маньячное желание приглядываться? Не думать об этом! — Мне кажется, я ему нравился больше в компании Оли. Мы вместе были такими славными детишками: играли вместе, смотрели мультики, приглядывали друг за другом и вообще. Надеюсь, она сейчас в порядке. — Не сомневаюсь, — согласился Дима, в который уже раз жалея, что вообще начал говорить. Ну вот как так получалось, что у Олежи на каждое слово грустная ностальгичная история, а Шашлыку с уровнем эмпатии как у шашлыка с этим разбираться? Тем не менее, остатки совести делали свое: — Мне жаль. — Да ты-то что? — искренне удивился Олежа. — Все окей. Это уже в прошлом. К тому же, нам так или иначе придется встретиться с ними, так что унывать — совсем не в моих интересах. Он мягко улыбнулся, и Диме вдруг стало еще более неловко. Олежа просто был каким-то… необычным для него. Вот нельзя было подсунуть трушно-пацанского призрака, а не этого питерского интеллигента? Улыбается, нежничает, пальчики сводит — где-то между «буэ-э-э» и «ми-ми-ми». — Вот это настрой! Надеюсь, сосаться с однокурсником ты будешь с таким же рвением, — не сдержался он. Олежа выгнул бровь. — Твоя одержимость однополыми отношениями меня настораживает. — Ты меня настораживаешь, — не остался в долгу Дима. — И вообще, разве у вас нет асексуального кодекса, мол, за ручки не держаться, за все остальное тоже, свой язык остается в своем рту и все такое? — Ты имеешь в виду, заинтересован ли я в поцелуях? — уточнил Олежа, чьи щеки едва уловимо поменяли оттенок. В иной ситуации Дима бы сказал, что он покраснел, но сейчас позволил себе смалодушничать. — Это чисто научный интерес! — Ага, конечно, — и не поймешь, сарказм или нет, — верю. Ну, — он сглотнул. — В первую очередь, предполагаю, список выражает скорее общие человеческие потребности или поступки из жанра «хоть раз в жизни». При жизни я не то чтобы хотел начать курить, или поиграть в «бутылочку», и все такое, но в списке оно есть. Тем не менее, — вот сейчас Олежа окончательно смутился, и Дима не мог это отрицать. Мысленная пластинка с «пустой головой» сменилась на «прохожих-идиотов», — был человек, — он особенно сильно прижал руки к груди и понизил тон, — которого я хотел поцеловать. — Человек, да? — хмыкнул Дима, пытаясь прогнать возникшие в голове картинки. — Не девушка? — Ну, помаду он носил, — нервно хихикнул Олежа. Побрацкий не стал даже пытаться делать выводы. — Кстати, очень надеюсь, что ты имел в виду «не женского пола», а не «люди и женщины это разный пол, гы-гы-гы». — Ну ты меня совсем-то за имбецила не держи! — Видал я интеллектуалов. — У меня есть девушка, напоминаю, и я ее люблю. Достаточно сильно, чтобы понять, что все девушки хороши по-своему. И вообще, двадцать первый век, тыры-пыры… О, кстати, — отвлекся он прежде, чем Олежа мог начать занудствовать, — её, эм… тоже зовут Оля. Просто, типа, все норм с этим или как? Я могу пореже ее упоминать и почаще тусить с ней вне комнаты, если тебе от этого так себе или еще чего... Олежа, видимо, тронутый его взволнованностью, даже не стал шутить про богатый словарный запас. — Нет-нет, успокойся, все хорошо! Только, умоляю, не устраивайте тут всяких сцен с половыми отношениями и иже с ними. Что ты там говорил, языки за своими губами, а не за чужими… — Порешали, — кивнул Дима и по привычке протянул руку. Олежа пожал ее, пожалуй, более охотно, чем в первый раз. — Она, кстати, гот…ка. Готесса. Короче, эта, эмо. Олежа рассмеялся. — Моя Олечка была больше Поллианной, если понимаешь, о чем я. Вот видишь, все замечательно до тех пор, пока твоя Оля — не моя Оля. Я даже закрою глаза, если решишь побыть кавалером и привести ее сюда. Только без рук! — Святоша, — вынес вердикт Дима. Олежа насквозь проткнул его пальцем, и он шутливо отшатнулся, словно пораженный в самое сердце. Бля, жизнь и правда налаживалась *** Что все как-то не замечательно Дима понял минуты через три после того, как Оля удобно обосновалась на его кровати и принялась рассказывать о прошедшем Хэллоуине. Они только-только ввалились в комнату — Оля настаивала на том, что не стоило тащиться в общежитие, пока на улице получалось поймать последние крохи солнечного ноября, и Дима бы уступил, не будь она одета в жалкое подобие джинсовки. «Простудишься и сляжешь», — утверждал он, мягко заталкивая девушку в комнату. Она еще немного беззлобно поворчала и уступила, и все бы прекрасно, если бы Олежа вдруг не начал сходить с ума. Дима краем глаза наблюдал за тем, как его лицо сначало вытянулось, затем абсолютно серьезно приняло какой-то нездоровый даже по его меркам оттенок, а потом Дима отвлекся на развешивание одежды своей девушки и упустил остальные перевоплощения. Минутами позже он, наконец, украдкой взглянул на духа. Тот попытался что-то сказать, но не получалось — кажется, он просто не находил слов. — Срочный вызов — ошарашенно выдал он, наконец. Димон непонимающе качнул головой. Олежа подлетел к его телефону и «постучал» пальцем по стеклу. — Тебе звонил Олегсей. Срочно надо поговорить. Перезвони. Дима тяжело вздохнул и взял телефон, готовясь разыгрывать спектакль. — Вот черт, этот звонил. Я же говорил, что буду с девушкой, ух, если это какая-то хрень… Котенок, я перезвоню? Один чокнутый нуждается во внимании. — Щас я дам тебе котенка! — беззлобно отзвалась Оля и улыбнулась. Улыбка у нее всегда была немножко странная — вроде широкая, доброжелательная, но с прямым попаданием в тамблеровский образ — какая-то тоскливая. Дима и правда любил и ее, и эту улыбку, только… так же странно. Впрочем, ему было не до этого. — Звони, конечно. У тебя же нет проблем? — Все хорошо, — ответил Дима, притворяясь, будто ковыряется в контактах. — Алло? — Пиздец! Это Оля! — заявил Олежа и крепко зажал себе рот, словно Оля могла его услышать. — Ты сегодня как никогда красноречив и наблюда… стой. Стой, подожди. Нет, ты же… Ох, блять, ох, еб твою мать, ебаный же ты в рот. — Да! — почти истерично согласился Олежа, и Дима, честно говоря, чувствовал себя точно так же. Стадия отрицания у него отлично наложилась на панику. — И че делать?! — Я сейчас умру второй раз, Дима, ты кретин! Ты же знал мою фамилию, а ее уж подавно! Неужели сложно сложить два и два? — Да не знаю я! Она назвала ее от силы пару раз где-то на начальных стадиях знакомства! Э-э, — Дима нервно взглянул на Олю, вслушивающуюся в диалог, — я-то думал, ее кошку зовут какой-нибудь Дашей! Вот и я думаю, кто называет кошек Дашами? Спектакль сошел с ума, актеры попрыгали со сцены и съели свои костюмы на обед, световик сделал ночь, а декорации сменились на восклицательные знаки. Диму постепенно все сильнее накрывало истерикой, Олежа вообще выглядел так, словно он вот-вот мог расплакаться, и только Оля сохраняла видимое спокойствие. — Так, так, так, ладно, все нормально, все под контролем. Надо решить, что делать, — бормотал Олежа. Дима кивнул, забыв, что вообще-то «говорит по телефону». — Дима, — Олежа вдруг посмотрел ему в глаза, и Побрацкий почувствовал, как его обдало жаром. — Я не знаю, что делать. Оно сейчас может грохнуть. — Дима?! — позвала Оля нервным голосом. — У-у тебя… Календарь трясется сам по себе. Это… насколько это нормально? — Олечка, выйди на минуту, пожалуйста, — попросил Дима таким неожиданно спокойным тоном, что сам испугался себя. — Я сейчас все объясню, но тебе лучше постоять в коридоре чуть-чуть. Все хорошо, — он привычно взял ее за руку и потянул к себе. — Просто минутку, ладно? — Ты задолжал мне объяснение, — кивнула она и послушно выскочила из комнаты. Дима откинул телефон даже не глядя и подскочил к Олеже. — Так, без психов, Олежа, смотри на меня. Все хорошо, все в порядке, ты просто в шоке, постарайся успокоиться и все станет нормально, врубаешься? Давай, у тебя есть несколько минут. —…Да. Да, ты прав, извини… О господи. Умею же я собирать комбо удачных совпадений. Дима улыбнулся только чтобы успокоить его (и, возможно, себя). — Так. Мы расскажем ей? Эй, — он потянулся к предплечью духа и тот как-то на автомате позволил взять себя за него и даже осторожно погладить кожу (холодную и странно-гладкую) большим пальцем. Всплеска хватило всего на пару секунд и руки почти сразу провалились друг сквозь друга, но и мгновения хватило, чтобы немного приблизиться к трезвости ума. — Думаю, да. Э-эм… Да, давай расскажем. Извини, я все еще… — он нервно хихикнул, — еле живой. — Сегодня? Олежа задумался. — Сегодня меня не хватит, но давай не будем затягивать. Пригласи ее как можно скорее на неделе, пожалуйста. — Понял. — Дима выпрямился и схватил куртку Оли вместе со своей. — Провожу ее до метро. Отходи. Уже у самой двери, как в самых типичных ромкомах, Олежа окликнул его. — Дим? Спасибо большое, правда. Я истеричка. — Рад, что ты это признал, — усмехнулся Дима и захлопнул дверь. *** — Итак, — Дима посадил Олю на свою кровать, а сам опустился на противоположную, Олежину, и искренне постарался собраться с мыслями. Не получалось. — Итак? — поинтересовалась девушка, поставив локти на колени и оперевшись на них в максимально заинтересованной позе. — Давай, Шашлык, будь мужиком! — поддержал Олежа как-то слабо. «Не припомню, чтобы в обязанности настоящих мужчин входило разъяснение своей девушке, что с вами поневоле тусует Слаймер-блю-эдишн», — пронеслось в голове, и Дима о-о-очень тяжело и протяжно вздохнул. Еще хуже было от того, что Олежа говорил гораздо меньше, чем обычно, наверное потому, что это довольно сильно сбивало с толку. Дима сразу сбивался, с кем он говорит, и кто что слышит, а сейчас стоило сосредоточиться. Черт с ним. — Слушай, я сейчас расскажу очень дикую вещь. Реально дикую. Абсурд на уровне «Битвы экстрасенсов», наверное, но ты должна мне поверить. Просто… держи в голове, что я не поехавший, окей? И выкрути на максимум свою любовь к сверхъестественному. — Побрацкий хлопнул в ладоши и прикрыл глаза на секунду. Версии того, как начать рассказ, постоянно менялись, на нервах события как-то перемешивались и, по иронии, сейчас Диму даже радовало присутствие Олежи в его жизни. С другой стороны, без Олежи этой сцены не было бы в принципе, так что польза со вредом компенсировали друг друга и стремились к нулю. — Стой! Катастрофа по уровню ближе к «Sex With A Ghost» или к «Dorime»? — пошутила Оля, хотя лицо ее определенно посерьезнело. Дима нервно хохотнул. — По уровню второе, но по сути своей… определенно первое. И пустился в объяснения. Конечно, «пустился в объяснения» — это всего лишь фигура речи. Многие детали не имели практического смысла, так что Дима то опускал их, то снова к ним возвращался, то как-то тормозил на ненужных моментах, и весь рассказ занял едва ли больше десяти минут. Олежа чуть ли не впервые в жизни не лез, так же напряженно выжидая Олиной реакции. Девушка же не высказывала никаких драматичных эмоций и не корчила испуганных лиц, но с каждой секундой все больше казалось, словно она пытается втихую есть лимон — было в ее лице какое-то отторжение. Наконец, когда Дима подвел итог неопределенным «ну, вот» и замолчал, она глубоко вдохнула и констатировала: — Кто-то из нас поехал крышей. Или ты, и теперь видишь призраков, или я, потому что что-то мне решительно не помнится, чтобы я столько говорила про Олежу, или мы оба малость… того. — Последнее бесспорно, — Дима постарался звучать успокаивающе, и Оля нервно улыбнулась. — Но в остальном — это правда. — И ты это способен доказать? — Знаешь эту хрень с картами из фильмов? — он подошел к столу и взял оттуда колоду карт, которую передал Оле. — Выбирай и просто смотри на нее, а этот, — он зыркнул в сторону Олежи, все такого же тихого, — сольет информацию. — Ну и выражения, — хмыкнула Душнова, но ее глаза сверкнули почти детским любопытством. Детское любопытство на фоне мировой депрессии, к слову, выглядело так себе. — Отворачивайся, Гудини. — Шестерка трефы, дама червей, девятка пики, король бубен, валет трефы, семерка черви, — послушно диктовал Олежа, дожидаясь, пока его сестра поменяет карту, а Побрацкий назовет ее. Тот автоматически и не задумываясь повторял за Олежей. Его как-то выбивала из колеи ситуация — с каждой секундой все сложнее становилось держать в голове то, что Олежу слышит только он, но при этом еще постоянно убеждаться, успевает ли Оля за повествованием и ситуацией в целом. Девушка вдруг тихо шлепнула колоду на стол и далее лишь создавала иллюзию процесса, шумно перебирая карты, — думает, что ты как-то подстроил порядок карт, поэтому отложила их. — Вы уверены, что хотите выйти из игры? Ваш прогресс не сохранится, — меланхолично отозвался Дима. Оля даже вздрогнула. — Не веришь? — Не знаю, — вздохнула она, подходя к парню, — сам понимаешь, на первый взгляд это и правда вынос мозга. Может, ну, знаешь, если он тут, — Оля замялась так, словно мысль об этом доставляла ей видимый дискомфорт, — он мог бы сказать что-нибудь, что знали только мы? Дима с болью осознал, что пришло время узнать еще дольше подноготной Олежи, и лишь вопросительно взглянул на него. Кажется, к этому можно привыкнуть. Кроме того… страшно признавать, но в какой-то момент узнавать о нем больше стало почти интересно. Наверное, так и работает дружба. — О, эм, да, я сегодня проводил небольшой мозгоштурм, — тут же отозвался Олежа, сцепляя руки. — Так… скажи ей все-таки про Поллианну. Она раньше любила папины рубашки, кажется, ребеллинг спирит в ней с рождения, еще как я катал ее на багажнике летом загородом, и синий фэйкер… — Стой, что за синий фэйкер? — ляпнул Дима. Олежа засмеялся. — Мы любили проходить разного качества игрушки на Dendy. Что же там еще было… Поллианна? Гитара? Мы разучивали песни вместе, — Олежа растерянно улыбнулся. — Такое хорошее время было, надо же, сейчас как вспомнишь... — Ладно, думай на здоровье, а мне дай сказать, а то сейчас начнет вылетать из головы, — парень снова перевел взгляд на Олю и принялся перечислять. Олежа, изредка поправляя Диму, подлетел ближе к сестре, впервые, кажется, смотря на нее с такой печальной нежностью. Появилось и в нем самом что-то такое… отчаянное, непривычное. Это неожиданно так заняло Диму, что он и не заметил, как Оля всхлипнула. — Поллианна, — глупо повторил Побрацкий, и Оля разрыдалась. — Оля! Он мягко обнял ее и покрепче прижал к себе, успокаивающе гладя девушку по спине. — Боже, ну ты чего, ты же знаешь, у меня эмоциональный диапазон… — бормотал Дима, пока руки сами доведенными до автоматизма действиями гладили ее волосы, плечи и талию, словно это могло помочь. — Ладно, ладно, дай себе время. — Извини, я… — попыталась Оля, но, кажется, сейчас она при всем желании не могла начать говорить. — Извини, — раздалось совсем с другой стороны и на лопатки Димы на несколько секунд легла еще одна холодная рука. Он лишь склонил голову поудобнее, чтобы позволить Олеже очутиться совсем рядом и уткнуться лицом в его плечо. — Такие вы у меня нытики, — ласково сообщил Побрацкий. Вообще, пора было как-то сворачивать слезливую сцену, потому что у него в носу защипало, а позволить себе разрыдаться и остаться совсем без вменяемых спокойных людей (даже если он был единственным среди таковых) парень не мог. — Олюш, ну все, давай, у меня тут тебе попить как раз на такой случай. Ну, — он бережно отстранил ее от себя, заглянул в ее лицо и стер влажные следы потекшей туши большими пальцами. — Он тут. Давай сейчас скажем, что все хорошо, разберемся, а потом поплачем еще. Вместо ответа Оля кивнула и начала короткими глотками пить воду. Убедившись, что с ней все относительно хорошо, Дима переключился на Душнова, не уверенный, насколько этично будет завести с ним разговор. — Все путем? — спросил он негромко, протягивая руку к нему. Тот попытался дать ему "пять". — Вроде как. Боялся, что меня тоже накроет, — коротко отозвался Олежа, что, очевидно, значило, что его все еще в любой момент могло «накрыть». Дима кивнул и провел ладонью вдоль его предплечья, что, будь Олежа плотным, пожалуй, считалось бы немного сомнительным. Сейчас было не до оценивания степени гейства этого жеста — Оля с Олежей в принципе в конкретный момент напоминали Диме больше брошенных котят, чем свою девушку и… друга. Вау, это заняло совсем немного времени. — А он может, типа, дверями хлопать, посуду там бить и все такое? — поинтересовалась вдруг Оля. Она все еще всхлипывала и иногда порывисто вздыхала, но в тоне девушки появился оттенок веселья, и у Димы аж от сердца отлегло. — Пусть попробует побить мне тут посуду, и такая же судьба ждет его конспект, — отшутился он. — А вообще, это он придумал воткнуть мне в горло ручку. — Чего?! Олежа, зачем?! — Оля вскинула взгляд куда-то вверх, неосознанно ища брата взглядом. — Он… — она быстро вытерла слезы. — Я думала, ты шутил, когда грозился приглядывать за моими парнями! — она рассмеялась, уже даже не пытаясь перестать реветь. Дима рванулся снова успокаивать девушку, но та только махнула рукой: — Н-не, все нормально, просто… это такое потрясение, я еще неделю рыдать буду, все хорошо, правда. Сделай вид, как будто так и надо. Дима недоверчиво покачал головой, но кивнул. — В свое оправдание скажу, что он и сам едва противостоит моей харизме. — Харизме чего? Пня? Твоему чувственному засасыванию лужи энергетика? Элегантному падению со стула? — хмыкнул Олежа, пытаясь делать вид, будто всё хорошо, как и все здесь. — И вообще, что-то мне и правда не особо нравится факт ваших отношений… — Не нравится факт наших отношений, говорит. А мне вот не нравится количество страничек в конспекте. Неудачное, говорят. Мне кажется штуки на четыре меньше было бы посимпа… — Конспект! Список! — воскликнула Оля. У Шашлыка пронеслась мысль о том, что одержимость списками у них все-таки кровная. — Точно! Что там в списке, еще раз? Дима, который мог продиктовать весь лист чуть ли не наизусть, молча протянул конспект девушке, позволяя ей самой изучить пункты. Вопросы, возникшие у нее, не сильно отличались от вопросов Димы с Олежей — слишком мало конкретики оказалось там, где она была нужна, а ведь туториалов «сигарета для призраков своими руками за десять минут» не нагуглишь. Они еще немного поспорили — Побрацкий даже умудрялся вставлять то, что бормотал под нос Олежа, и Олю каждый раз корчило, словно от резкой зубной боли. В конце концов она положила голову на плечо Димы и закрыла глаза. Олежа сидел рядом с другой стороны, и их с Димой плечи в прямом смысле пересекались. Дима рассеянно подумал о том, в какой момент он завоевал сразу двух Душновых, и вдруг осознал с недоумением и легкой остаточной паникой — это не казалось неправильным. То есть ни одно из звеньев мыслительной цепочки «я, Оля и Олежа — я и Оля — я и Олежа» не корежило его, как это было еще несколько дней назад. Блять. Блять. Блять. — Олежа… — вдруг сказала Оля, и пришла очередь Димы вздрагивать от самой этой ситуации, в корне болезненной. — Я просто… ты же можешь тянуть с выполнением пунктов сколько хочешь. Вы ведь не знаете, что будет потом, так может… ну его? Мы молоды, куда спешить, м? Лет через десять начнем потихоньку разгребать и, ну… ты будешь… — она всхлипнула и недовольно дернула себя за прядь волос, — да сколько можно реветь, вот нюни развела! Ты будешь с нами, а потом пойдешь дальше, чем бы это «дальше» ни было, тоже с нами, м? Побрацкий почувствовал, как глаза защипало и мысленно выругался. Нет, все-таки эти истории и сами мысли, фантазии о том, как Олежа вернется в родной дом, окажется на знакомых улицах с сестрой, с которой давно расстался, заслуживали «Оскар» за лучшую драму. — Олеж? — спросил он внезапно севшим голосом. Олежа завис в воздухе, почти не шевелясь, лишь кончик его хвоста продолжал плавно изгибаться. Он зажмурился и крепко прижал руки со сведенными указательными пальцами к телу, словно стремясь стать как можно меньше. — Я… Я думал, но… Оля, прости, — он сорвался с места и мгновенно оказался рядом с сестрой, накрыл ее руку своей и, очевидно, направил все свои силы, чтобы она почувствовала прикосновение. Девушка дернулась и быстро погладила чужую ладонь пальцем. — Я должен был умереть, но не умер и получил шанс завершить свои дела, а не прожить подобие ваших жизней. Наверное, до тех пор, пока конспект в безопасности, можно не бежать вперед паровоза, но и ждать хоть одну лишнюю минуту я не буду. Если в чем-то та бабка и была права, то в том, что от судьбы не убежишь. Ты пережила мою смерть, и ты справишься с этим. И, это… — он очень сильно зажмурил глаза — Я люблю тебя. А еще я готовил эту речь всю ночь, поэтому она такая сопливая. Сорри. Дима от неожиданности концовки прыснул, сглотнул ощутимый комок в горле и повторил слова так близко к правде, как только мог. За свои «ну, это», «типа» и «э-э» чуть ли впервые в жизни стало стыдно. Оля слушала, не сдвигая ладонь ни на миллиметр, хотя давно не чувствовала прикосновения. После последних слов она сильно закусила губу, как от боли, и кивнула. — Я тоже тебя люблю. Мне жаль. — Мне тоже, — согласился Олежа. — Мне тоже. *** Скучать было некогда, потому что стоило Оле начать чувствовать себя с Олежей увереннее, события как нарочно завертелись быстрее. Сначала Дима с Олежей, путем экспериментов и попыток разной степени жалости, все-таки добились обращения сигареты в призрачный предмет. Побрацкий тогда честно признал хотя бы для себя — занудство иногда бывает привлекательным. Как минимум если это занудство с энтузиазмом начинает вещать о том, что может послужить сигналом для обращения предмета в свою призрачную версию, и улыбается на твои неловкие респекты. Факт был уничтожающим. Еще хуже ситуацию делало то, что Оля вне комнаты становилась непонятной и совсем не той, что раньше, а непрошенные мысли обволакивали мозг плотной пленкой. Признал проблему Дима тогда, когда решился нажать Enter, введя в строку поиска «бисексуальность». — Кстати, ты же не лазаешь в моем ноуте, если я оставляю его разблокированным? — поинтересовался Дима, стирая следы своего гейского срыва. Наверное, кого-то заявления, что «сейчас это нормально» могли успокоить, но от самого осознания, что он рассматривал парня (да, первый раз в своей жизни, но рассматривал же) вообще хоть с какой-то стороны, тянуло блевать. Не сойти с ума помогало одно — Олю Дима все еще любил. — А должен? — удивился Олежа. — У тебя там что-нибудь этакое? Порнография меня не впечатляет, а остальное… — Рад слышать, что мне попался добросовестный сосед. Олежа улыбнулся и вернулся к книге. На вечер у них были запланированы общажные посиделки с однокурсниками, так что стоило набраться сил. Пришло время вычеркнуть пару пунктов. Или как минимум один, усмехнулся Дима, пряча в рюкзак бутылку дешевого вина. — Все будет збс, без паники, — пообещал он перед приоткрытой дверью чужой комнаты. Олежа кивнул, недоверчиво заглядывая в щель, откуда доносилась громкая музыка и разговоры. Что они сделали с Мариной Степановной, хочется знать? Побрацкий, заметив его панику, обнадеживающе кивнул и распахнул дверь. — Начнем с классики, — сказал он совсем тихо и заорал, — вечер в хату, у меня литр с хуем!.. Вечер пошел по накатанной. Шумная компания сама провела мыслительную цепочку от быстро опустевшей бутылки, которая, конечно, была каплей в море горячительных напитков разного качества, до игры на поцелуи. Диме оставалось лишь сделать свой ход, и... — Наоборот заебись тема! — как можно более уверенно заявил Дима. — Свободное место — шанс спастись от пидорства или еще чего. Типа, сама фортуна сохраняет твою невинность. — По факту! — согласились пара голосов из толпы, сидящей в неровном кругу, и молодежь расселась, освобождая свободное место Олеже. Тот нервно оттянул воротник рубашки. — И почему это вообще в моем списке? «Хз, мб если б тут было больше твоих знакомых то больше зашло бы», — напечатал Дима и отправил сообщение сам себе. К — конспирация. — Может, — неуверенно согласился Олежа, — но в общем и целом, не могу не выразить уважения твоему плану. Все еще не факт, что сработает конечно — может, я должен быть участником официально, или обязательно поцеловаться, или еще чего… Ненавижу, когда все так условно. «+, но главное не ссы, если реально на тебя попадет можешь поцеловать все равно никто ниче не почувствует. Или можешь заставить их почувствовать, это ж на секунду всего», — кажется, первые жертвы были связаны красной нитью вина по акции, потому что вокруг раздались визги. Дима с легким трепетом проследил за тем, как две девушки чуть младше него соединили губы в показушном поцелуе и, кривляясь, изображали порыв страсти. «Какой стыд», — заявил Олежа, пряча лицо за ладонями. Ребята вокруг посмеивались, парни аплодировали, а Диму, почти не пьяного, но отчего-то нехарактерно открытого миру, вдруг осенило: «Я тут подумал, пздц странно что девочкам эти поцелуи как два пальца вообще и все от них в восторге, а если попадет пацанам, то тут просто фаталити начнется. Мб это реально воспитание, девкам то не выговаривают мол за ручку не бегай никаких объятий итд и в итоге они все такие не против экспериментов», — набрал он и слегка повернул экран в сторону Олежи. Тот пробежал взглядом по тексту и удивленно поднял брови. — Меня глючит от абсурда происходящего, я посмертно пьян или ты сейчас выразил здравую мысль по поводу гомосексуальных наклонностей? Шашлык, ты чего? «Бля я натурал, а не тцпой», — отписался тот и едва заметно махнул рукой, мол, ну тебя. Да, девушки определенно задали планку — он видел это по блеску в чужих глазах, неловких, но все более игривых смешках и тому, как все в кругу вдруг мгновенно стали друзьями, пусть на сорок минут, пока все друг с другом не перецелуются, а затем снова забудут про это до следующей похожей ночи. Побрацкий и сам ощущал приятное волнение. — А Оля не против твоего участия в подобных играх? «А) я храню целомудрие когда целуюсь Б) она в курсе что один поцелуй в игре с рандомным человеком возможно вообще парнем это не измена по крайней мере в наших отн. В) она тоже играла бы будь здесь. все ок у нас не надо бздеть». — Блин, я не пойму, ты за буквы платишь? — возмутился Олежа, а Дима в ответ изобразил натянутое «ха-ха-ха». Так говорила его мама, когда он писал сообщения не с большой буквы. Зануды, одним словом. — Пиши нормально. — Иди нахрен, я передаю поток своей мысли, а она идет быстрее, чем печатают пальцы, — шепотом ответил Дима и вернулся к игре. На его счастье, людей в кругу было не меньше пятнадцати, а значит шансы попасться у него были не то чтобы очень велики. Главное, чтобы Олежа выпал раньше. — А если… — вдруг начал Олежа, но тут же затих. — Хотя забей, это очевидно, я дурак. «Не ну это рил очевидно тут прям по факту, но че ты сказать то хотел?» Олежа возвел глаза к небесам (серьезно, даже несмотря на то, что желтоватый покрытый трещинами потолок был ближе, драматичности ему было не занимать) и таинственно промолчал. «Алло бля вам звонит ваш участковый вы байтите людей ЧТО ТЫ ХОТЕЛ» Тот попытался сохранить гордое молчание, но Дима принялся бесконечно печатать ЧТОТЫХОТЕЛ, и в конце концов Олеже пришлось сдаться. — Просто подумал, что будет, если тебе выпаду я. Или, наверное, правильнее, «я выпаду тебе»… Говорил же, забей, понятно, что перекрутишь и все. Дима уставился в поле набора текста, ошарашенный диким потоком мыслей в голове. Вот он, смеясь со всеми, толкает бутылку, та вращается и медленно останавливается, указывая на Олежу, блять, куда его несет, он смущается, начинает молоть чушь, а Дима, смеясь еще сильнее, остановите его кто-нибудь, скажет что-то оправдательное из жанра «что ж, кажется, пустое место — моя судьба» и якобы в шутку потянется к нему, а-а-а!, и Олежа, быстро смекнув, но все еще смущаясь, как обычно, опустится как бы на колени и совсем мимолетно прикоснется к его лицу, а затем, наверное, заставит Диму ощутить реальность происходящего хоть на секунду, и… БЛЯТЬ. БЛЯЯЯЯЯЯТЬ. «Блять, — набрал он и стер прямо на глазах Олежи, — ну наверн да, — стер, — хотя вообще ну хоть для проформы в щеку то можно тыж все рвно как живой, но сука не живой))». Подумал и снова стер. «хотя если так то можно и в губы, че, Оля правд охуеет если узнает, но мы ей не скажем». Непонятно, кто в этот момент охуел больше — Дима, которого бросило в дрожь только от того, что он смог это написать, или Олежа, который, кажется, умер второй раз. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, и снова закрыл, не в силах вымолвить хоть слово. Дима просто не мог больше на него смотреть, поэтому уставился на бутылку, молясь на полумрак и шум комнаты, со стороны наверняка выглядя так, словно перецеловал всех в этой комнате и окончательно в себе запутался. — Дим, — Олежа потрогал его плечо, — мы будем об этом говорить? — спросил он чуть повышенным голосом. — Нет, никогда в жизни, — отозвался тот. Горлышко бутылки указало на Олежу. Окружающие расхохотались, и восторженные крики с новой силой наполнили комнату. Девушка, инстаграмно-симпатичная брюнетка, которая, видимо, крутила в этот раз, тоже засмеялась и откинулась назад на пол. — Бля! Даже тут я forever alone! — объявила она и под одобрительные крики потянулась вперед. — Ну иди сюда, мой прекрасный несуществующий мужчина, я назову наших детей в твою честь. — Давай, — вполголоса сказал Дима, но Олежа, будто опешив, завис на месте. Шанс был упущен. — Нет, что-то я… Дим, я так не могу, — со сквозящим в голосе отчаянием объявил призрак и уставился на друга. — Что? Почему? — возмутился тот, подставляя ко рту телефон, словно он записывал голосовое сообщение. — Не знаю! Не могу и все! — Диму легонько шибануло током, и он тут же закивал. — Ну тихо, тихо, я понял, мы сваливаем. Не психуй, — Дима мазнул рукой по месту, где находилась ладонь Олежи, и под шумок отполз назад. В сгустившемся шуме на его место тут же навалились остальные, впечатленные чьим-то выступлением, и уйти удалось без потерь и обещаний снова проставиться. Уже в комнате Дима откинулся на кровать и спрятал лицо в ладонях. Олежа висел рядом с виноватым видом, вызывая у него шквал непонятных эмоций. — Блин, да прекрати пялиться, я все понимаю, обстановка неромантичная и все такое. Жаль только, что могли аж два пункта выкинуть. Вряд ли, конечно, но чем черт не шутит. Олежа кивнул и опустился на край Диминой кровати. — Хорошо. А, эм… — он свел пальцы и посмотрел на парня. — По поводу того, что ты?.. — Нет! Ничего не было! Я пьян, ты пьян, я не могу думать, тебе показалось, вопрос снят! — Он взмахнул руками и сел, делая вид, что очень занят созерцанием фото на телефоне. — Окей, но, эм, я просто подумал, если вдруг после моего рассказа про биромантичность ты начал ставить под вопрос свою ори… — У меня один вопрос — что сделать, чтобы ты завалился? — отчаянно простонал Дима. — Смотри какой мем. Это прям ты, когда увидел Олю. — Олежа прищурился, уставился в экран и попытался поднести телефон ближе к себе. Парень даже в своем плачевном состоянии не мог не усмехнуться — так делала его мама, стоило попытаться показать ей что-то. — «Сегодня был день, который заполнил мои эмоции просто в хлам»… О, смешно, — сказал Олежа совершенно непроницаемо, и Дима против своей воли расхохотался. — Чего?! — Ты реально как моя маман! Один в один! О боже, щас задохнусь… — еле выговорил он. — «О, смешно»… Да кто вообще чи… Читает мемы вслу… О боже мой, — он уже даже не мог смеяться, только всхлипывать. Еще смешнее было от того, что Дима понимал — сама ситуация была недостойна такой истерики, и это просто результат постоянного напряжения. У него тут сложный процесс самоидентификации, а он лежит и плачет от смеха, потому что Олежа, который, кажется, обиделся и скорчил недовольное лицо, реагирует на мемы, как будто ему пятьдесят. — Ладно, ладно, извини. Вот этот тебе больше понравится. — О, тут твое фото! «Дима Шашлык, нет, блять, курица гриль»… а, понял, вот этот даже смешнее! — Олежа, официально заявляю — никогда еще я так сильно не был рад нашей встрече, — объявил Дима и сполз с кровати на пол. *** — Я вообще не врубаюсь, что с твоим списком не так. Где нормальные пункты, книжку там дочитать, ну, может, диплом получить, поцеловаться, так и быть, но там половина — вообще криминал! У тебя ж сердечко не выдержит, — запугивал Дима, поднимаясь по удивительно длинной лестнице. — Кто бы говорил про сердечко, — хмыкнул Олежа, — говорил же, не я тут босс. Мне тоже не очень нравится это все — ключи воровать, пить, курить, но раз уж это — мои последние, скажем, действия, как этой личности… — он замялся, и Побрацкий прочистил горло, стараясь подавить неприятное чувство где-то под ребрами. — В общем, раз так задумано, так тому и быть. — Кто б знал, что ты такой фаталист. — Дима взглянул на друга. — Давай, применяй ключи, только не особо шуми, хер его знает. — Кто б знал, что ты знаешь, кто такой фаталист… — не остался в долгу Олежа, послушно принимаясь ковыряться с замком. Ключи подошли отлично, но мелкая моторика требовала реальных сил и концентрации, так что Дима откинулся на стенку и позволил Олеже вдоволь развлечься. — Алло, я в педе учусь, хватит считать меня за совсем тупого. — Дверь со скрипом распахнулась, и перед парнями предстал роскошный вид на Москву в короткий золотой час. Олежа столь восторженно уставился вперед, что Дима решил, что может и сам закрыть за ними дверь. Он сам даже попривык к такому — иногда мотался сюда красиво курить, — а вот Олежа (впрочем, все равно не подходя к краю) осматривал окрестности с нескрываемым восхищением. Побрацкий перевел взгляд с россыпи блестящих крыш на Олежу и замер сам, стараясь не думать о том, как сердце вдруг затормозило. Он не страдал излишним романтизмом, пролистывал описания пейзажей в книгах и редко наслаждался подборками красивых картинок в инстаграме. Словом, визуалом Дима не был. Но… Олежа обхватил свои предплечья, прижимая руки к груди, как будто прятался от вечернего ветра. Ебануто, но лучи солнца, проходящие сквозь него, заставляли силуэт подсвечиваться нежным светом. Улыбка, играющая на его лице, отсвечивающая в темных зрачках, игриво рисующая морщинки в уголках губ и едва заметные гусиные лапки у глаз, аккуратные уши, невнятные пятна света на щеках, как если бы он был жив и измазал лицо тем, что Оля обычно использовала для того, чтобы «подчеркнуть скулы». Может, Олежа сделал бы то же однажды, год или два спустя. Встретился с ней на вокзале, а не в общажной комнате на перепутье двух сторон. Дима впервые не подумал «блять», а только щелкнул зажигалкой и закурил. Олежа и сам словно только очнулся. — Очень красиво, — заметил он, наконец, подлетая ближе. Шашлык прочистил горло и кивнул. — Ага, неплохо. Не знаменитые питерские крыши, конечно, но тоже со своим приколом. — Ты был в Питере? — удивился Олежа. — Не, не был. Я же из Сочи, там не особо по пути. Все планировали с однокурсниками смотаться как-нибудь, но пока никак, — Дима повел плечом и сделал затяжку. — О, Антон тоже из Сочи, — внезапно выдал Олежа. Побрацкий закашлялся. — А этот тут при чем?! — Н-не кипишуй, просто вспомнил! Дима затянулся еще глубже, совершенно раздосадованный. Антон то, Антон сё… — В чём твоя проблема? У вас с ним, кажется, не было никаких счетов… просто не любишь таких людей? — Каких «таких»? Таких, как он? Не то слово. Даже не спрашивай, — Дима потушил окурок о выступающий край крыши, существующий то ли чтобы дать суицидникам время подумать, то ли в каких-то технических целях, и вытащил из сумки бутылку «гаража». — Ты б знал, как на меня смотрела продавщица, когда я вместо сорокапроцентного виски взял пятипроцентный гараж. Но ты бы его не потянул, да и… — Дима сел на край крыши спиной к пропасти. — Хочется кайфануть, а не заливать его тебе с зажатым носом. Но пункт, определенно, выполнился бы быстрее. — Дим, не нужно было, — сказал Олежа в качестве чисто условного протеста, — твоя забота меня смущает. Парень фыркнул, открыл бутылку и протянул ее духу. — Сорян, на стаканчики не хватило, если че будем изо рта в рот. — Фу! Дима отвернулся и пролистал сообщения — ни одного от Оли третий день подряд, странно. На него к вечеру накатило отвратительно-меланхоличное настроение, так что пришлось так же вскрыть одну из четырех банок балтики. Подшофе становилось проще. Солнце начало заваливаться за горизонт, и теплый жёлтый свет сменился красноватым. Они помолчали еще немного, и Олежа вдруг подал голос. — По поводу Антона… — Этого не хватало. — Просто чтобы прояснить, эм, мы с ним были приятелями. И… — Душнов сделал громкий глоток и выпалил почти скороговоркой: — Он мне нравился, поэтому я могу быть не совсем критичен, когда речь идет о нем, извини. Дима обернулся и ошарашенно взглянул на него. — Чего, он? Хотя, знаешь, вообще, имеет смысл… вроде как. Просто он похож на того, к кому ты б начал подкатывать шары, — пояснил он и вновь отвел взгляд к пейзажу. Лишь бы тема себя исчерпала… — …Я точно смогу достичь состояния алкогольной интоксикации этим? — Олежа сделал очередной глоток и поморщился. — А ну не кривь ебало, это почти дефицит в нашей ситуации! Потом догонишься пивом, а если че, пойдем найдем кого-нибудь, кто бухает и присоединимся, вообще без б, — мгновенно отозвался парень, словно не заметил этого перехода с темы. Он так-то тоже не горел желанием выслушивать, какой Антон замечательный, и Олежа, честь ему и хвала, допер до этого без помощи. — А будешь жаловаться, включу свой плейлист, и твое хрупкое душевное равновесие нарушится нормальной русской музыкой. — О-о, а что у тебя там? — Олежа подлетел ближе и заглянул в экран чужого телефона. Дима застучал пальцами, чтобы включить проигрывание вразнобой и принялся выбирать. — Слишком тоскливые не буду, мы тут реветь начнем, для Зверей настроение недостаточно заебись… О, «Вахтерам». — Что еще за Бумбокс? — удивленно поинтересовался Олежа. Дима картинно раскрыл глаза. — С ума сошел? Ну, эта, белые обои, черная посуда? Нет? — Да я всегда как-то больше по забугорным произведениям был… — А чего у них там? Леди Гага? Олежа рассмеялся, положив руку на лоб. — Боже, ты реально не слушаешь ничего на английском хотя бы? — И че? — хмуро переспросил Дима. — Я, может, патриот. Ты тоже мог бы хоть ради интереса послушать, что у нас из популярного. — Мне больше нравятся… нравились… в общем, я имел в виду что-то менее распространенное в России. Avicii, Foster the People, Stars, Mother Mother иногда, хотя грубоваты, конечно. Но и из популярного многое вполне себе, Gorillaz те же, Queen… Дима вскинул бровь. — Разве что последних слышал, но это совсем старье, в хорошем плане, конечно. Филл гуд всякие, Ви вилл рок ю… Но готов поставить тебе что-нибудь в качестве праздника. Пить-плакать, так сказать. — О! О, так. Э-эм… — Олежа замялся, явно огорошенный выбором. — Давай по очереди, мне нужно подумать. Дима пожал плечами и переключил на следующую рандомную песню. Удовлетворенно хмыкнул и повернул телефон динамиком вверх. — Что это? — спросил Олежа, занятый мозговым штурмом. — «Саморазрушение» Технологии. Про нее уже и забыли все, а мне вроде заходит. Ну-ка шуш! —…Продолжаешь любить невозможные связи? — уточнил Олежа чуть позже, когда они почти в тишине дослушали большую часть песни. — Ты смотри, я ж в тебе засомневаюсь, — он подмигнул, и Дима, внезапно ощутивший иррациональный прилив веселья, который мог схлынуть в любой момент, притворился, словно отстранил его от себя. — Хватит пытаться затащить всех подряд на свою гейскую сторону хреновой музыки. Что у тебя там? Итс окей ту би гей? — А говорил, не знаешь классики! — восхитился Олежа. — Friday I'm In Love. F-R-I-D… — Да уж «фрайдей» я наберу без диктовки, — проворчал Дима, набирая текст, и нажал на «плей». Дальше пошло так же слаженно. Побрацкий заметил, с некоторым теплом, что Олежа то ли осознанно, то ли просто по течению выбирал песни, подходящие по настроению предыдущим, выбранным Димой, и так они вместе, переговариваясь, позволяли эмоциям внутри сменять друг друга одна за одной вслед за песнями — Буерак, Mother Mother, Тату, Crush 40, Где фантом?, Syd Matters, и так пока на улице совсем не стемнело. Олежа давно боролся с пивом, пытаясь преодолеть неприятный вкус, и это со стороны ужасно забавляло. Жаль, что недостаточно бухой Дима легко ловил печаль по поводу и без, но… Раз уж он решился попробовать дать Интернету с его «десятью признаками бисексуальности» шанс, под пивом стоило дать шанс и себе побыть честным. Он запал на Олежу. Может, немного — еще не так, чтобы хотеть попробовать облизать конспект (возможно, это уже любовь за гранью, потому что он вообще не представлял, в каком состоянии по-серьезному сделал бы это), но уже больше, чем просто тусить вместе и делать вид, будто ничего не происходит. Он окончательно сполз вниз и положил подбородок на колени. Начинало холодать. — Сорри, что отвлекаю, у тебя тут истинно-русский флекс, я погляжу, — позвал Дима минутой позже. Душнов, кажется, наконец-то поймавший прикол лучших треков Стрыкало, перевел довольный взгляд на него, — но… Эт, я тут подумал как-то подшофе… — Шашлык, ну, слушай, это уже успех! — Бля, завались, а то сигану и будем вместе тут куковать, — пригрозил он. — Как хорошо, что подумал я как раз о том, что ты мудила ебаный. Но не просто так! — Неужто у тебя появились основания в обвинении меня в мудачестве? — наигранно удивился Олежа, но скользнул вниз, во внутренний стык «перил» и крыши, и опустился рядом с Димой. — Извини, я слушаю. — Короче, — Дима глубоко вдохнул, — ты скотина. Потому что после твоих би… о Господи, не дай мне выговорить это бухим… бир… астро… короче, той заумной херни, которой ты называешь гейство, я уже две неделю хожу и ставлю под сомнение всю свою ебаную жизнь! Он замер, ожидая реакции. — Не понял, — признался Олежа. — А ты завались и послушай. Короче. Ну, ты сказал, что есть не только натуралы и не-натуралы, а еще всякие недо-около-почти-с условием, и, типа, бля. А что если я… — слукавил, — сам не знаю, кто я? Типа, думаю, что знаю, а на самом деле нет? — А-а, — глубокомысленно изрек совершенно недостаточно серьезный Олежа. Оно и к лучшему — меньше запомнит, а то больно умный. Конечно, Дима намудрил с проблемой, но он собирался начать издалека. Совсем. Кроме того, прежде, чем менять в своем самоопределении хоть что-то, он собирался серьезно поговорить с Олей. Это было как минимум честно. — Ну, слушай, что я скажу. Начни издалека. Подумай, есть ли вообще хоть одна причина (спойлер: она сидит перед тобой! ладно, шучу, че ты вытянулся, это все твой лимонад) в себе сомневаться. Ну, может, тебе хотелось с мальчиками за ручки держаться или еще чего. Может, — он едва смог сосредоточить взгляд, — как бы я к этому не относился, тебе нравились… фильмы для взрослых, где роль девушки была поразительна скромна… — А че, в порно есть разница? — искренне удивился Дима. Олежа удивленно распахнул глаза. — Слушай, до этого момента я думал, что ты просто паникер, но после этих слов, — не, серьезно, так парни обычно не говорят! Очевидно, что есть! — Бля, а может я эстет и наслаждаюсь общей композицей, а не отдельно личностью! — Ну-ну. А еще делаешь конспекты в процессе просмотра и иногда ставишь на паузу, чтобы оставить в скетчбуке пару зарисовок. Дим, ты дурик? — Сам такой. Давай дальше, только по факту. — Что ж… — Олежа сложил руки на груди. — Блин, а прикольно! Я бы с тобой в жизни (понял? в жизни) не стал бы об этом говорить, а так как-то вроде и норм. — Невероятно льстит, — хмуро отозвался Дима. Он, вроде как, и так догадался, что последние события его жизни позволили взглянуть на свои мимолетные мысли под другим углом, но слышать от «профессионала»… Бля. — Окей. Представь двух парней. За руки или, — он мимолетно смутился, — что-то около того… А теперь представь вместо одного из них себя. Ну что? Картинка изначально была неприятной от слова «совсем». Даже не неприятной, скорее — очень неловкой. Он так же реагировал на слово начинающееся на «с» и на нее же оканчивающееся, а посередине «ек», в свои двенадцать. Непонятно, стыдно, нервирующе, но как-то… верибельно. — Ничего, — пробурчал Дима, не готовый раскрывать себя вслух. Олежа помолчал еще немного и вдруг добавил: — Слушай, я сейчас кое-что скажу… должно прояснить ситуацию хоть немного. Надо? — Спрашиваешь. — Хорошо. Хорошо, — Олежа выдохнул. — Только учтем: во-первых, я серьезно, во-вторых… просто скажи первое, что придет в голову в ответ. Считай это психологическим тестом. Прислушайся к своей реакции. — Да понял, понял, — поторопил Дима, чувствуя непонятную дрожь. — Говори. — Что ж… — Олежа свел пальцы и взглянул на него совсем не таким шалым взглядом. Может, призраки быстрее трезвели, или все-таки это было и правда важно. — Просто чтоб ты знал. То, что я биромантик, не значит, что у меня нет… Скажем, своего типа мужчин и женщин, который, хочешь-не хочешь, чаще будет западать в сердце. Так вот. Подсказывает мне нутро, что ты под него не слишком подходишь. Но знаешь, в чем прикол? — Он глубоко вдохнул и признался: — Я все равно мог бы на тебя запасть. Мог бы! Не запал, но чисто теоретически… Олежа говорил прислушаться к реакции, но в голове Димы, кажется, впервые образовался абсолютный вакуум. Мысли резко исчезли, пульс подкочил, в голове загудело. Первое, что пришло в голову… — Нужно поговорить с Олей. — Че-е? Шутишь? При чем тут Оля вообще? Дима вдруг рассмеялся. Его накрыло дежа-вю, но перестать хохотать он не мог. — Не… Ох… Не знаю, но ты сказал, ха-ха, первую мысль, и, клянусь, эта была первой… Олежа тоже прыснул без какой-либо на этой причины. — Ты хоть понял, зачем? — Ноль идей. Alt-J сменилась Комсомольском. *** Когда Дима громко хлопнул дверью, дела до осыпавшейся штукатурки ему не было совсем. В голове проносились разнообразнейшие вариации мата, проклятий и многого другого, но почему-то никак не могли вырваться в мир, сорваться с языка, чтобы хоть как-то обозначить пиздец ситуации. Парень даже не взглянул на Олежу, просто грохнулся на кровать, не снимая верхней одежды, и прибавил громкости на телефоне. Ему нужна была минута. Кажется, именно столько времени Олежа собирался с силами, потому что стоило Диме открыть глаза и решить, что пора прекратить сквернословить и толково обозначить проблему, тот оказался рядом и обеспокоенно вскинул брови. — Дим, что-то случилось? — спросил Олежа в своей обычной, разве что чуть более настороженной манере, но Дима едва подавил порыв раздражения. Хотелось сесть в угол и рычать. — Блять, ты еще спрашиваешь. Случился пиздец. Хочешь знать? — он натянуто улыбнулся и, не дожидаясь ответа, выдал: — Мы с Олей расстались. — Ч-чего? — Ой, простите, как я мог перепутать, то есть «взяли перерыв в отношениях», — передразнил Дима, — но все же, мать его, знают, что это значит. «Я больше не могу с тобой встречаться, но мы встречались не меньше года, а в двадцать лет это почти как жизнь, поэтому чтобы дать себе путь к отступлению, я скажу, что мы просто берем перерыв. Кстати, можешь найти кого-нибудь еще, мне так-то не до отношений, в общем, напишу через три месяца сказать, что перерыв не нужен и…» — Тихо! Какого хрена ты имеешь в виду? Ты и Оля… взяли перерыв? Почему? — Олежа невольно заметался по комнате, взявшись руками за голову. Диме почти полегчало от того, что не у него одного была истерика. В общем и целом, он довольно подробно раскрыл суть ситуации. Оля, как обычно подавленная, вместо «привет» бросилась к нему в объятия, а потом объявила «надо поговорить». Уже тогда Дима понял, что ситуация — пиздец, и уже тогда все слова помимо «пиздец» исчезли из его словарного запаса. Еще ни разу «надо поговорить» до добра не доводило, и что? Они с Олей добрались до местной кофейни, где продавался достаточно черный для ее души кофе, сели за столик, и девушка объявила: я так больше не могу. Она объясняла сквозь сжатые зубы, до боли сжимая Димину руку, признавалась, как в преступлении, что с Олежей вдруг все пошло не так. Одно дело — столкнуться со смертью брата, не пережить, но научиться жить с этим и найти новую себя. Другое — после всего этого обнаружить его дух, который вот, прямо здесь, протяни руку, только для него ты — девочка со светлыми косами, а еще он стремится к тому, чтобы снова вернуть все назад. Появиться, дать семье надежду и снова оставить их с пустотой в сердце. Побрацкий слушал ее витиеватые объяснения, чувствовал, как затекает ладонь, и с каждой секундой ощущал все больший холод. Просто до этого он как-то не осознавал, что Олежа мертв. Да и с чего бы? Вот он, путается под ногами, будит в семь, пьет с тобой на крыше и втыкает ручки в горло. Для него Олежа всегда был кем-то вроде… Оли. А для нее Олежа был воспоминанием. Он слушал и проникался, представляя рыдающую Олю, вмиг постаревшего отца, мать, которая вдруг осознала, что видела сына недостаточно часто, представлял всех, кто знал Олежу живым, когда он мог душнить по-настоящему, да пусть и Антона, который, наверное, был связан с Олежей больше, чем и сам мог осознать. Каково это — слышать «произошел несчастный случай»? Просыпаться от хруста костей во снах? Шарахаться от окон? Отпустить… и обрести вновь, когда хочешь этого меньше всего на свете? — Это же не из-за… ну, того, о чем мы говорили на крыше недели три назад? А про то, что мне не нравилось, что ты встречаешься с Олей, я же не до конца серьезно! И когда я… — Вообще забудь про это, — железным тоном отозвался Дима. — Ох… Он не хотел отпускать ее, даже когда она сказала, что должна вернуться к родителям и немного прийти в себя. Оля же его не разлюбила, ей просто нужна поддержка, а отношения ведь именно об этом, ну какие перерывы… — А в чем тогда дело? Только не ври, что интересами разошлись! Оля начала говорить, что Дима очень хороший и один из немногих парней, кто действительно вкладывается в отношения, и время с ним было лучшим, но любым чувствам нужна проверка, и если сейчас она хотела не быть с ним, а уехать и спрятаться… Дима быстро уловил посыл. — Слушай, я… — он обреченно вздохнул. — Не хочу я говорить причину. — Не хочешь — не говори, — согласился Олежа, — только скажи, это из-за меня? Дима пристально посмотрел на него. Прислушался к чувствам — ощущалось, будто все внутренние органы подняли панику и работали в полную мощность, тряслись и гудели. Заставил себя вдохнуть и подумать об Олеже. Захотелось его обнять. Блять. —…Да. Не совсем напрямую, но косвенно — да, — признался Дима, наконец. Олежа замер, смотря на него виновато-истерично, и потряс головой. — Н-но, если так… Почему ты не орешь, или, не знаю, не пытаешься убить меня по-новой? Я бы, знаешь ли, понял… — Потому что именно твоя призрачная задница научила меня думать прежде, чем орать. И, — он вздохнул, — в этом на самом деле нет твоей вины. Ты не выбирал появиться здесь и перевернуть всю мою жизнь к херам, да? Так что… вымещу гнев на чем-нибудь другом. Думаешь, я могу разъебать гитару? — Играл ты на ней все равно так себе, — отозвался Олежа, явно пребывая в своих мыслях, но тут же очнулся и охнул: — Черт, прости, я… реально не думая ляпнул, Дим, прости, пожалуйста, еще и в такой ситуации, вот же… Дима хмыкнул и даже криво усмехнулся. — Бля, ну-ка без паники. Во-первых, — он сел на край кровати и вытянул руки вперед ладонями вверх, намекая, чтобы Олежа оказался напротив него, — твои убогие попытки в подъебы отвлекают, а во-вторых, мне реально льстит, что ты научил меня сначала думать, а я тебя — сначала делать. Олежа неловко улыбнулся. — Тогда что… Насчет практики? Я потерплю твои мартовские завывания, а ты пройдешься по реквестам. А заодно повторим пункт с алкогольной интоксикацией, м? И от учебы завтра отмажешься, а я сделаю тебе всю домашку… — Подлиза, — констатировал Шашлык, но впервые за все время после разговора с Олей по-настоящему улыбнулся и потянулся за гитарой. Оля на прощание поцеловала его в щеку, и Дима поймал ее руку, чтобы осторожно прижать к своей щеке. «Это правда перерыв?» — спросил он, и она грустно улыбнулась, прикрыла глаза на секунду и сказала, что он найдет себе кого-то лучше, а она найдет себя вновь и потом, возможно, будет готова «взглянуть в лицо второго лучшего мужчины в своей жизни». Первый лучший мужчина в Олиной жизни встревоженно пялился на Диму, и тому впервые за все время захотелось его поцеловать. А еще неожиданно сильно — выучить что-нибудь на гитаре. *** Когда Дима, вернувшись из универа, хлопнул дверью сильнее, чем стоило бы, Олежа автоматически насторожился. После прошлого такого камбэка он почему-то все не мог успокоиться и продолжал ждать подвоха. Дима уже расстался с Олей? Ну, так это еще не конец, можно ведь с кем-нибудь подраться, вылететь из универа, уронить кирпич на чужую машину, выпасть из окна в конце концов… Как бы то ни было, сегодня Дима первым делом снял куртку, что, пожалуй, было хорошим знаком (это посмертная скука сделала Олежу внимательным к мелочам или природная скрупулезность?), а потом упал на кровать. Та скрипнула так отчаянно, что Олежа задумался, не прибавится ли в комнате призраков. — Дим, я не поверю, что ты опять с кем-то расстался, не старайся, — позвал он, ненавязчиво возникнув рядом. Побрацкий открыл один глаз и, видимо, попытался его закатить, посмотрев на Олежу, но попытка выдалась жалкой. Комментировать это Олежа, впрочем, не решился. — В рот я ебал эти зачеты и сессию вместе с ними. Вот реально, я че, учиться сюда поступал? Хоть бы один автомат поставил, сказал: «Дмитрий Батькович, я же вижу, глаза у вас умные, осенью вообще приступ был, так заучился, — а я ведь ваш предмет сдавал, Тимур Как-там-вас, — да-да, Дмитрий, ну, давайте зачетку»… Но нет! Ношусь с этой зачеткой, как… Ай, к херам, сегодня у меня выходной. — На моей памяти учеба не была такой сложной, — отозвался не слишком впечатленный Олежа. — Бля, и сдох ты от нее, отвечаю. Вот серьезно говорю, ты сам скаканул, когда увидел, что писал курсовую три недели, а тест на плагиат показал двадцать процентов оригинальности и отправил сосать, — Дима сел и потянулся, еще сильнее приблизив кровать к благородной кончине. На самом деле, невероятно, но… как же комфортно было осознавать, что кто-то может одновременно относиться к… специфичной теме реально случившейся смерти одновременно с уважением, но и без дикой трясучки. Олежа и сам не смог отследить тот момент, когда они с Шашлыком достигли истинно-дружеского общения. Не того чересчур близкого, что было с Олей — хорошо, но одновременно стремно, как будто она видит тебя насквозь более, чем в одном смысле. Правильного, где Дима уже не боялся упоминать Олежину смерть, семью (очень осторожно) и, что казалось особенно серьезным прогрессом, внезапно начал и правда его слушать, часто даже с интересом. Олежа, в свою очередь, едва ли не впервые пожалел, что при жизни не слишком стремился налаживать социальные контакты — как-то хватало Антона. Сейчас он думал, как хорошо было бы в свое время иметь рядом людей, которые позволили бы ему быть кем-то кроме самого большого заучки университета: позволяли бы язвить, изредка просили скатать конспекты, подстебывали за то, чего не до конца понимали - музыкальный вкус, стиль, ориентацию в конце концов, и, возможно, заставили бы выполнить весь этот список добровольно... Хорошо, что появился Дима. Плохо, что Дима был чуть ли не первым из них, потому что, кажется, вот об этом говорила пословица «первый блин комом». Олежа, как ему казалось, был Диме неплохим товарищем. Дима Олеже — не совсем. Совсем неплохим. Не совсем товарищем. — И, как видишь, не жалуюсь. Чуть ли не лучше, чем раньше живу. Но за компанию тебе не предлагаю. — Согласен, фиг мы такое вытерпим, — усмехнулся Дима и снова прикрыл глаза. — Может, спать? — предложил Олежа чуть более обеспокоенно. Тот отмахнулся. — Говорю же, у меня выходной, успею. Еще спать не хватало, я че-то вообще ничего не успеваю. Не по учебе, упаси Господь, а так, хрень всякую. — Это еще какую? — удивился Олежа. Дима закинул руку за голову и вцепился в ворот кофты нервным жестом, как будто резко очнулся, забегал взглядом по комнате. — Ну, гитару, например, — выпалил он тоже как-то наигранно и, на страх Олежи, потянулся за инструментом. — Дим, ты же помнишь, что мы — друзья, а друзья искренне выражают свою позицию? В общем, моя позиция по поводу твоего музыкального таланта, хоть и имеет основу вида «каждое творчество имеет право на существование», так же не может не отливать оттенком «но не всегда»?.. — Во-первых, я все еще тут рулю, во-вторых, ты дурак, а в-третьих, вот уж чему-чему, а гитаре можно и научиться. Я, вообще-то, практиковался. — Дима оскорбленно прижал руку к сердцу, но Олежу все не отпускало странное волнение, которое, казалось, передалось ему от Димы. Да что ж такое? — Чего? Это где еще? Я бы такое запомнил! Дима достал гитару из чехла и пробежался по струнам, убеждаясь, не нужно ли ее настроить. «Четвертая», — автоматически подсказал Олежа, и Дима послушно подтянул колок. Он уже успел узнать, что Олежа с Олей с детства любили помучить инструмент и, увы, даже достигли в этом определенных успехов, но и сам в силу врожденного упорства тоже попытки не бросал. Пробежался по грифу «шестеркой», сыграл начало какой-то песни «Кино», — Олежа не особо разбирался, но их играли все, — и заглушил струны. Глубоко вдохнул. Посмотрел на Олежу как-то даже забито. Поменял аккорд. Олеже почему-то стало еще волнительнее. Просто… так не смотрят, когда хотят сыграть «Батарейку» другу, чтобы вместе поржать. — Сядь, — негромко попросил Дима, и Олежа послушно сел на кровать напротив. Побрацкий снова шумно вдохнул и вдруг заиграл что-то незнакомое, удивительно умело перебирая струны. Затянул вступление — несколько раз открывал рот и словно не решался начать петь. Пел Дима нормально — это Олежа знал, потому что когда начинались очередные музицирования мартовских котов, он бесконечно повторял себе «ну, хоть петь умеет». Стоило ему отвлечься, как Дима, наконец решившись опустил взгляд на струны и негромко завел «Эй, зазноба, выходи скорей во двор…». Какого… вообще хрена? Олежу не отталкивали «сеновал» и «обоссу» в тексте, не волновало, что это вообще за песня и должна ли она звучать так нежно, певуче, и должен ли он быть тут и… слушать. Он выпал — совсем-совсем, впервые за все время со смерти, не думая ни о чем. Потому что, очевидно, так не смотрят, когда хотят сыграть «Батарейку», так не играют очередной проходняк, так не нервничают, хватаясь за гриф, такое не поют, страшась поднять взгляд на своего друга, и… блять. Блять. Дима усмехнулся чему-то своему и перескочил на третий куплет. С каждым словом его голос креп, освобождался, а пальцы бежали по струнам совсем без участия хозяина, словно и сам Дима пел и играл в последний раз. Только когда последнее «возле дома твоего» отзвучало, а аккорд растворился в воздухе, Олежа смог вдохнуть. Инстинктивно — ему не было нужды дышать в целом, но сейчас это произошло без его желания, просто на автомате. Они смотрели друг на друга несколько секунд, и Олежа уже понял для себя, что если Дима подастся вперед, он сделает то же. Просто потому что не сможет иначе. Дима вместо этого выпрямился, обхватил гитарный корпус двумя руками и сказал: — «Возле дома твоего», Сектор газа. Как-то услышал кавер на нее у Комсомолька, подумал про тебя и сидел, как дурак, подбирал аккорды. Подбирал аккорды. Подумал про него. — Дим, я же влюблюсь, — жалобно и совсем не шутливо ответил Олежа. Дима вцепился в гитару еще сильнее. Его вело, ломало, как наркомана, давило к земле тем, что он наконец-то мог назвать влюбленностью. Внезапно стало глубоко плевать на все эти -сексуальности, расставание, с которого прошло вот-вот две недели, и вообще всё. Олежа смотрел на него так, словно совсем не шутил, и Дима ляпнул, послав разум к чертям: — Давай. Олежа обхватил руками плечи и замер с таким паникующим выражением на лице, что у Димы сработал инстинкт спасать ситуацию любой ценой. — Или, погоди, если тебя это не устраивает, то я могу… Сорян, над этой сидел поменьше, но припев вспомню. Во, — он схватил гитару, поставил пальцы на струны почти наугад и исполнил: — У Лидии хламидии, что скажут родители… — БЛЯТЬ! — взвизгнул Олежа. Книги слетели с полок, а сам он заливисто рассмеялся. — Блять. Это было романтично, мудак, говорю тебе в лицо. Ты мудак. Кажется, эти призрачные взрывы отлично разряжали обстановку, потому что Дима откинулся назад и тоже рассмеялся. Теперь эти истерики в любой неловкий момент обрели смысл. Он смеялся до слез и думал, что не смеялся так много ни разу до знакомства с Олежей. Что ж, возможно, потому, что стоило девушке намекнуть, что он ничего, он не начинал ржать, чтобы не чувствовать себя так напряженно. Сейчас он просто смеялся, потому что все вдруг обрело смысл. Каждый момент за минувшие два? три? месяца. Присутствие Олежи рядом. Его теплый взгляд. Каждая секунда. Черт, даже с Олей его так не штырило по романтике. Гейские чудеса. Когда Дима, наконец, отсмеялся, незаметно для себя соскользнув на пол, и открыл глаза, Олежа был совсем рядом. Он смотрел, прищурившись, и выглядел уже не таким уверенным. Дима вопросительно кивнул, и Олежа заговорил, сведя пальцы в излюбленном жесте: — Так. Если что, про мудака, я не серьезно. Но музыкальный вкус у тебя, конечно… — Отличный. И очень тебе нравится. — Невероятно, — покладисто кивнул Олежа, всем видом показывая сомнение. Дима снова хохотнул. — Во-вторых… ты это серьезно? Дима на секунду зажмурился. — А ты думал, я просто так спрашивал тогда, на крыше? — Из-за… меня? — спросил Олежа так, словно поверить в это было невозможно. Дима почти оскорбился. — Нет, из-за Папы Римского. Ну ты догадайся… зазноба. Если раньше Олежа был скорее бледным от паники, то сейчас определенно покраснел, насколько он вообще мог это сделать. — О, эм, ага. Э-э, круто. Извини, я имел в виду, я тоже. Просто психую. — Круто, я тоже, — в тон ему повторил Дима и умер внутри. Просто… совсем. Он понял это еще когда они оба опять словили истерику, но услышать это так… — Дим, мне кажется, я с тобой отупел, — честно признал Олежа и подлетел еще ближе. Дима развернул ладонь внутренней стороной вверх, и Олежа, помедлив, вложил в нее свою. — Мне кажется, ты и так особым интеллектом не выделялся, — не остался в долгу Дима. Олежа хмыкнул и положил голову на его плечо. На секунду Дима почувствовал его рядом — и голову, и ладонь, и мягкие волосы, и ткань мятой рубашки, и он совсем не был уверен, было ли это волшебство, неизученные призрачные способности или самовнушение. Олежа был тут, пусть не навсегда, пусть не физически, но был. — Это че, типа я — Ромео, а ты — моя Джульетта? — поинтересовался Дима негромко. — Не, — Олежа усмехнулся, — ты — Джульетта. — Знаешь что? Пошел нахер. Олежа рассмеялся.