Орёл или решка?

Жизнь – игра азартная, с ничтожными шансами. Будь она пари, никто б не принял. Том Стоппард. «Розенкранц и Гильденстерн мертвы»

— Что ты там такое придумал, Гил?       Розен Кранц послушно стоял, позволяя подчиненному Жадности, избавившемуся сейчас от своего огромного костюма кита, повязать себе на глаза черную плотную ленту, которая пресекала любую возможность увидеть хоть что-то. Сегодня был день его рождения, и Гильденстерн завел речь о каком-то сюрпризе, приготовленном всей их компанией, включая Лихта, Хайда и его подклассов. Насчет внимания со стороны ангелоподобного пианиста к своей персоне француз поверил с трудом, но любопытство все равно было велико. — Осторожнее... Ты хотя бы намекни, — говорил он молчаливому спутнику, когда тот вел его, крепко поддерживая под руку и приобнимая за плечи, туда, где именинника ждал его подарок. Вампир не говорил ни слова, отстраненно смотря вперед и медленно, будто его что-то удерживало, поднимаясь по слишком длинной для него сейчас лестнице в пять ступеней, ведущей прямиком на сцену огромного концертного зала. Вокруг была тишина.       Море. Его руки лупили по толстым бокам корабля. Его громкие крики шумели в ушах, пока ветер носился меж парусов и шатался по ноющим щелям. Звон, покатившийся по деревянному нутру гигантского водяного скитальца, был неразборчиво глух. Монетка сделала круг и, докатившись до грязного носа сапога своего владельца, упала, растерянно звякнув, на блестящий потертый бок.       Гильденстерн нагнулся и изучающе, но рассеянно посмотрел на нее, вздохнув. За этот день он подбрасывал монету ровно сто пятьдесят раз, и каждый раз выигрывала решка, пренебрегая всеми законами логики и теории вероятности.       Это была сто пятьдесят первая попытка. Мужчина покачал головой, поднял монету и положил ее себе в карман, уставившись глазами куда-то в пустоту. — Снова проигрываешь, Розенкранц, — пробормотал он, обращаясь к темноте скрипящих стен тесной и неуютной каюты. — Теперь настала совсем иная полоса. А может, это я тогда проиграл всё, что мог?..       Ветер взвыл, как будто кто-то вонзил в него нож. Корабль качнуло сильней, и Гильденстерн впечатался спиной в стену, зашипев и стиснув руки в кулаки. На лице отразилась маска застывшей злости. — Смерть — не фарс, не игра, нельзя умереть понарошку. Так почему из нас двоих искренним был только ты? Почему, Роз?       Его слова утонули в плаче бури. Она поглотила их, словно они и не срывались с его губ. В темноте сверкнули острые белоснежные клыки. Сжав зубы до скрипа, мужчина смотрел перед собой, в сторону приоткрывшейся двери. Два сияющих рубиновым блеском лукавых глаза глядели на него насмешливо из мрака, играя эмоциями, как пламя разгоревшихся свечей. — Трагедия разлуки так бессмысленна и глупа, но мне нравиться читать ее на твоем лице. Этот сюжет вышел красивым. Казалось, что всё это — полная импровизация самих героев, но на деле жизнь каждого человека — пьеса, где расписаны все реплики и ремарки. И ничего нельзя изменить, конец предрешен заранее. В пьесе твоей жизни я сыграл немаловажную роль. Жаль только, что героев второго плана редко кто принимает всерьез. Зрители так невнимательны порою, — голос вошедшего звучал на тихом надрыве, выдавая внутреннее ликование говорившего. Гильденстерн весь напрягся, не отводя сосредоточенного взгляда от собеседника. В его глазах метались огоньки противоречий. — Не зря имя тебе Беззаконие, — пробормотал он, зная, что, несмотря на рыдания моря, его прекрасно услышат. — Ты наслаждаешься чужим горем так, словно оно — просто обман. Думаешь, я не узнал тебя еще тогда? Ты тот самый актер, что преследовал нас с Розенкранцем повсюду. Наши пути всё время пересекались, как будто случайно. Но я-то знаю, что это не так. Ты нес околесицу о смерти на сцене, спорил с нами обоими, будто проверял, кто тебе интересней. И в конце концов, выбрал меня. Почему? Потому что я не верил тебе? Это был жестокий урок, не находишь?       В ответ послышался звонкий смех. Алчность сел на пол напротив Гильденстерна, и тому, как бывало часто во время таких бесед один на один, показалось, что взгляд его более чем безумен. — Ты прав, отчасти это так, — вампир кивнул и расплылся в хитрой ухмылке. — Мне захотелось показать тебе, что такое настоящее искусство. И как можно умирать на сцене каждый раз, как наяву. Я никогда не переживал смерти в том истинном ее облике, в котором видят ее люди. Ты тоже. Однако, - он поднял палец и прикрыл глаза, усмехаясь и выдерживая небольшую паузу, — и я, и ты при желании сможем сыграть смерть так, что зритель задохнется от испуга и восторга. И знаешь, почему? — он снова глянул исподлобья на собеседника и закончил свою мысль совсем тихо, так что Гильденстерну пришлось читать по губам. Хотя он и так знал ответ. — Потому что мы оба стояли одним шагом в ее объятиях и смотрели ей прямо в глаза.       На какое-то время в каюте воцарилось молчание. Казалось, даже ветер завывал тише и не так страшно шипели волны. Скорее всего же, и на ветер, и на волны, и на крики, доносившиеся с палубы, просто перестали обращать внимание. Гильденстерн их не слышал и вовсе.       В его голове повторялись раз за разом слова Беззакония. Перед глазами на миг промелькнуло улыбающееся растерянно и нервно лицо Розенкранца, но оно исчезло в хаосе воображения, и попытки вернуть его оказались безрезультатными. Мужчина почувствовал неприятную сухость во рту и неожиданно нахлынувшую сквозь туман воспоминаний жажду. Он удивленно приподнял голову, когда ладонь Лоулеса коснулась его губ, и немного неприязненно отстранился. — Тебе нужно есть. И все твои страдания смешны, потому что ты такой же трус, как и все, который схватится за жизнь, если дать ему шанс, — в словах этих уже не было прежней живости или иронии. Алчность стал резко серьезен и снова пихнул руку к губам Гильденстерна, закатывая рукав. — Ну же. Впереди у тебя целое бессмертие, пусть и без него.       Его подкласс огрызнулся и сверкнул темно-алыми глазами в ответ. Ему словно хотелось растерзать сервампа на куски. Но вместо этого он просто впился изо всех сил зубами в протянутую руку и начал жадно пить кровь своего спасителя, которого за это спасение и ненавидел, и боготворил. Скоро этот трещащий по швам корабль доставит их куда-то, где, наверное, начнется другая пьеса. Но Гильденстерн, сжимая в ладони старую истертую монетку, всё еще никак не хотел верить, что конец его пьесы был именно таким. — Мы уже пришли? — Кранц удивленно озирался по сторонам, освобожденный от повязки на глазах и выпущенный на волю. С одной стороны его встречали тяжелые бордовые кулисы, с другой — темный и молчаливо-пустынный зрительный зал. Пройдясь до края подмосток и поежившись от гула собственных шагов в тишине, он обернулся и направил на спутника вопросительный взгляд. Гильденстерн неподвижно стоял в глубине сцены, опустив задумчиво глаза. — Не похоже? — спросил тот через силу и сунул одну руку в карман брюк, слегка ссутулившись. — Не похоже на что? — Розен проследил за его движением и полностью развернулся к вампиру лицом, сложив руки на груди. Он явно был слегка расстроен и не мог взять в толк, зачем его сюда привели. — Что тебя не устраивает? — Это и есть твой сюрприз? — А ты не слишком торопишься? — Что, черт возьми, происходит? — Риторика. Один — ноль.       Француз замолчал, не успев открыть рот, и посмотрел на собеседника непонимающе. Через несколько секунд до него дошло, в чем дело, и он тихо вздохнул, потерев пальцами переносицу и прикрыв глаза. — Мы пришли сюда играть в игры? — Ты против? — Какой в этом смысл? — Он обязательно должен быть? — Что?.. — Ничего. — Не вопрос. Один — один. Поровну.       На этот раз взгляд подняли оба. Сначала Гильденстерн, осекшийся от неожиданности, а затем и менеджер Лихта, выглядевший слегка устало, но не сдержавший улыбки при виде растерянности на лице приятеля. Гил неуверенно подошел ближе и извлек подрагивающей рукой из кармана монетку, протягивая ее на ладони Кранцу. Тот только мельком взглянул на нее, пожав безразлично плечами. Он уже понял, что либо вампир чего-то недоговаривает и это часть обещанного сюрприза, либо никакого сюрприза нет и в помине, каким бы грустным ни было такое предположение. — Орел или решка?       Француз колебался пару секунд. Его глаза остановились на ладони подкласса Жадности. — Решка, — ответил он наконец уверенно и быстро выхватил монетку, сжимая ее в пальцах левой руки и посмотрев на не успевшего среагировать Гильденстерна с усмешкой. — И подбрасываю я. — Почему? — вампир выглядел пораженным, и это немного рассмешило Розена. Он пару раз подкинул невысоко монетку и каждый раз ловил ее, заводя ладонь сверху и стремительно сжимая ее в кулак. — Я так хочу, — последовал ответ. — Сегодня я имею право на разнообразие, — его улыбка отдавала лукавством, и Гил просто не посмел возразить.       Костюм талисмана его стеснял. В нем было душно и неудобно, особенно при движении. Если бы не вечный холодок, окутывающий тело вампира, Гильденстерн бы страдал еще и от жары. Но всё это приходилось терпеть, как когда-то приходилось терпеть напяленные на себя тяжелые доспехи. Только был еще один недостаток в забавной маске синего кита, который мужчина считал самым важным. Его лицо было всегда скрыто от окружающих. Розен Кранц видел его без костюма всего пару раз, и каждый этот раз Гильденстерн мучился догадками, не узнал ли тот его. Он вглядывался в бирюзовые глаза француза, рискуя нарушить правила приличия, но так и не мог проникнуть дальше их светлого обаяния. А менеджер только улыбался в ответ на молчаливое созерцание.       «Неужели нет хотя бы намека на дежавю в твоих мыслях, когда ты видишь меня или слышишь мой голос?»       Вампир чувствовал доверие со стороны человека. Он видел, что его подпускают рисковано близко, но пропасть была по-прежнему велика. Он говорил загадками, единственный упорно обращался к Кранцу со старым любимым «Роз», сделал привычной игру с монеткой, которая, как когда-то, много веков назад, продолжала раз за разом выпадать орлом. Но этого всего было недостаточно, и однажды он решился заговорить начистоту. — Роз, послушай... — Что такое, Гил? Прости, я немного занят. — Это займет не больше пяти минут. — Говори, я слушаю. — Скажи мне, ты... тебе не кажется, что мы когда-то прежде встречались? — О чем ты? — Я...       И в этот момент его прервал раздраженный крик Лихта. Менеджер рассеянно извинился и убежал выяснять, что случилось, забыв обо всем остальном. Его фигура исчезла за дверью, и вампир остался один на один с собственной недовысказанной мыслью. — Я о том, что когда-то мы были друзьями, — Гильденстерн сжал пальцы в кулаки, впившись ногтями до боли в кожу ладоней. За безэмоциональной маской кита не было видно, как резко осунулось его лицо, становясь бледнее обычного, хотя, казалось бы, бледнее уже некуда. Он закрыл глаза и негромко заговорил, обращаясь к пустоте. — Вспомни. Мы так же играли в монетку. Сотню раз подряд я подкидывал ее, и она всегда выпадала орлом. Ты выигрывал, хотя было главное не это, а результат. Ты говорил столько милых глупостей в ответ на мои размышления, а я даже не мог нормально рассердиться на твою детскую наивную искренность. Мы вместе шли предавать и вместе шли на свидание со смертью, но из нас двоих с ней встретился только ты, — замолчав, вампир немного приподнял голову, прищурив болезненно глаза. Теперь его руки слегка подрагивали. — Ты встретился с ней даже не один раз. Она будто играла с тобой, чтобы каждый раз снова и снова забирать тебя у меня. Твоя внешность менялась, менялись голос, манера поведения, осанка. Ты всё время был другим. Но за серыми, карими, голубыми, зелеными и даже желтыми глазами, полными хитрости, тоски, отчаяния или безудержного смеха, я всегда безошибочно узнавал теплую уютную улыбку моего Розенкранца. Мне было отрадно знать, что ты не исчез бесследно, и мне было до безумия больно видеть, как ты вновь и вновь уходишь от меня в мир теней. Каждый раз был риск, что больше я тебя не встречу. Но ты появлялся именно в тот момент, когда отчаяние накрывало меня с головой, и я снова оживал рядом с твоим новым воплощением. Когда ты жил — жил и я, когда умирал — что-то внутри меня сгорало. Даже Лоулес был удивлен. Сначала это его забавляло, но после смерти Офелии он отдал мне флакон со своей кровью и сказал то, что крепко засело в моей голове: «Все эти шансы закончатся однажды. Мне он не интересен, но если тебе он нужен, сделай это, пока не стало слишком поздно. Еще одним подклассом больше — тем даже лучше, а я тебе позволяю самому дописать пьесу своей жизни».       Гильденстерн сглотнул подкативший к горлу ком и тряхнул головой, сильно хмурясь. Он представлял, что Кранц всё еще рядом, стоит и молча слушает его слова, которые давались ему с трудом. Наконец он продолжил едва слышно, и голос его наполнился безнадежностью, от которой хотелось убежать: — Я упустил тот шанс, не смог решить за тебя твою судьбу, как сделал когда-то со мной Алчность. И ты пропал на много лет. Все эти годы я не расставался с тем флаконом, надеясь, что ты вернешься опять... И ты вернулся. Вернулось и твое имя, слегка искаженное, но такое же звучное. Вернулся твой беззаботный нрав. Вернулось почти всё, что я любил в тебе... люблю. Ты всё еще выбираешь в игре орла, и орел выигрывает, сколько бы я ни подбрасывал монету, — он поднял голову и замолчал на время, перестав дышать. В кроваво-алых глазах появились маленькие яркие огоньки и запрыгали в их глубине, подобно факелам в ночи. — Но я очень хочу, чтобы ты проиграл. Один единственный раз. — Слишком долго, — Розен подошел к монетке, вертевшейся уже на протяжении секунд пятнадцати на своем ребре, и наступил на нее носом ботинка, прижимая к полу. Приподняв ногу, он взглянул вниз, после чего лицо его выразило крайнюю степень удивления, а губы растянулись в улыбке. — Ну надо же.       Гильденстерн тоже подошел ближе, чтобы взглянуть на результат розыгрыша. Его глаза медленно расширились, и он резко нагнулся, поднимая монетку и ошеломленно разглядывая выпавшую сторону. Это был расклад, к которому он не был готов с самого начала. — Я выиграл, — француз словно извинялся. Его губы тронула мягкая растерянная улыбка. — А я-то думал, что снова выпадет орел.       Вампир всё еще разглядывал рисунок на потертом металле. Его очертания смутно поблескивали в тусклом освещении сцены, но в том, что это решка, сомнений быть не могло.       Наконец мужчина поднял глаза и тяжело вздохнул. Судьба ставила его перед выбором, не дав возможности решить всё с помощью игры. Этот день должен был стать переломным в их пьесе жизни, и Гильденстерн решил заранее, что, если выпадет решка и Кранц проиграет, он сделает то, чего не решился сделать раньше. Решка выпала, но Розен не проиграл.       Это было похоже на насмешку, на очередной упущенный шанс, но мужчина упорно задавался вопросом, почему же на этот раз выпала именно решка? Неужели потому, что его другу было суждено выигрывать всегда. Это было необъяснимо.       «Однако ты выигрывал не всегда, Роз. Каждая твоя смерть была проигрышем, а решка выпадала каждый раз, когда я тебя терял».       Тупая боль проснулась где-то в груди на уровне сердца, и Гильденстерн выдохнул рвано, устремив взгляд на положившего ему на плечо свою ладонь и обеспокоенно заглядывающего в его глаза менеджера. Что-то будто полоснуло по нервам, он резко подался немного вперед и притянул за пояс Кранца к себе вплотную, поймав в его зрачках легкий испуг. — Прости. Не бойся, всё в порядке. — Я и не боюсь. Что случилось, Гил?       Подрагивающие голоса обоих выдавали их без всяких слов. Розен застыл на месте, вопросительно смотря в глаза напротив, и слегка вздрогнул, когда вампир, не выпуская из рук, обошел его со спины и прижал к себе крепче прежнего. Одна ладонь, положенная на грудь, отчетливо чувствовала биение человеческого сердца. Оно трепыхалось, подобно пойманной птице. Брюнет отодвинул немного полу чужого пиджака и положил во внутренний карман монету, опустив голову и едва не касаясь губами уха француза. Внутри все сжалось, то ли от такой близости, то ли от страха перед собственным решением. — Успокойся, — шепнул он глухо, хоть и понимал, что это вряд ли поможет. Кранц напрягся, начав делать слабые попытки отстраниться. Он накрыл ладонями руки вампира и сжал на них пальцы, желая вырваться из крепких объятий, но в следующее мгновение шею пронзила острая боль, и он громко закричал, дернувшись изо всех сил. — Гил, нет! Пожалуйста!       Гильденстерн зажмурился. Он отчетливо ощущал чужой ужас, будто пил его вместе с кровью. Его клыки глубоко засели под теплой кожей друга, и он жадно и быстро глотал вязкую сладковатую жидкость, хлынувшую из главной артерии. Розен почти плакал от паники и боли. Вампир слышал его всхлипы и тихие мольбы и понимал, как жестоко он сейчас поступает с человеком, который ему дорог, который ему доверял настолько, что не взял с собой и крохотного флакончика святой воды, когда подкласс Жадности попросил его об этой уступке в честь праздника, на котором "никто не захочет устраивать драк или чем-то обижать именинника".       Он крепче обнял свою бедную жертву и одной ладонью прикрыл французу глаза, заставив его немного запрокинуть голову. Тот уже почти не вырывался, быстро ослабевая и постепенно размякая в чужих руках. В груди защемило сильнее прежнего, и Гильденстерн опустился на колени, продолжая прижимать к себе затихшего товарища. Он заставил себя отстраниться от шеи Кранца, нервно слизав языком выступившие на крошечных ранках красные капельки, и поспешно зашарил в своем кармане, извлекая из него мутный старый флакончик с бордовой жидкостью внутри — кровь сервампа за столько лет даже не свернулась. Понадобилось еще несколько мгновений, чтобы открутить застывшую крышку и приставить сосуд к побледневшим губам Розена. Гил провел пальцами по его горлу с небольшим нажимом и с облегчением отчетливо почувствовал, что тот сглотнул горьковатую влагу.       Собственное дыхание звучало слишком громко в воцарившейся тишине. Глаза Гильденстерна потухли, и он рассеянно смотрел на простершийся перед ним, словно море, зрительный зал. От сквозняка тяжелые кулисы слегка подрагивали, становясь похожими на паруса. Чужое сердце под ладонью почти перестало биться. Оно тихо и медленно постукивало под пальцами, как часы.       Вампир прислушался. Ему показалось, что вдалеке скрипнуло чье-то кресло, справа раздался приглушенный кашель, а потом из разных концов этого моря донеслись аплодисменты. Робкие и неуверенные, они затихли, когда он закрыл глаза и шевельнулся, припадая губами к виску сделавшего короткий вдох Кранца. Он всё еще держал ладонь на глазах менеджера, припоминая с грустью их нежный морской оттенок, который уже, увы, не вернуть.       «Мы обманули смерть, разве это не прекрасно? Такое завершение нашей пьесы мне по душе».       Слабая улыбка тронула губы Гильденстерна, а глаза слегка защипало от выступивших в их уголках росинок слез. Ему не нужна была монетка, чтобы понять, что он не захочет больше терять существо, покоящееся сейчас у него в руках. Зрительный зал замолк в ожидании конца спектакля. — С днем рождения, Розенкранц. И к черту теорию вероятности.