scary

Одри Дженсен была страшным человеком. И это было первым, что узнал Ноа Фостер, когда решил стать её другом. Нет, у неё не было устрашающей внешности (хотя её горящие глаза практиковали все виды убийства, игнорируя общеизвестную истину, что взглядом убить нельзя). Нет, она не носила с собой нож или какое-либо другое оружие, как иногда делали некоторые «крутые» подростки. Нет, она не угрожала, не шантажировала, не травила. Но факт оставался фактом: Одри Дженсен, эта девчонка небольшого роста, повсюду таскающая камеру и своего странного друга, с глазами-убийцами и улыбкой-потрошительницей, была невероятно, ужасающе страшна. Она была абсолютным кошмаром в гневе, особенно когда её злила несправедливость и тупая жестокость людей, которых ей не посчастливилось называть одноклассниками. Сплошные шипы и иголки, когти и клыки, готовые резать и вгрызаться в плоть.  — Вау, издевательства без причины, да вы первооткрыватели, — сказала Одри и помогла Ноа подняться с пола, куда его столкнула группа широкоплечих ребят, будущих футболистов Лейквудской школы. Шипы, иголки, когти, клыки — и всё с ленивой ухмылкой и сарказмом. Она сказала это громко, отчётливо, с вызовом, а её глаза занимались казнью через сожжение. Те парни даже не обернулись, но и она на них больше не смотрела — тут же повернулась к Ноа и улыбнулась чуть искренней, хотя всё ещё как-то остро и немного неловко. Так Ноа впервые понял, что Одри страшна, даже убийственно опасна. …А убьёт она скорее всего его самого. (Однако это он понял уже позднее, слишком поздно.)

***

Ноа всегда знал, что его увлечение серийными убийцами странное, если не нездоровое. Но когда начались настоящие убийства, он вроде как решил, что это судьба. Вот оно, что-то, в чем он хорош, что он знает наверняка, что заставляет его кровь кипеть, наконец имеет решающее значение в его жизни, в жизни всего Лейквуда. Теперь он — герой слэшера, с подкастом, унаследованным от убийцы, и друзьями, возможно страдающими ПТСР (что ж, не очень веселое последствие, ладно), и поцелуем Одри Дженсен, умирающим на его губах и постепенно убивающим всё его тело. Он преувеличивает, конечно, лишь преувеличивает, у него всегда было слишком бурное воображение. И тем не менее он чувствует что-то похожее на приближающуюся смерть, на нож, приставленный к горлу, когда он вешает фотографию Одри Дженсен на доску подозреваемых и думает о её глазах, в которых отражается этот нож, потому что в них всегда отражалось то, что его убивало, потому что они всегда были его слабостью, потому что Одри была страшна, бесконечно страшна и опасна. Он думает о том, что Лейквуд на самом деле отстойный город, если вычесть убийства. Жизнь здесь настолько скучна, что вызывает отвращение. Даже эти громилы, первооткрыватели издевательств, способные раскрошить ему череп, если теперь навалятся, как тогда, в средней школе, даже они кажутся скорее утомительными, неинтересными. Гораздо более захватывают взмахи ножа и всплески крови, призрачные маски, скрывающие тайны прошлого, одно убийство за другим, медленно и аккуратно, кропотливая работа ради кровавой бани в конце. (Снова эти нездоровые мысли). И ещё более поразительны протянутая рука посреди школьного коридора, спасающая от нестерпимой скуки, а позже и от неминуемой смерти; искреннее лицо человека, без проблем подписывающего пакт о вечной дружбе (до гробовой доски и дальше); его странное, нездоровое увлечение слэшерами, которое есть с кем разделить. Одри Дженсен была страшным человеком. Это первая из множества вещей, которые Ноа понял, когда стал её другом. Ещё она Би-Любопытная, любитель хорошего кино, бесстрашный персонаж слэшера, умеющий выживать, и замечательный друг. А ещё, возможно, настоящий, не метафорический убийца или его сообщник.

***

Он привязан к аттракциону, а она рядом с ним. Это похоже на очередное приключение их супер-команды, словно вот, сейчас он вспомнит какой-нибудь очень старый слэшер с таким же поворотом сюжета и придумает план или она снова удивит его каким-нибудь трюком и спасёт день. Но больше похоже на тот момент, когда он впервые почувствовал кончик её ножа на своём горле, только теперь холодное оружие медленно входит под кожу. Впрочем, достаточно медленно, чтобы дать ему последнее слово. И он говорит. Говорит, несмотря на то, что она уже знает (она знает его всего, и это страшно и прекрасно одновременно). Говорит, потому что это его последняя возможность. Он говорит, а она смотрит, хотя и не хочет смотреть. Ей больно, потому что больно ему, потому что нож зашёл уже слишком глубоко под кожу.  — Я люблю тебя, Ноа. Просто…не так. Она говорит это отчётливо, но с каким-то надрывом, а её глаза-серийные убийцы в этот раз беспощадно режут его жалостью. Страшно. Действительно страшно.