Fatal Error

…первое, что я замечаю, когда мы с Егором выходим из экспедиции — Его странную позу. Начальник стоит, чуть согнувшись, засунув правую руку глубоко в карман. Дыхание его чуть сбитое — так, словно он долго поднимался по лестнице. Мы подходим к нему. — У вас всё нормально? — Егор похлопывает его по рёбрам. — Почти, — он морщится, когда замечает меня. Медленно достаёт руку из кармана и распрямляется. — Грузчики — долбоёбы. Один пидор в меня вагонкой врезался. Егор чуть улыбается, но усмешка быстро сменяется тревогой на лице. — Ну с Вами всё в порядке? Вы не пострадали? — Да по яйцам, блять, углом зацепил. Болит, сука. Он кривится, рука снова ныряет глубоко в карман. Егор сочувственно кладёт руку начальнику на плечо. — Приседали? Он зло высовывает язык. — Да до жопы. — По его лицу видно, что ему не очень здорово. Я просто стою рядом, пытаясь держаться к нему как можно ближе. Так хочется протянуть руку и почувствовать его под пальцами. Пожалеть. Провести по чуть загорелой коже, поцеловать гладко выбритую щёку… Но он просто мой начальник, старше меня ровно в два раза. Мне нельзя его трогать, да ему это и не надо. Вокруг нас крутятся слишком много людей. Туда-сюда снуют работники цеха, кто-то подходит с вопросами, мужчины пожимают друг другу руки. — Вы уже всё тут закончили? — интересуется он у меня, превозмогая боль. — Нет, мне ещё в лабораторию надо, да и объяснительные ещё пишут начальник смены и тестомес. Он недовольно морщится. — Долго? — Мы спешим? — Я бы хотел быстрее освободиться, мне что-то нехорошо. — Так, а может «Скорую» вызвать? С этим шутить не стоит. — Егор чешет голову и озабоченно смотрит на начальника. Тот отрицательно качает головой. — Я что, не мужик, что ли? Такая дрянь не в первый раз случается. Егор пожимает плечами. А он обращается ко мне: — Ладно, заканчивайте побыстрее, мы в кабинете будем. Я киваю и ухожу, чуть прижавшись к нему плечом, когда прохожу мимо. Через халат я чувствую твёрдые мышцы. Он так сильно мне нравится. Зелёные глаза изучают моё лицо, после чего он кивает. Перед тем как выйти из цеха, я поворачиваю голову назад, желая посмотреть на Него ещё немного. Они идут медленно, Он прихрамывает и прижимает левую руку к боку. Я иду по коридору и думаю, что он травмировался всё-таки сильно, просто не хочет ударить лицом в грязь. В самом деле — это же Он — 20 лет службы, настоящий пацан, разве может он кататься по полу, схватившись за яйца на глазах у всего хлебозавода? Нет, он никогда им не подарит такого зрелища. Я вхожу без стука и едва не впиливаюсь лицом в Его бедро. Начальник висит на турнике, подтянув ноги к животу. Тихо говорю: — Ого! — Вот Вам и ого, Вы не уберегли начальника! Если ему будет хуже, то не слушайте его, вызывайте «скорую». Егор что-то ещё хочет сказать, но Он спрыгивает с турника, в прыжке опустив руку мне на плечо. — Вы всё закончили, можем ехать? — Вам нормально? — спрашиваю я вместо ответа. Он пожимает плечами. Глаза начальника чуть покраснели. — Эй, — я дотрагиваюсь до его руки, — сильно болит? — Сильно, блядь, — кривится и неожиданно сжимает промежность рукой. Чуть трёт, водя рукой сверху вниз. Пару раз сжимает и разжимает член, словно пытаясь отлепить его от мошонки, через узкие обтягивающие джинсы. Мне его жалко, на лице мужчины написаны ужасные муки. — Ладно, пора ехать. — Берегите его, смотрите, чтобы никто по яйцам не бил. И сами не бейте тоже. Он снова кривится, а Егор проводит рукой по спине начальника. Я тоже глажу его по рёбрам: — Не буду бить, он хороший. Мы чуть отъехали по трассе, и Он свернул к обочине. Я вглядываюсь ему в глаза. — Сейчас поедем, не хочет ехать, погреть надо. — Понятно, — говорю. Он расстёгивает среднюю пуговицу рубашки и просовывает руку в образовавшийся проход. Трёт живот и чуть морщится, а потом расстёгивает ещё пару пуговиц сверху и снизу. — Блин, убить надо было того долбоёба. Я замечаю огромный синяк на коже начальника. — Боже мой, бедный. Надо было хоть холодное приложить и намазать чем-то. — Да это ерунда, пройдёт, меня другое беспокоит. Я вздыхаю так же тяжело, как и он. Если просто живот, защищённый прессом, выглядит и болит так, то мне его по-настоящему жаль. Расстояние между лотками такое, что как раз следующий лоток чётко попадает в яички. На Его шее тоже темнеет синяк, чуть скрытый посередине воротником тенниски. Пальцы мужчины расстёгивают ремень на джинсах. — Можешь не смотреть, ну, а мне придётся. Но я не буду отворачиваться. Я как заворожённая вижу, как он расстёгивает сперва пуговицу на сильно оттопырившихся штанах, а потом бережно расстёгивает молнию, оттягивая ширинку вперёд и вниз. Я уже за три месяца видела все положения половых органов начальника в джинсах, так как штаны у него тупо одни — эти тёмные джинсы, что ему сильно в обтяжку. Но сейчас его достоинство выпирает даже больше, чем когда он встал, сильно выпивши за столом у Ярика на Днюхе, и у него была эрекция. — Бляха муха, хреново… Он засунул руку в трусы-боксеры и достал мошонку и член, сильно морщась, когда спускал трусы. Светлая гладкая кожа была синевато-красного оттенка. Мошонка едва помещалась в пальцах мужчины. Он осторожно ощупывал яички, пытаясь чуть массировать мошонку. Он морщился с каждым сгибом пальца. В зелёных глазах моего настоящего мужика — 51-летнего военного человека зарождались слёзы. — Есть влажные салфетки? — Угу, — говорю я и открываю замок на сумке. Протягиваю Ему пачку с банановым запахом. Когда передаю ему пачку, наши пальцы соприкасаются. — Буду пахнуть бананом, — он чуть улыбается, а потом губы искривляются в гримасу боли, когда он проводит салфеткой по мошонке. — Посмотри в бардачке аптечка, может обезболивающее есть или что-то, что поможет в этой ситуации… Я нахожу зелёнку. — Тьфу ты, предлагаешь ещё зелёного сюда добавить? — Будете как Халк или Шрек, — я пытаюсь поднять ему настроение. — Буду импотент, вот смешно будет, бля. Мои пальцы находят его предплечье: — Эй, да всё будет в порядке, поболит немного и… — Просто заткнись. Ладно, он прав, травма серьёзная. Ищу дальше лекарство. — О, вот это хорошее обезболивающее, подойдёт Вам «Солпадеин»? — Я не могу читать так мелко, лупу на работе оставил. Читай, можно ли в нашем случае, и можно ли машину водить. Я читаю вслух симптомы и назначения. Просто боль — океан херовой боли. Кажется, у нас такой случай. Противопоказаний к управлению транспортными средствами нет. — Давай две. Я выдавливаю таблетки на ладонь и скармливаю их Ему. Руки его продолжают вытирать яички влажными салфетками. — Они холодные — мне приятно. Это я про салфетки, — может опухоль спадёт немного. Блин, мне так его жалко. Я так хочу помочь ему, только вот чем? — Здесь мази никакой нет, а надо бы намазать. Вот, блин, жопа просто. На ровном, блять, месте. Когда езжу на девятку, всегда защиту надеваю, а тут, блин. — Зачем защиту? — Ну чтобы не схлопотать от этих бешенных типа Мышь и Крысенко, ну их нахер. — А, капец, блин, они что, совсем дуры, бить Вас? — Та были случаи всякие — одна мне морду расцарапала когтями до крови. — Ну то морда, а это всё же яйца. — Ценнее что ли? — Он чуть улыбнулся. — Я тоже так думаю, но тут есть всякие дебилы, Вы же видите. А вообще он редко улыбается. Когда мы познакомились, это был реально хмурый мужик с мутным взглядом. А потом стал проявляться его цинизм, который он именует сарказмом и чувством юмора. Он вытирает глаза тыльной стороной ладони. В правом глазу блестит влага. Левая рука продолжает гладить мошонку. — А может надо поприседать всё же? Он кривится и отрицательно качает головой. — Приседал уже, сейчас это не поможет. — Почему? — я смотрю ему в глаза, почти положив подбородок ему на плечо. Я так хочу обнять его крепко-крепко. Он вздыхает как-то уж совсем несчастно. — При сильном ударе яички могут попасть в брюшную полость. Чтобы вернуть их в исходное положение можно приседать или прыгать. Но это только для того, чтобы вернуть их в мошонку. У меня они на месте, — он скомкал салфетки и запихнул в стакан от кофе. Потом приподнял член и взял в левую руку сперва одно, а потом и другое яичко, отчего кожа на мошонке натянулась. При этом лицо его исказила гримаса. — В узких джинсах им некуда деться, и в результате удара вся его сила пришлась прямо в них. Он стал гладить мошонку снизу вверх, продолжая придерживать член, прижатым к животу. — Будет гематома, отёк ещё увеличиться… ходить не смогу — ни в туалет, ни ногами. И хоть бы это только ушиб, а не разрыв мягких тканей… Я протянула руку и погладила пальцами его предплечье. — Всё будет хорошо. Давайте ещё салфетки приложим? Или может холодное надо? Могу сбегать вон в киоск… — Нельзя холодное — обморожение будет, тогда вообще пиздец мне… Будет хотеться ссать, и всё болеть… Я умру, блин, это просто жопа… Мои пальцы продолжали поглаживать его руку. — А чем Вам можно помочь? Вам прилечь надо, может вернёмся в кабинет Егора? Или лучше поехали узи сделаем, и мазь, может, выпишут? Он скривился и помотал головой. — В больницу точно нет. Надо в управление ехать, там дел полно… Нифига эти таблетки не действуют, ладно, попробуем ехать, мне хуже ещё станет… — Живот болит? — Нет, яички только. — А голова? Не кружится? Не тошнит? — От вопросов глупых тошнит. — Простите, не хотела обидеть, просто переживаю за Вас… Видно, что ему реально плохо. Он спрятал своё хозяйство в трусы, положив член под яички снизу, и едва начал застёгивать молнию, как по его щеке стекла тонкая прозрачная слеза. — Эй, что такое? Всё хорошо, всё нормально… — Я стала гладить внутреннюю сторону его бедра, положив голову ему на плечо. — Сука, сильно больно. Блядь, мои яйца! — Ну, скоро всё пройдёт, потерпите чуть-чуть… И неожиданно, видно, он и сам не осознал, что происходит, как его тело швырнуло ко мне. Его плечо оказалось прижатым к моей груди, а голова уткнулась мне в шею. Мой мальчик беззвучно плакал, и только плечо двигалось вверх-вниз в такт быстро сокращающимся мышцам живота. Похоже, это только что неожиданно рухнул последний запрет, что ещё существовал между нами. Я повернула голову и уткнулась губами ему в шею, провела языком по гладковыбритой коже, стала целовать границу, где начинались волосы чуть выше уха. Он сильнее прижимался ко мне. Его кожа горела. — У Вас температура, блин. Вас тошнит? — Эй, блядь, по яйцам, понимаешь ты или нет? Яйца мои сука! — Дайте, — тихо выдыхаю ему в волосы и просовываю руку между его пальцев, сжимающих и растирающих пах. Он сильно дёргается вперёд, отчего моя рука сильнее прижимается к его мягкой плоти. Он прикусывает мне кожу на ключице. — Тише, тише, всё будет хорошо! Я просто держу руку на его промежности, пальцы замерли на мошонке. Страшно до ужаса пошевелиться, боюсь сделать больно. Шею щекочут его слёзы. Он сильно вцепился ногтями мне в предплечье, но не старается причинить боль, а просто держится сам. — Тише, тише. Люблю Вас! Люблю, люблю, всё будет хорошо. Он шумно вздыхает. — Ты придёшь ко мне в больницу после операции? — Какой операции, эй? — Яйцо отрежут. Моя рука на миг сильно сжимает его достоинство. — Нет, ничего не отрежут. Сейчас всё пройдёт. — Отрежут, мне раньше ещё обещали, что если ещё раз прищемлю, то надо будет резать. Или рак. Я целую его и прижимаюсь грудью и боком, стараясь прикоснуться одновременно к как можно большей поверхности его тела. — Просто чуть-чуть ударили, синяк сойдёт, вам бы полежать нужно, можете сиденье откинуть назад? — Эй, блин, это всё глупости. Не поможет ничего. Они в два раза увеличились, моя мошонка сейчас — сплошной синяк. Надеюсь, оставят хоть одно. У него такие потрясающие зелёные глаза. Он смотрит на меня со страхом и болью. Щёки всё ещё мокрые. — Руку забрать или не мешает? Он перевёл взгляд себе между ног. Слабо усмехнулся уголком губ. Прикрыл глаза и прижал меня к себе одной рукой, приобняв за плечи. — Почему я, а? — Люблю, — целую в шею, — люблю, — губы скользят по подбородку. — Очень сильно люблю! Он закрывает глаза и резко сгребает в ладонь свои волосы. Я высвобождаю руку, которой обнимала его, и медленно расстёгиваю ему молнию на джинсах. Он кривится. — Вдохните на секундочку. Сейчас. Ну же! Я давлю ему на живот, заставляя делать вдох. Быстро расстёгиваю пуговицу на штанах. Ремень он даже не застёгивал сам. — Что вы делаете, блин? — Всё будет хорошо. Люблю, — поцелуй. Мы едем. Мои пальцы аккуратно придерживают его мошонку. Просто капец. Он плачет, то и дело вытирая глаза и лицо рукавом. Иногда сжимает мою руку, как бы позволяя сжать чуть сильнее. — Почухай правый шарик, — он морщится, — сильно-сильно болит. Я осторожно почёсываю мягкое яичко. Дотрагиваюсь до канатика. Пальцы нащупывают уплотнение. — Эй, Вы только не нервничайте. Он сжимает губы в тонкую линию. — Говори. — Тут уплотнение в канатике. Застой крови. Массаж нужно сделать, — я медленно поглаживаю мошонку, — всё будет хорошо. Он кивает. Зло. Словно изо всех сил пытается сдержаться. — Ну как Вы? Он чуть криво усмехается: — Не останавливайся, продолжай. Мы стоим на светофоре. Он потёр глаза ладонями. — Глаза не красные? Я смотрю на него и не могу сдержать улыбку. Я люблю его. Я так сильно люблю его. — Нет, зелёные глаза, всё нормально. Он оттянул ткань джинсов вместе с боксерами и посмотрел на свою мошонку под моими пальцами. — Зато яйца красные… блин, бордовые даже, — он скорчил рожу. — Всё будет нормально, не переживайте. — Что там с моим канатиком? — А Вы совсем не чувствуете? Он отрицательно качает головой. — Оно всё тупо болит и пульсирует. — Уже не такое твёрдое уплотнение, надеюсь, всё обойдётся. Энтони сегодня нету. Завтра суббота. Он стоит посреди кабинета и ощупывает живот. Сказал, что, вроде, не тошнит. Дверной замок пищит и впускает Романа. Тот залетает и сразу бросается к нему: — Эй, чего грустный? Давай тебе бодрости придам. А дальше он вообще делает что-то невообразимое. Начинает петь: — Давай тебе я бодрости придам, С ноги по яйцам сильно дам! Я задыхаюсь от шока, Его глаза распахиваются широко-широко, когда Роман подлетает к нему и используя инерцию ускорения лепит ему коленом в пах. Я слышу жалобный стон. Рывком поднимаюсь с кресла и оказываюсь возле них, где Он обмяк в руках Романа. Тот понимает, что что-то не так. И него в глазах зарождается сожаление. Он сжимает плечо моего начальника. — Эй, блин, ну что такое, что ж ты так?.. — Роман, блин, что Вы наделали?! Вы, блин, знаете, кто Вы после этого? Как Вы могли? Я сжимаю начальника за локоть, и прижимаюсь сзади. Он почти присел, обхватив пах руками спереди и сзади, просунув руку между ног. Из глаз катят крупные слёзы. Руки сильно трусятся, а лоб стремительно покрывается испариной. — Эй, приседаем, давайте. Он только стонет. Роман подхватывает его под руки и оттесняет меня: — Дай, сейчас я его как футболиста подниму. Ну же, давай, сейчас отпустит. Он шипит, сильно зажмурив глаза: — Отъебался от меня быстро, урод, сука! Роман опешивает: — Эй, ты чего? — Он пытается поднять моего начальника, но тот продолжает стоять, сильно пригибаясь. Роман предпринимает ещё несколько попыток, но не может поднять Его: — Давай, сейчас всё пройдёт. Ну же, блин, ну хоть попрыгай. Он резко и сильно распрямляется, отчего едва не влетает макушкой в лицо Роману. Зло орёт тому прямо в ухо, вцепившись пальцами в сильно оттопырившуюся мошонку: — Я сказал, пиздуй отсюда нахуй, ты мне яйца разбил, я сейчас убью тебя нахуй! Я поглаживаю его спину, чувствуя, как напрягаются мышцы на животе. Хочу погладить его многострадальное место, но не знаю, можно ли при Романе. Боюсь нанести Ему ещё больший вред, продолжаю прижиматься к нему животом к спине и растирать живот и поясницу. Целую спину, где достаю губами, через тенниску. Роман робко предлагает вызвать «Скорую» или отвезти начальника в больницу, но тот снова посылает его матом. Тут я уже не выдерживаю, не в силах смотреть на то, как Он уже едва-едва дышит. — Блин, Роман, идите отсюда, не делайте хуже, — и тихо добавляю, когда у Него уже начинает капать кровь из прокушенной губы мне на пальцы, — пожалуйста, Роман, уходите. Тот, похоже, наконец капитулирует. — Пусть приляжет, и холодное приложи. Или идите в туалет и под кран подставьте. И пусть потом лежит. Если будет хуже, то срочно в больницу. Я быстро киваю, желая от него быстрее избавиться. За Романом хлопает дверь. Он трясётся и падает на колени, продолжая сжимать пах. — Солнышко, сейчас, давайте джинсы снимем, — мои пальцы уже расстёгивают ему ремень, потом пуговицу и молнию. Он сильно и глухо рычит. Я целую его грудь через майку, растираю живот, перехватываю рукой за талию и тщетно пытаюсь стянуть джинсы. — Эй, послушайте меня пожалуйста, попробуйте встать, нужно снять штаны, вам будет легче сразу. Я глажу внутреннюю сторону его бедра, и мои пальцы нащупывают мокрую ткань. Вот теперь мне становится по-настоящему страшно. — Блин, штаны мокрые. — Сука! Я убью его, — а потом добавляет, еле ворочая языком, — а потом себя… Я прижимаю ладонь к его губам, и он жадно кусает пальцы, пачкая мою руку кровью из прокушенных губ и, кажется, языка. Поэтому ему так тяжело ворочать опухшим языком. — Эй, родной, любимый, пожалуйста, родной мой, тихо, всё будет хорошо, сейчас станет легче. А у самой холодеет в животе, когда понимаю, что если нарушена целостность мошонки — то это жопа. Но коленом разбить яйца?.. Сразу два?.. Нужно стянуть с него штаны и отлепить руки от яиц. — Вам нужно лечь, идём на диван, — хвала Мойше, стоящий в двух метрах от нас. Я прикладываю все свои усилия, чтобы сдвинуть его чуть ли не силой мысли, и едва не теряю равновесие, когда он неожиданно передвигает ноги. — Давайте, солнышко, вы умничка, ещё чуть-чуть. И к моему просто невъебическому облегчению, он послушно делает шаг, а потом ещё несколько. Мы вместе присаживаемся на диван, он сидит с закрытыми глазами, засунув правую руку глубоко в трусы. — Снимем одежду, — то ли утверждаю, то ли предлагаю, а он послушно кивает и чуть привстаёт, — я вижу, каких титанических усилий стоит ему даже такое небольшое передвижение. Я быстро стягиваю с него джинсы и трусы, присев перед ним на колени. На внутренней стороне его бедра — бледно-белые потёки с примесями крови. — Эй, покажите яички, — он не может открыть глаза и не спешит выпустить мошонку. Я не вижу конкретно самих яичек, а только синеватую воспалённую кожу вокруг его сильно сжатых пальцев. Нужно срочно понять, на месте ли яички. — Эй, пожалуйста, я сделаю всё, что вы хотите, но только сейчас срочно заберите руки, мне нужно посмотреть, не случилось ли чего-то непоправимого. — Я ненавижу его. И тебя тоже ненавижу, вали к нему нафиг. Он плачет, и это уже пугает меня, ведь напоминает настоящую истерику. А мне ни за что его не пересилить. Но ему срочно нужна помощь. — Эй, солнышко, ну же, после этого сделаете со мной всё, что пожелаете, а сейчас просто покажите, откуда кровь. Он сильно жмурится и отрывает руку от мошонки, быстро засовывая предплечье себе между губ и сильно прихватывая зубами. Я сажусь рядом с ним, быстро согреваю свою руку дыханием и осторожно беру в руку член и осторожно приподнимаю, разворачивая к себе. На головке блестит густая влага. Я беру в руку мошонку, просунув руку снизу под яички. Он начинает дышать быстрее. Мышцы живота судорожно сжимаются. — Всё хорошо, тихо, тихо, сейчас. Я нащупываю яичко, которое вроде бы ещё увеличилось в размерах. Но кожа целая, а канатик не сильно тугой. Глажу, наклоняюсь и дую ему на мошонку, отчего он едва сдерживаясь, дёргает ногой по ламинату. — Чь-ь-ь, — пытаюсь я успокоить его, но ему, конечно же, не легче от этого. Я нащупываю второе яичко, которое тоже стало ещё немного больше, но вроде бы всё цело. Сейчас его мошонка собрана между ног и пульсирует. Я беру всю мошонку в руку и осторожно массирую, чуть-чуть сжимая. Он поворачивает голову и кладёт её мне на плечо, даже не посмотрев себе на пах. Похоже, ему по-настоящему страшно. — Откуда кровь? — выдыхает он слабым голосом. — Из члена, вы, похоже, кончили, яички просто отбиты, но ничего не лопнуло и не раздавилось. — Бля, сука, отбиты — это тоже пиздец, как хреново для меня. Я поворачиваюсь к нему лицом и обнимаю свободной рукой. Начинаю поглаживать по спине, сильно прижимая к себе, продолжая массировать яички. Он просто плачет, уже почти икая. — Слушайте, давайте вы полежите, а я полотенце намочу и компресс приложим, отёк сильный очень. — Я не хочу тебя отпускать, погладь ещё. — Ну, я буду гладить столько, сколько вы сами захотите, но холодное нужно приложить срочно. Нам не нужны проблемы, правда ведь? Такие офигенные яички, давайте, нужно сейчас всё сделать, чтобы у вас потом ничего не болело. Я провожу рукой по его затылку, сжимая волосы в пучки. Целую ухо, щеку, уголок прокушенных губ: — Ну же, солнышко, прилягте, я на секунду. Он чуть расслабляется, и я помогаю ему лечь на диван, затаскивая туда его сильно сжатые ноги. Он кладёт руку на мошонку и сильно морщится, поворачивается и ложиться на спину. Стонет и продолжает плакать. Я треплю его по руке: — Эй, всё будет хорошо, яички целы, потерпите немножко, скоро не будет так сильно болеть. — Неси свой компресс быстрее, сейчас сдохну! Я провожу рукой по его животу, чуть прижимая ладонь напротив сердца и быстро выскакиваю в коридор, прихватив из шкафа полотенце. Мочу в холодной воде и возвращаюсь к Нему. — Ну что, хуже не стало? Он чуть заметно пожимает плечами. — Давайте приложим холодное по назначению, заберите руки пожалуйста. Он неохотно подчиняется. Я кладу полотенце ему между ног, подвернув и просунув под мошонку. Он стонет. — Полежите спокойно минут десять, очень надо. — Умру, невыносимо просто… никогда в жизни так сильно не болело… Я сижу возле него, перебирая его волосы одной рукой. — Потерпите, мой хороший, мой классный, скоро пройдёт. — Так, верни свою руку на место, с тобой я хоть дышать могу, — он снова стонет. Я сползаю с дивана и опускаюсь на колени возле его живота. Начинаю целовать его тело, чуть приподняв тенниску. Второй рукой я чуть поглаживаю член через полотенце. Он нервничает: — Яйцо гребаное массируй, а не хуй, они сейчас нахер отвалятся! — Тихо, солнышко, ничего не отвалится, всё пройдёт, — пытаюсь я его успокоить, но всё же послушно просовываю руку под мокрое полотенце и начинаю гладить мошонку. Кожа горячая. Я прижимаюсь лицом к его животом и глажу свободной рукой его грудь возле сердца. Пытаюсь успокоить его хоть немного. Хотя бы прикосновениями. — Чёрт! Я поднимаю голову: — Что такое? — Тошнит сильно… — Сейчас, — я бегу за мусорником и ставлю у изголовья дивана. — Давайте вырвем, станет немного легче. Он слабо кивает и свешивается с дивана головой к ведру. Блюёт. Я встаю и набираю воду в свою чистую кружку, так как в его больше половины кофе. Он кашляет. Быстро дышит. — Ну что, всё или ещё?.. — Всё вроде бы, — он просит воду, и я прижимаю чашку к его губам. Он полощет рот и жадно допивает остатки. — Ещё дай. Я снова набираю чашку и пою его, придерживая голову, подложив руку ему под шею. — Маленький мой, хороший. — Блин, так сильно болят, просто задница. — Потерпите чуть-чуть, ну пожалуйста. — Сделай что-нибудь. Я поглаживаю и легонько растираю его пах через полотенце. — Сейчас ещё немного холод подержим или, может, поприседаем или попрыгаем? — Нет, пока не могу шевелиться, слабость такая и больно грёбано. — Ладно, тогда сейчас чуть похолоднее приложим. Я приношу из морозилки водку и осторожно прикладываю поверх полотенца, чуть сдвинув в сторону член — яички травмированы намного серьёзней. И у него психологическая травма. — Слушайте, вы можете поспать, получится заснуть сейчас? Он тяжело вздыхает: — Не знаю даже, мне кажется, что у меня шарики раздавлены, а ты предлагаешь мне просто уснуть? Вот уж не думаю. — Вам нужно отдыхать. Боль должна уйти часов через шесть-восемь. — Эта совсем никогда не пройдёт. Мне никогда не забыть этого. Привет, импотенция. Всё равно придётся резать что-то. — Эй, всё будет хорошо, никто ничего не будет резать, всё пройдёт. — Ты понимаешь, что я уссался и даже не заметил, всё, мне уже как мужику — пизда. Я чуть отодвигаюсь от него и развожу его бёдра немного в сторону, придерживая при этом бутылку, отчего он кривиться. — Что ты делаешь, ради Бога, дай я уже сдохну просто! — Нет, что Вы, я никогда не дам вам умереть. Не так, не от этого. Я наклоняюсь и слизываю подтёк крови с его бедра. Пробую на вкус. — Это не моча. — Думаешь? Я уверенно киваю утвердительно: — Это сперма. — Да ладно, я даже не почувствовал, как он встал. Дай попробовать. — С моего языка возьмёте? Он быстро кивает. Я слизываю всё, что удаётся, с его бедра и несу к нему на вытянутом языке. Прижимаюсь ртом к его губам. Просовываю язык ему между зубов и чуть-чуть смеюсь, когда он начинает сосать мой язык, сильно втягивая в себя. Потом он немного отодвигается и пытается понять, что у него во рту. — Там кровь, немножко, но вы не переживайте, это после травмы, оно пройдёт за пару… дрочек. Он кривиться. — Эй, я с вами, мы выдержим и это тоже. — Угу, конечно… Не слышу в его голосе оптимизма. — Выпьете, чтобы заснуть быстрее? — Нет, тошнит и живот болит, и всё остальное. Я провожу раскрытой ладонью по блядской дорожке, вниз от пупка. — Вырвете ещё? Он отрицательно мотает головой. — Ладно, компресс снимаю, а то морозить тоже сильно нельзя. Он закрывает глаза и засовывает руки, согнутые в локтях, себе под голову. Я отставляю бутылку на пол и отнимаю полотенце, потом тщательно вытираю ему внутренние стороны бёдер. — Эй, вы же в курсе, что сегодня мы ночуем здесь? — Как хочешь, только ты не боишься, что в понедельник найдёшь мой холодный труп с отвалившимися шариками? — Не отвалятся шарики, — я снова беру их в руку и глажу. Блин, они так сильно нравятся мне. Но, вроде бы, мужчинам не очень приятно, если их всё время тискают — яички ноют от лёгкого дискомфорта. Потом я наклоняюсь и целую его в щёку. — Я буду с вами, не думаете же вы, что я вас брошу одного здесь? — Ещё и без шаров… Я легонько приподнимаю их и сжимаю: — Вот же они, вы чувствуете их? Посмотрите, всё на своих местах. — Не могу смотреть на них… ты не видела их в лучшие времена, блин, я не знаю, почему эта вся еботня происходит со мной… — Успокойтесь пожалуйста, всё хорошо, они поправятся. — Ты будешь спать со мной? Я наклоняюсь к его лицу и провожу языком по его шраму, сильно прижимаясь к коже: — Я со дня знакомства об этом мечтаю. — Ложись на меня. — Сейчас, давайте принесу одеяло, окна открою, мусор вынесу, и давайте дораздеваю вас уже. И надо лицо промыть, кровь… — Срать. Яйца — только они меня сейчас беспокоят. — Меня они тоже сильно беспокоят. — Знаешь, я, наверное, пересмотрю своё к тебе отношение. — В какую сторону? — А ты как думаешь? Ему трудно говорить, но он уже хотя бы не плачет. — Слушайте, нужно ещё что-то? Может таблетки какие-то или намазать их чем-то? — Не знаю, посмотрим позже. Полежи со мной, им с тобой не так больно почему-то. Я быстро расшнуровываю и стягиваю с него кроссовки и носки, снимаю джинсы и бельё. Джинсы вешаю на кресло у стола, кроссы и носки отставляю в коридор, где достаю из шкафа два лёгких одеяла и подушку. Приношу ему и просовываю под голову подушку. Он стонет, но уже не так обречённо, а как будто бы от смеси боли и удовольствия. — Чуть приподнимитесь, диван застелем, чтобы уютней было? Он кивает и помогает мне просунуть одеяло под своё тело. — А это бонус, чтобы комфортней было, — я накрываю его вторым одеялом. Он трётся об мою руку щекой. — Слушайте, я тут подумала, вы без носков не простудитесь, а? Или, может, лучше надеть? — Нет, блин, не замёрзну. Трусы пока временно кладу в шкаф — их нужно постирать, чтобы высохли до утра. Открываю окно возле стола. Выношу мусор. Он зовёт меня: — Иди уже сюда, моим шарикам невыносимо. — Мне раздеться? — Я сейчас вряд ли оценю. Как тебе удобно, так и делай. Я снимаю шорты, потом беру ключ и иду закрывать двери. Снимаю майку и проскальзываю к нему под одеяло. — Хотите футболку снять? — Не мучай меня, мне больно. Добираюсь рукой до его паха и осторожно тру яички. Он прячет голову у меня между грудей, а потом неожиданно шепчет: — Слушай, я передумал. Я сниму лифчик. И это не вопрос. Но шутку он не заценил. Только просунул руку под меня и почти сорвал лифак. Сбросил на пол. Провёл языком между голых грудей. Сжал левую рукой. Сильно, так, что покраснела кожа под его пальцами. Впился ногтями. Кажется, он заметил, что у меня в глазах назревают слёзы. Прошипел, как мне показалось зло и почти остервенело: — Чувствуешь боль? Я кивнула, а он продолжил: — Это даже не третья часть от того, что испытываю я. Он ещё немного подавил мою грудь, а потом расслабил захват и стал поглаживать и целовать, потираясь колючей щетиной. — Прости, я такой долбоёб, я не хотел, не должен был… У него в глазах тоже зарождаются слёзы. Только этого мне не хватало. — Тихо, тихо, всё хорошо. — Я больно тебе сделал, я не хотел, извини, я просто себя не вполне контролирую сейчас. Я смотрю ему в глаза, поглаживая пальцами его щёку: — Эй, всё хорошо, не переживайте, ничего страшного. Он внимательно вглядывается в меня, а потом удовлетворенно кивает. — Я хочу тебя. — Я вас тоже очень хочу, — тут мне приходит в голову ещё одна идея, как хоть немного помочь ему, — можно я их в рот возьму? — Яйца что ли? — Да, я хочу их себе в рот. Лизать, посасывать. Снимать боль. Облегчать его страдания. Он внимательно смотрит на меня. — Они очень-очень болят. Я чувствую их как разбитые стеклянные шары в мошонке. Каждое прикосновение рвёт плоть изнутри, словно распарывает стеклом. Андерстэнд? — Так точно! — Если ты мне сделаешь больно, я могу умереть. Это не шуточки. И без глупостей, ладно. Если тебе придёт в голову что-то типа укусить меня и сжать, то я сломаю тебе позвоночник. Я кивнула. Он резко схватил меня за шею и притянул к себе, вдавив пальцы в позвонки: — Ты всё поняла? — Да, солнышко, всё в порядке. Я не сделаю вам больно. — Ага, это потому, что больнее, чем сейчас, уже быть не может. Грёбаный Роман. Блядская вагонка. Заодно поищешь занозы там. Я переворачиваюсь на нём и чувствую, как он кладёт голову мне на ноги. Лицо его снова мокрое от слёз. Он сгибает ногу в колене, оставив мне поток воздуха. Я отодвигаю член и осторожно приближаю лицо к его самому ценному. Провожу языком по тёплой коже. Осторожно придвигаю мошонку к себе, облизываю по очереди каждое яичко. Он стонет, но трётся щекой об мою ногу. Пока не кусается. — Нет там никаких заноз. Едва-едва помогаю себе пальцами, протискивая его шарики себе в рот целиком. Кажется, получилось. Ощупываю пальцами канатики. Вроде бы застоя крови нет, только воспаление немного. Кожа горячая. Легонько посасываю его яйки. Он пытается поставить засос мне на голени. — Равноценный обмен, нет, что думаешь? Я, едва не забыв, что у меня его самое дорогое зажато между зубов, киваю головой, от чего он прикусывает мне кожу на ноге. Видно, я ему таки сделала больно. Чёрт! Я начинаю интенсивно гладить его живот и обхватываю пальцами член. Провожу сжатой рукой от основания к головке. Член ещё мокрый от спермы, крови и компрессов. Надеюсь, что он понял, что мне жаль, и я извиняюсь. Я просто лежу на нём и судорожно думаю о том, что я так сильно люблю его. Что не смогу без него жить. Что нужно запомнить, как это, быть с ним. Целовать его. Перекатывать языком во рту яички. Чувствовать его запах. Не знаю, сколько прошло времени, но он уснул. Тихо похрапывает во сне. Я лежу с ним ещё какое-то время, а потом осторожно вынимаю мошонку изо рта. Придерживаю его мошонку рукой и осторожно поворачиваю его тело на бок. Укладываю его шарики ему между ног на внутреннюю сторону бедра — где-то читала, что в таком положении — минимум боли. Прилаживаю рядом его руку, вложив достоинство в ладонь. Надеюсь, он сможет так поспать подольше. Потом подтыкаю ему одеяло, и прикасаюсь губами к его лбу. Температура держится. Но ещё прошло слишком мало времени. Отхожу от дивана и одеваюсь, собирая с пола свои вещи. Стираю в туалете его трусы и кладу сушиться на батарею. Стираю полотенце. Боюсь оставить его одного так сильно, от чего снова оказываюсь сидящей возле него на диване. Поглаживаю его плечико. Любуюсь им, спящим. С разбитым лицом, сбитыми костяшками пальцев, искусанными губами. Вожу губами по его телу через одеяло. Блин, нужно дать ему просто поспать. Нахожу телефон, который был переведён на беззвучку, и вижу, что уже почти шесть вечера. Блин, вот это чумовая пятница вышла. Выхожу в коридор и открываю дверь в кабинет Романа. Странно, но он ещё на работе. Поднимает на меня измученное бледное лицо. — Вы как, Роман? — А ты как думаешь? — Так себе. — Угу… что там Он? Прошло уже всё? — Спит… болит сильно. Роман мнётся: — Слушай, ну я ему, конечно, хорошо зарядил, но, блин, слёзы… он же не впервые так получил, мы с ним в футбол когда-то играли, там я вообще сзади ему подъемом стопы впечатал, так он только качался по траве и приседал, но это, правда, было лет пять назад. У него хоть два яйца вообще? Или простатит? — У него два яйца, всё с ним в порядке, просто он сегодня за час до того, как мы приехали сюда, сильно травмировал пах на объекте. — В смысле? Да ты что?! Что случилось? — Вагонку с хлебом грузчик в него впилил. Углом лотка прямо между ног. И через час сразу — Вы… блин, такая невезуха. — Чёрт, чего ж вы меня не остановили? Я не хотел, блин, я не думал, что так оно всё… — Да мне не могло прийти в голову, что вы так можете с ним поступить, да хоть с кем-нибудь… Это же такая нежная часть тела, как будто у вас такого нет, блин, в самом деле, Роман. Он закрыл лицо руками и опустил голову. — Блин, что я наделал… Слушай, а он сам как сейчас? Можно к нему? Я хочу его увидеть. — Скажите, чем мне травму лечить? — Слушай, мазь Вишневского надо. Стой, у меня даже есть, сейчас. Компрессы холодные, но немного, чтобы не переморозить ничего. Покой. Пусть до утра лежит. И ты ему не давай сильно вставать и напрягаться. Сейчас нельзя. Так… сами яички щупала? Оба на месте полностью? — Да, с этим всё нормально, просто все удары сегодня пришлись тупо в них, я боюсь, чтобы разрыва не было внутри. Там гематомы и синячища, отёк большой. — Это не так страшно, слушай, а уплотнения, типа третье яичко или ещё что-то необычное?.. — Он кончил кровью почти сразу после вашего удара и сам не понял, что случилось. Эрекцию он, говорит, не почувствовал. Роман задумчиво кивнул. — Они отбиты, чувствительность снизилась, он их даже толком не ощущает. — Блин, Роман, вы сами хоть раз так травмировались? — Ну, а ты как думаешь? Да каждый мужчина хоть раз в неделю, но почувствует боль в яйцах, это — часть нас, чтобы больше ценили, — он усмехается. — Это не одно и то же, то, как травмировался сегодня он — покалечился, блин. И отнюдь не то же самое, как придавить их тканью одежды или случайно зацепить обо что-то. — Я тоже падал с велика и с забора прямо на них. Потом неделю ссал кровью. — Ладно, я пойду к нему, он может проснуться. — Можно мне увидеть его? — Только недолго. И не будите. Слушайте, а как мазью мазать? Она щипать будет, если на головку попадёт? — А ты постарайся, чтобы не попала. — Роман! Он вытряхнул из стола кучу лекарств и стал читать надписи на блистерах. Два отложил и протянул мне со словами: — Обезболивающие. Сильные, если ночью будет очень страдать. По две не чаще, чем раз в час. Мазью мажь сколько хочешь, только лучше потом перебинтовывай, чтобы как компресс было, только не передави ничего. Он спал в той же позе, что я его оставила. Я потрогала лоб. Тёпленький, но вроде бы не такой горячий. Роман отвернул одеяло от бедра. Покачал головой, увидев цвет половых органов начальника. — Блин, жалко парня. Я не хотел, передашь ему, когда он немного остынет. Ладно, ладно. Роман ушёл, оставив меня с ним. Наконец-то снова только вдвоём. Я подхожу к нему и глажу по голове, присев у изголовья кровати. Боже, как сильно я люблю его! Он чуть морщится во сне. Не знаю, надо ли будить его, или просто мазью помазать, но боюсь, что ему будет больно и вообще может всё это не понравиться. Он спит уже несколько часов. И я ужасно боюсь, что он уйдёт, когда проснётся. Но когда любишь кого-то, то делаешь всё для того, чтобы он был счастлив, даже если тебе от этого только хуже. Я треплю его по руке, так как он сам заворочался во сне. — Эй, солнышко, всё хорошо, можете ещё спать. Он разлепляет глаза и рассеянно смотрит на меня. — Мне нужно отлить. Срочно. — В туалет пойдём, или бутылку дать? Он чуть заметно улыбается. — Как мне с тобой повезло. Бутылку. Я выливаю остатки воды под цветочные вазоны и протягиваю ему бутылку. Он засовывает её под одеяло. — Блин, ссать лёжа, просто пиздец. Я отхожу от него и выглядываю в окно. Не хочу смущать его. Ему же больно. Я испытываю облегчение, когда слышу тихое журчание. У него получается. Он шипит и стонет. — Эй, Вы как? — Плохо, всё, иди сюда. Я подхожу и откидываю с него одеяло. В бутылке мутно-красная жидкость с белыми разводами. Блин. У него в глазах что-то неумолимо тухнет. Я забираю бутылку и ставлю возле дивана так, чтобы она не попадалась ему на глаза. — Если сможете дойти, то пойдём в раковине помоемся. Он качает головой: — Я не дойду, мне очень плохо. — Можно салфетками влажными повытирать Вас? Он пожал плечами: — Ну вытри, если думаешь, что это поможет. Я иду к своему столу и возвращаюсь со влажными салфетками. — Скажете, если будет больно. — Да мне и так больно, вытирай давай. Я открываю ему головку и бережно вытираю там салфеткой, потом прохожусь по всей длине члена. Беру новую салфетку и начинаю протирать яички, чуть массирую пальцами. Он чуть выгибает спину мне навстречу. — Больно? — Терпимо, продолжай так ещё. Я чуть щекочу его яички, отчего он ещё подёргивается подо мной. На его лице скользит облегчение. — Ну как? — Знаешь, вот так получше. Так уже не умираю от боли. Я прикладываю палец к губам и шиплю. — Вы не умрёте, не говорите так пожалуйста. — Яйки отсекут, и умру. Я смотрю на его лицо и вижу пародию на такую знакомую улыбку. Мой любимый возвращается. Я быстро наклоняюсь и целую его в живот, потом провожу языком вверх к груди, чуть прикусываю сосок. Вижу, как его зрачки расширяются. — Слушайте, Вам не кажется, что хватит их уже мучить сегодня, давайте я их намажу мазью, и пусть хоть пару часов отдохнут спокойно. Не надо их постоянно тревожить, надо подождать, чтобы там зажило всё. Он кивает, хотя видно, что он огорчился. Я возвращаюсь с мазью и треплю его волосы. — Эй, я люблю Вас, я буду делать Вам массаж каждый день, даже по три раза, если Вы сами будете этого хотеть. Я люблю их трогать, чего Вы расстраиваетесь? — Ладно, но я с тебя не слезу, они отчего-то любят тебя сильно. И конечно же я не удерживаюсь — иначе была бы не собой, — и спрашиваю о том, что мучает меня больше всего: — А Вы меня любите? Он сперва притворно закатывает глаза, а потом корчит мне рожицу. И, видимо, он читает в моих глазах сожаление и разочарование, так как изо всех сил дёргает на себя, отчего я оказываюсь у него на животе. Прижимает меня за задницу к своему телу и впивается в губы, прикусывая до крови язык, ринувшийся к нему в рот. Я думаю о том, что он любит меня. И правда любит. Я знаю, что это так на самом деле. И я так сильно люблю его.