Место под солнцем

Салли медленно проводила взглядом француза и свалилась в кресло без сил. Сегодня был один из самых трудных приёмов за всю её жизнь — сначала пришёл посол другой страны, после появились чины по должности меньше, а за ними пришли и основные гости. Юная принцесса Акорн просто измоталась пожимать каждому встречному руку и, фальшиво приветливо улыбаясь, твердить о том, как она рада видеть здесь гостя. На самом деле, так называемая должность принцессы нисколько не пришлась бы по вкусу ровным счётом никому — ни одной тяжело вздыхающей о горькой судьбе, ни одной другой ниже поставленной персоне, ни… ей. И сколько Салли не заставляла себя передумать, при одном упоминании слова на букву «п» вздрагивала и кривила лицо. Конечно, не без критики обошлось такое её поведение. Если быть точнее, скептически относился к соображениям юной Акорн лишь один человек, и, как на зло, именно его мнение было значащим для неё фактором. Имя, конечно, было такое же — въедающееся в память и заставляющее Салли немного дрожать от него. Хотя, кто мог её обвинить в безрассудстве — никто, за исключением него, но ведь он не знает. Да даже если бы и знал — слишком он уж…  — Даже не думай об этом, — прервала мерный поток мыслей девушки Банни. — Антуан не опустится до того, чтобы быть в подхалимах у какой-то там принцессы ради блага королевства. Он — отнюдь не такой, каким ты его знала в пять-шесть лет. Салли прикусила губу — у неё было явно всё написано на лбу. Она давно поняла, что де Коллет играет особую роль в её бешеном спектакле под кодовым названием «Скучная история абсолютно «серой» принцессы Салли Акорн». Да и не всё ли равно было? Француз всегда «нёс службу» юной принцессе, он не на минуту не сомневался в её решениях, он лишь один раз упрекнул ее, и… она тут же беспрекословно повиновалась ему; последовала его решению. Салли демонстративно отвернулась от «гудящей» собеседницы. Она не хотела говорить, не хотела думать, не хотела быть принцессой вообще! Ей просто хотелось плакать… Утирать рукавом какой-нибудь дешёвенькой кофточки слёзы с соплями вперемешку, укутываясь в не согревающее одеяльце. Ей хотелось… быть бедной? Наверное, если бы язвительная до не приличия вороватого вида цыганка, хотевшая попасть во дворец, но так туда и не проникшая, не сказала бы: «Тьфу! Не знают богатые счастья…», Салли и думать о таком не смела. — Я уже пойду, — явно поняв состояние девушки, сказала Банни и тут же тихо, но достаточно для того, чтобы юная Акорн её услышала, прошипела, — принцесса… Стоило двери захлопнуться, как девушка свалилась на кровать, запрятав лицо в копну рыжих волос. Омывая едва заметные веснушки, потекли из глаз слёзы. Салли пыталась улыбаться — ей казалось, что она стоит перед всем честным народом, и от её действий тоже многое зависит; что если она не улыбнётся, случится нечто экстраординарное и тогда… снова забвение. Однако на этот раз забвение унесёт её навечно, к маковому лугу, такому яркому и… ужасному. Юная Акорн прикусила губу, пытаясь сдержать подступающий к горлу крик. Хотелось кричать — от боли, нескончаемых предательств, своей дурацкой глупости!.. На этом пёстром поле де Коллет в своё время признался ей в любви, так выразительно посмотрел ей в глаза, от чего в сердце кольнуло… А она сказала короткое: «Нет», — и поспешила удалиться. На всё, начало происходить дальше — да хоть прямо сейчас — Салли было, откровенно говоря, наплевать с высокой колокольни. Было всё равно, что о ней подумают близкие и родные, узнав истинную причину, заставляющую её и по сей день улыбаться. Наверняка отец, едва только заслышавший вылетевшее из уст дочерь «де Колл…», начал бы кричать на юную Акорн, а мать напоказ хвататься за сердце при упоминании любого из рода французов. Да и жила бы себе Салли обычной серой жизнью да следовала по-своему мнению скучной судьбе, но вот только вспыхнувшие в один момент чувства не дали ей этого сделать. И то были отнюдь не светлые чувства радости, некогда испытываемые ею в детстве, или дрянной обременительной любви. О, нет, колыхнувшееся внутри неё пламя было ничем другим, как ненавистью и отчаянием. И они погубили её. Погубили как личность или как человека в целом, оставив только покладистую ничего не чувствующую оболочку. И тогда где-то в закоулках души принцесса поневоле раскаивалась в содеянном, твердила сама себе, что если бы не нашла в комнате револьвер, то когда-нибудь созналась бы Антуану во всех чувствах, ранее и по сей час ею испытываемых. Но…

Принцесса сошла с ума. Просто и безысходно. Прощения ей не надо. Просто ей хочется жить, Не повинуясь законам; сердцу так неугодно, Странно, наверно, и глупо… Просто мешая любить.

И тогда она прокручивала в голове всё то, что происходило тогда. Как они втроём собрались на опостылевшем и ненавистном за столькие годы маковом поле — она, де Коллет и Банни. Будто бы «Собираясь всё выяснить раз и навсегда, не возвращаясь больше к этой теме». Некогда подруга недоверчиво косилась то на нынешнюю принцессу, то на в будущем принца. А ещё Салли без колебаний видела перед глазами разрушение. Разрушение своего внутреннего мира, по кусочкам задавливающего её и всех родных и близких. И мир этот рушился из-за нескольких выстрелов, совершённых принцессою неосознанно. Первым выстрелом она сразила Антуана, когда он с когда-то подругой обернулись, дабы посмотреть на заход солнца. Тот сразу же свалился в до сих пор мокрую от утренней росы траву. А Банни стремглав бросилась вперёд, прочь с алого макового поля, из-за которого болела и кружилась голова. Но девушке не суждено было уйти с поля живой, любимой кем-либо. Её пуля настигла не сразу — когда Банни на секунду, нет, даже на долю секунды приостановилась, чтобы оттолкнуться или отдышаться. И когда девушка тоже упала в траву, она не сдалась — так смешно карабкалась всё дальше и дальше, веря в то, что могла бы спастись. А когда Салли настигла её, резко замерла и схватилась за кровоточащую артерию на ноге. И тогда принцесса не на шутку разозлилась: и ведь наверняка эта дура знала, что не спасётся, а решила потрепать ей нервы! И тогда, не сдерживая себя, юная Акорн вышла из-под контроля — и потекли из некогда ясных голубых глаз солёные слёзы, омывая едва заметные веснушки. И принцесса была готова поклясться, что рука сама собой сжала пистолет, а палец упорно начал нажимать на курок раз за разом. А губы её при каждом выстреле что-то шептали, а что точно — она вспомнить не могла. Только одно в голове было: «Это тебе за то, что дружила со мной!» — и пуля попала в предплечье, заставив девушку закричать. — «Это тебе за то, что влюбила в себя Антуана!» — и металлический патрон поразил её в голову, в близ уха. — «А это тебе за «принцессу», дрянь!» И всё. Последний выстрел — прямо в живот. И в этот момент Салли чувствовала себя какой-то по-странному счастливо-удовлетворённой в плане своих желаний. И красная липкая жижа, окутывающая её ноги, облачённые в фирменные туфли, не казалась противной или гадкой. Нет, отнюдь, в тот зловещий момент кровь заставляла её приятно вздрагивать от наслаждения ситуацией и задорно хохотать. А всё остальное — выпирающее из головы, живота, ноги и предплечья — заставляло её глупо и наивно улыбаться, не веря в собственную удачу, и шептать: «Раз, два, три, четыре, пять — вышел зайчик погулять. Пиф-паф, ой-ёй-ёй, умирает зайка мой…» А потом она подошла к уже скрючивающемуся в предсмертных конвульсиях де Коллету. Он затравленно, не по-своему безысходно вглядывался в черты некогда любимой девушки, так с ним обошедшейся, и сипел что-то невразумительное и такое же безысходное. И когда уже подошёл момент последнего вздоха, она склонилась к парню и поцеловала того в близ губ, совсем-совсем рядом, мимолётно так, и словила на себе полный недоумения взгляд. И сама удивилась, как стоящий на пороге жизни и смерти француз может ещё дышать. А после секундной задумчивости, достала откуда-то из пышного подола юбки ещё одну пулю, с неприсущей в данной ситуации нежностью всадила её в ствол и…