Сделай море

      Антон был из тех, кто ненавидел путешествия. Лес, море, горы — на любые выезды было табу. Сколько бы мать не звала его, сколько бы друзья не уговаривали его, нет. Он оставался непреклонен.       Вы скажете, что он домосед, но это не так: каждый день парень старался сбежать из мелкой квартиры Брянска. Днем или ночью, в дождь или зной, он отворял входную дверь и выскальзывал, вставляя старенькие, странным образом служащие ему уже третий год наушники. Иногда он выходил за пределы обшарпанного, но не совсем зассаного подъезда, подставляя кожу фантомно обжигающим, кислотным огням неоновых вывесок ближайших магазинов. Иногда же он оставался на лестничной клетке, сидя возле мусоропровода и выкуривая очередную сигарету. И думал, думал о чем-то, что всегда покрывалось тайной для любого, жадного до знаний о Шастуне, человека из его круга общения.       Антон не высыпался. Он должен был вставать в полвосьмого утра, дабы не опоздать на уроки, но всё равно выходил за пределы типичной двушки, закуривал и слушал одну и туже песню на повторе, о которой опять же, никто не знал.       Убогий второй день апреля. Убогий понедельник убогой апрельской недели, который Шастун должен был проводить в такой же убогой брянской школе. Медленно рассекая по сухому асфальту в старых кроссовках, за которые классуха снова будет его ругать, он мычал по нос текст очередной композиции Алексеева. Старая песня, о которой если и помнили вообще, то точно не уделяли должного внимания, называя «сопливой», «девчачьей» или попросту «депрессивной». В какой момент Антону не было похуй на чужое мнение?       Дорога виляла между серыми пятиэтажками, местными магазинами и попросту пустыми полянками, которые оставались не тронутые для будущей детской площадки или ещё чего-нибудь, придуманного ЖКХ. Конечно, не трогались они уже пять лет как, но, знаете, и Рим не был построен за один день. Слушая звучный голос певца, Шастун проходил мимо огромного стадиона Динамо, изредка бросая взгляды на огромную кирпичную стену. Граффити с непонятным содержание становилось всё больше и даже ментовка с СИЗО не далее, чем в шестидесяти метрах от строения, не остужала пыл горе-художников. Шаст не был против рисунков, сам каждый день что-то рисовал в своем очередном скетч буке, но понятие искусство и вандализм редко когда пересекались. В данном контексте они были параллелями.       Розовые стены старой, советской закалки школы встречали его холодом и отчужденностью, коими разили любые постройки того столетия. Устало глянув в одно из окон, где ярким пятном в черном стекле виднелись чьи-то розовые волосы, Антон и не заметил, как позади, медленно проехав, остановился черный, натертый до блеска внедорожник. Оттуда, что-то быстро объясняя, вылетел одноклассник Шастуна и, вытащив новенький рюкзак, поспешил вдоль школы к её главному входу. Шаст же прошел на задний двор, ведь пришла весна и директриса, она же старая крыса, велела отворить вход на площадки, дабы мелкие говнистые детишки, которым не было дела до экзаменов, тягот подростковой жизни и беганью за учителями с долгами, бесились подальше от кабинетов и особо бьющихся предметов. Честно, Антон даже мог вспомнить один переломный момент, повлиявший на закон о двери: в классе втором его одноклассник Пашка Добровольский, который очень просился погулять наружу, получив отказ, сиганул с второго (или с первого, никто точно не помнил) этажа наружу. Вот так, просто взял и выпрыгнул, после гордо хромая по закрытой территории, пока испуганные одноклассницы, чуть ли не плача, неслись на помощь к Галине Игоревне, что оставила свой класс буквально на пять минут, пытаясь выкроить время для законного обеда (вообще-то завтрака, но скорее ужина). После такого Павел из Добровольского гордо превратился в Волю, за, так сказать, внутренний стержень и любовь к свободе.       До урока оставалось буквально пару тройку минут, поэтому Шастун не спеша вошел в раздевалку, стягивая зелёную регби, оставаясь только в серой худи, мешком висящей на его худом долговязом теле. Свободной формы в его школе не предусматривалось, учителя до победного топили за нормальную форму, но, слава всем Богам, от одиннадцатого с этой чушью отъебались, с тяжелой душой признавая, что и так замученных предстоящим выпуском две тысячи девятнадцатого года детей можно не напрягать этим, лишь бы посещаемость была более-менее стабильной.       Старый рюкзак FILA, потрепанный жизнью, упал на последнюю парту среднего ряда, прямо рядом с его хозяином, пытающимся уместить длинные ноги с острыми коленями, обтянутых черными узкими джинсами под низкой партой, пока все его одноклассницы и даже некоторые одноклассники крутились вокруг прибывшего прямиком из Адлера парня — Арсения Попова. Слегка загорелый брюнет, расплываясь в теплой белозубой улыбке, отвечал на нескончаемый поток вопросов, изредка жестикулируя для детализации его рассказа.  — И что, там прям тепло-тепло? — с удивлением спросила Алёна, его подружка, которая Антона безбожно бесила своей кокетливой, наивной и немного глупой натурой. Такие девушки встречались в его жизни редко, но тонкие пальчики с длинным маникюром прижались к маленькому ротику, и парня инстинктивно передёрнуло, выбрасывая из мыслей.  — О да, ещё как! Я почти весь отдых провел в шортах и шлепках. Честно, было очень непривычно возвращать в наш холодный город. — все рассмеялись от этой простенькой шутки. Все, кроме самого Арса, который все продолжал улыбаться.  — Знаешь, Попов, надо тебе было с собой Шастуна брать, а то он уже лет с семи на курортах не был. — сказал Димка Позов, указывая большим пальцем в направление подростка, со скукой листающего ленту Вконтакте.  — Да-да, определённо стоило! Он же вон, бледный как смерть! — вставила Катя, привлекая своим громким голосом внимание Антона. Подняв зелёные радужки на своих одноклассников, он, чуть нахмурившись, ответил чуть раньше, чем Арсений:  — Не как смерть, а как аристократ, Катя, во-первых. А во-вторых, я не люблю поездки на курорты, давно бы это уже уяснили.  — И что? — тут же встрял Серёжа, — качнуть снотворное и в сумке или чемодане каком-то вывезти, пока не очухается, а там уже и выбора не будет! — он шлепнул тыльной стороной ладони о внутреннюю сторону другой, жестом показывая, что дело — раз плюнуть! Антон с этим был категорически не согласен.  — И где же я взял бы такую огромную сумку, Матвиенко, а? Что бы такую каланчу уместить? — Арс хихикнул, не смотря в сторону уже потерявшего всякий интерес к беседе парня. — Тем более что такого поди дотащи, и до перрона не допер бы.  — Да ладно, он же худой, как швабра, весит не больше той же Алёнки. — тут уже голос подал Воля, последний год стебущий все что движется, а что не двигалось, то стебал за неподвижность. Юморист хуев.  — Ну даже не знаю…- Попов немного задумался, но идиллию нарушила Галина Игоревна, заходя в кабинет для урока математики. Её уже местами поседевшая голова была слегка опущена, а в каждом движении чувствовалась возрастная усталость. Женщина уже лет пять как должна была сидеть на пенсии со своей кошкой Маруськой, но, поняв, что прикипевшие к ней дети не могли нормально сойтись с любым другим преподавателем, стоящим их новым классным, приняла решение выпустить их и уже с чистой совестью уйти на покой. Антон восхищался ей за это.       А ещё он был рад, что чертова группа «Что? Где? Когда?» с тематикой «Арсюша, ты так похорошел после моря!» рассосалась по местам, скрывая его не выспавшуюся рожу.