Часть 1
13 апреля 2020 г. в 19:55
Ее нелегкая жизнь была изуродована припадками и изъедена кошмарами, связанными с танатофобией — боязнью смерти. Все это имело корни из детства. В четырнадцать умер на её глазах отец: он не успел слезть с крыши и сгорел заживо, когда воспламенился битум.
Сначала она стала панически бояться огня. Крошечное пламя свечи или зажигалки вызывали удушье. Она теряла сознание, захлебываясь пугающими воспоминаниями. Затем к огню присоединилась боязнь высоты. Дошло до того, что метр казался ей смертельной пропастью. Ее хватала необъяснимая паника. Она закрывала голову руками, кричала. Затем ужас стали вселять деревянные заборы, а точнее, щели в них. Ей казалось, что кто-то смотрит на нее за оградой, и этот образ вырисовывался лишь, когда она передвигалась. Мелькающая узкая картинка в щелях сливалась в единое целое — неизменно черный силуэт, четкий, неподвижный. К тому времени она стала бояться дома, в котором жила, ведь однажды в очередном кошмаре черный силуэт пробрался за ржавую калитку, а затем и в незапертую входную дверь.
На предложение о госпитализации отвечала резко и категорично. Уволилась с работы, перестала посещать институт и получила письмо с предупреждением от деканата. Молодой человек до последнего пытался всячески помочь, но рассудок ее давал сбои все чаще: он разрушал ее изнутри медленно, но верно, досаждал жуткими видениями, приступами необъяснимого страха и угрозы смерти. Она срывалась, становилась невыносимой и неуправляемой. Дом ее превратился в кокон: все щели были заклеены малярным скотчем, отверстия в душе заложены тряпками. Стоит ли говорить, какая борьба велась внутри нее, когда она ходила в туалет? Ее до дрожи пугало сливное отверстие. Молодой человек больше не узнавал свою возлюбленную. Он два месяца жил в ее доме, надеясь, что так ей будет спокойней, но все тщетно. Там умер ее отец, и никто другой, кроме нее самой, даже имея самое искреннее желание, не мог вышвырнуть воспоминания из ее головы.
Ложилась спать только, когда на улице начинало светать. Но кошмары не давали покоя. В своих снах она неизменно находилась в доме, и каждый раз в доме был кто-то еще. Чёрный силуэт. Он отражался в зеркалах, на блестящей поверхности мебели, на стеклах окон. Он наблюдал за ней на расстоянии, не предпринимая никаких действий. Когда она запиралась в комнате, она слышала тихие шаги по линолеуму, скрип половиц, а затем видела в щели под дверью тень от чьих-то ног. Каждый раз она просыпалась в холодном поту, тяжело дышала и плакала. Черный силуэт преследовал не только в кошмарах, но и во всех темных уголкахл ее дома днем. Она видела в нем обугленное тело отца.
В тот день она почувствовала себя особенно дурно: перед глазами все плыло, картинка казалась роем из разноцветных мух. Мир походил на экран барахлившего телевизора. Опираясь о стены и тяжело дыша, она поплелась в ванную. У самой двери отдышалась. Уши заложило, звуки внешнего мира доносились приглушенными, словно из глубины морских вод. Отчётливо слышался только электрический треск, раздражающий барабанные перепонки. Она медленно подняла голову, и треск превратился в прерывистое гудение, словно где-то в голове воскрес и затарахтел старый холодильник, которому давно пора на свалку.
В закрытой душевой кабине с матовыми дверцами кто-то стоял. Некто в черном, не двигаясь, наблюдал за ней. От накатившей волны страха она забыла, как нужно дышать. Ее забило в ознобе, она, будто обжегшись, отскочила в коридор. Колени затряслись, из темной глубины дома донесся сквозняк и коснулся спины под домашним платьем.
Черный силуэт медленно потянул руку к дверцам, и те стали раздвигаться. Тогда шум в ушах стал совсем невыносимым. Затем мир вокруг взорвался, картинка разбилась на пиксели, а ноги подкосились, и она подалась вперед. Словно тряпичная кукла под властью темного колдуна, она безвольно свалилась на ковер, ударившись головой о батарею. Щелчок — и мир провалился в темную бездну, лишенную образов и звуков.
Когда она пришла в себя, висок и ухо ужасно саднили, а сама она оказалась в полной темноте. В окне высокая луна пряталась за густой завесой грозовых облаков. Дождь тихо семенил по бетонным дорожкам в саду и по серому шиферу крыши. Первым делом она попыталась вспомнить, что произошло. Внезапно молния осветила прихожую и коридорный ковер, где она очнулась. Две трубы с пожелтелой от времени краской, которые тянулись безликой изгородью вдоль стены, помогли все вспомнить.
Воспоминание вызвало у нее… ничего.
Она поднялась по стенке с шершавыми обоями и нащупала выключатель. Загорелся свет в туалете. Дверцы душевой кабинки застыли открытыми так, чтобы оттуда без труда мог выбраться взрослый человек. Внутри никого, в ванной никого. Она подошла к зеркалу и осмотрела место ушиба — малиновый синяк и немного запекшейся крови. Достала из шкафчика перекись водорода и ватный диск, жмурясь, обработала. Вроде не все так страшно. Нахмурилась от черноты под глазами, окинула оценивающим взглядом само помещение, словно то был не ее дом вовсе, и вдруг стала сдирать полоски скотча с мебели.
Она внезапно поняла, что ей безразличны щели, вода, огонь, темнота. Ей просто безразлично было и видение в душевой. Она чувствовала себя спокойно, как древняя незыблемая гора. А в голове не маячили больше леденящие кровь образы, ее заполнила давно забытая ясность.
Содрав белую ленту со стенок шкафчика, граничивших со стеной, и с отверстий в плитке, она свалила все в кучу на палас. Затем подошла к душевой, полностью отодвинула дверцу и уставилась на тряпку, закрывавшую слив. На ней отчётливо виднелись вмятины между двумя ровными отпечатками чьих-то ног, словно кто-то прямо с тряпки перешагнул через бортик кабины. Она непонимающе обернулась на темень в коридоре, но не чувствовала страха. Ничего. Только изумление. Ее пульс не участился, сердце не стало отбивать бешеный ритм. Незыблемая гора, монумент тысячелетий. Она повесила тряпку на стенку железного таза с облупившейся краской и вышла в темноту. Где-то в отдалении, на кухне тикали часы. Она отчетливо ощутила чье-то присутствие, но, включив свет, никого не обнаружила.
Между двумя холодильниками ютилась коробка из-под нового пылесоса, купленного ее молодым человеком до ее прогрессирующей фобии. Она отнесла ее в туалет, где собрала туда скотч, — дурацкое напоминание о прошлом — затем вернулась в коридор, отлепила скотч с щелей в плинтусе, на стыке стен и мебели. Когда она стояла напротив проема в другой коридор, ведущий в другие комнаты, она ощутила на себе чей-то взгляд из темноты, но не обернулась. Ей казалось, что все происходит так, как и должно быть. Что в этом нет ничего странного, плохого или пугающего. Просто так должно быть, вот и все. Будто то уборка или поход в магазин — обычное дело. Хотя, конечно, в этом старом доме, доставшемся ей в наследство от бабушки, никого, кроме нее, быть не могло.
Кусок за куском липкая лента отправлялась на картонное дно. Минуты текли густой комковатой массой. В пустом доме раздавался лишь скрежет отрывающегося скотча от обоев и мебели; исправно работал механизм часов на кухне, отбивая четкий ритм, как метроном. Изредка из глубин комнат доносились тихие шорохи: проделки мышей, копошившихся на чердаке и в подполе. А она вдруг осознала, что ее прошлая жизнь со всеми ее скитаниями и скандалами, припадками и истериками — не больше, чем сон, чужие воспоминания. То была не она, а ее слабая подделка, но вместе с этим осознанием она также понимала, что лишилась маленькой части себя после этой перемены. Она не решила, что делать с этим непонятным чувством утраты и просто стала избавляться от следов старой жизни, приводить дом в порядок. А завтра она должна позвонить возлюбленному и нормально поговорить. Она знала, что молодой человек очень переживает за нее. Даже когда она окончательно потеряла рассудок, то знала, что он все ещё любит ее.
Очистив от скотча коридор и кухню, она почувствовала усталость и присела на кухонный табурет лицом к прихожей. Слева от неё на подоконнике в глазурированном глиняном горшке подняли головы белые фиалки с бархатными листьями и стебельками. За ними — стекло окна, закрашенного чернилами ночи. За окном невозможно различить ничего.
Захотелось освежиться, очистить себя от следов недавнего липкого страха. И кое-что проверить. Теорию о существовании черной фигуры из снов, конечно. Она вышла в коридор, выключила на кухне свет и направилась вновь в ванную. Там все было на своих местах. Умылась, почистила зубы, вытерла лицо старым посеревшим полотенцем, еще хранившим запах стирального порошка. Разделась, залезла в кабину и включила воду. За окном дождь, дождь лил на нее теплыми каплями — тысяча слез. Сквозь матовые дверцы кабины она различала лишь размытые очертания ванной комнаты — белые стены, черный прямоугольник дверного проема. Но она заметила также, что на пороге, граничащем с коридором, кто-то стоит. Вылив немного геля для душа с ароматом персика на губку, она принялась тереть кожу — сначала руки, потом живот. Жесткая губка зацапала кожу, оставляя красные пятна. Кожа на них горела. Это необходимый ритуал — нужно смыть остатки прошлого. Ополоснувшись, намылила голову. Стекло запотело, на белом паласе у порога едва различались чьи-то чёрные ступни.
Она расслабленно опустила голову, чтобы смыть пену с головы, позволяя бесконечному теплому потоку обволочить ее тело. Затем нанесла бальзам на кончики и выключила душ, чтобы дать тому впитаться. Из смесителя мерно капала вода на белый пол кабины: тук-тук-тук. Вода стекала с волос, капли на влажной коже объединялись в ручейки и торопливо и беззастенчиво устремлялись вниз, барабанили о пол.
Ступни в проходе исчезли. Закончив с душем, она надела чистое белье и накинула тонкий халат, завернула волосы в тюрбан. Затем налила в большую кружку воды из фильтра, включила фонарик на телефоне и погасила свет. Позади тьма, впереди узкая дорожка света. Размеренно тикали часы и тарахтел холодильник, перед глазами притихший коридор с неясными очертаниями мебели. Этот главный коридор кончался ванной, а перед этим сворачивал за угол и образовывал еще один коридор, что вел в спальни. Она неторопливо, по-хозяйски зашагала вперед, свернула во второй коридор и направилась в самый конец, в дальнюю комнату с двумя окнами, телевизором на тумбе в углу и широким шкафом-ветриной до потолка, который занимал почти всю стену.
Пройдя мимо чёрного проема голубой комнаты, она очутилась в своей спальне. Включила свет, привычным жестом разложила диван, превратив его в просторную кровать, и застелила постель. Она не стала закрывать дверь в комнату. Незачем. Погасив свет, она уснула сразу.
Она никогда раньше не засыпала так беззаботно в этом доме. Впервые она не прислушивалась к звукам из глубины дома, не косилась напряженно на дверной проем, когда слышала скрип половиц или мышиный шорох.
Она словно стала частью этого дома. Впервые.
Все сны ее были о детстве. Счастливые воспоминания, затертые от времени, как однажды затирается любимая музыкальная пластинка. Они были затеряны в исполинском архиве ее памяти среди тех других, исполненных бесконечного ужаса.
Когда она проснулась, было еще темно. За окном — желтый свет фонаря, мистический сумрак ночи. Когда она повернулась на другой бок, лицом дверному проему, то обнаружила, что на второй половине кровати лежит человек в черном. Четкие очертания фигуры, вмятины на простыне. Нет. Ей не кажется. Не двигаясь, абсолютно не издавая ни единого звука — лицо его прямо напротив ее лица, рука лежит рядом с ее рукой в каких-то нескольких сантиметрах. Она не могла ошибиться. Рассматривала его очертания. Улыбнулась. Медленно протянула руку и коснулась его лица — идеально матовое, холодное, словно дверца душевой кабины, словно остывшая морская галька с юга, куда в детстве ездили отдыхать с отцом до жуткой трагедии. Ей показалось, что она слышит шепот волн с отголосками теплого ветра, а щеки греет жаркое солнце.
Она закрыла глаза и провалилась в сны. Как она ошибалась раньше! Каким глупым было существование в оковах, созданных собственным разумом!.. А оказалось, иногда, чтобы выбраться из болотной трясины, стоит запихнуть логику и здравый смысл куда подальше. Ну ничего. Ведь она не одна. И завтра начнется новая жизнь.