Свои ошибки

Хочешь быть разбойником Не люби принцессу, Мертвые поклонники Живые поэтессы*

Ши Цинсюань закрывает глаза и ждёт удара, но вместо этого с его запястий и щиколоток падают цепи, руки бессильно опускаются на колени. Его бесцеремонно вздёргивают и ставят на ноги. — Идём, — голос Черновода кажется бесконечно усталым, но он тут же наполняется раздражением в адрес сгрудившихся вокруг безумцев: — Вон отсюда! Те с шумом разбегаются, и он тянет обезумевшего, ничего не соображающего Ши Цинсюаня за собой по бесконечным тёмным лестницам и коридорам, прочь из своего дворца, прочь из своих владений. Лес окружает их сплошной стеной, одежда моментально промокает под нещадным ливнем, гром отдаётся эхом в ущелье, скользкая глиняная тропинка еле заметно вьётся впереди. И в этот момент осознание бьёт Черновода поддых: открывается гора Тунлу. Он внезапно останавливается — пленник по инерции останавливается тоже — и падает на колени, прямо в грязь, застывает на несколько минут, а потом выгибается, кричит от боли — и теряет сознание, валится на бок в мокрую траву. Ши Цинсюань подходит тихо, трогает носком сапога неподвижное тело. Оглядывается по сторонам, поднимает с обочины камень и с трудом заносит его над головой. Молния озаряет его лицо, он замахивается — и с воплем опускает булыжник в нескольких сантиметрах от чужой головы — от головы своего мучителя, своего лучшего друга. *** Черновод приходит в себя в сухой сумрачной пещере. В дальнем углу тенью застыл Ши Цинсюань. Отголоски боли блуждают по телу обещанием скорого возвращения новых вспышек. Голос хриплый, во рту призрачный медный привкус: — Почему ты не попытался убить меня? Ши Цинсюань нервно, неуверенно пожимает плечами. Вскидывает резко голову: — А месть принесла тебе много счастья? Хэ Сюань шипит сквозь зубы, дёргается, то ли от боли, то ли от гнева. Ши Цюнсюань вздрагивает испуганно, замолкает. — Знаешь, мне страшно, — когда он снова заговаривает, голос его звучит почти как прежде, тихо и доверительно, только привычное обращение "Мин-сюн" зависает непроизнесённым где-то между ними. — Во мне нет ни капельки духовных сил. Моего брата убил мой лучший друг, который оказался моим заклятым врагом. Вернее, по правде сказать, это я оказался его заклятым врагом. Так странно… Вчера, кажется, всё было так просто и понятно, а сегодня… Я не знаю. Так страшно. Что мне делать? — И ты притащил этого своего заклятого врага сюда. В место, где решил спрятаться? — Я не смог оставить тебя, — извиняющимся тоном произносит Ши Цинсюань и пронзительно чихает. — Не смог. Тебе было очень больно. — А тебе не должно быть всё равно? Ши Цинсюань снова пожимает плечами и опускает глаза. — Ты волен идти, я тебя не держу, — голос Черновода становится чуть мягче: — Ты сможешь уйти. С влажных спутанных волос Ши Цинсюаня на каменный пол со стуком падают капли: дождевая вода причудливо смешалась с чужой кровью, и они кажутся нежно-розовыми в сером свете пещеры. Снаружи продолжает безумствовать стихия. — Там буря. Разреши мне остаться ненадолго, пожалуйста, — говорит он и добавляет еле слышно: — Мне некуда идти. В затуманенных болью полуприкрытых жёлтых глазах Черновода мелькает удивление. И жалость. Пополам с надеждой. Он чувствует, как подкрадывается спасительный сон. Он отчаянно борется с ним, пережидая приступы, впиваясь ногтями в ладони. И смотрит, смотрит жадно на знакомый профиль, дрожащие ресницы, нервно подрагивающие пальцы, израненные цепями запястья, на искусанные губы. Уверенный, что видит это в последний раз. Вопреки тому, что всё это результат его действий, его тщательно продуманного плана, ему невыносимо хочется сказать нечто ободряющее, хочется коснуться привычно тёплой щеки, стереть слёзы, прижать к себе. Немыслимо. Это желание душит сильнее, бьет больнее, чем отголоски открывшейся горы. Кажется, если не разрушить тишину, она раздавит его каменной плитой. И он говорит, но совершенно не то, что рвётся из глубины измученной души: — Если всё же надумаешь убивать меня, не трать зазря силы: тебе же хватает мозгов понимать, что я не буду держать при себе свой прах? Ши Цинсюань вскидывается от неожиданности и резкости слов, но покладисто кивает. Его губы шевелятся, произнося что-то, но Черновод уже не слышит: сон наконец берёт верх, благородно выдёргивая его из суровой реальности. *** Во второй раз Черновод приходит в себя раньше, чем боль успевает отступить. Кажется, будто под кожей разливается раскалённая лава, а каждую косточку перемалывает камнями. Тело не слушается, тело мелко колотится. Единственное, что держит его на поверхности, не даёт соскользнуть обратно в мучительное забытьё, это рука, за которую он судорожно хватается, и тихий родной голос. Он уверен, что это галлюцинации. Потому что быть этого не может. Ему нужно несколько секунд, чтобы осознать, что это не так, и собраться с силами, чтобы открыть глаза. — Ты весь дрожал, я подумал, что тебе холодно и развёл костёр, — Ши Цинсюань сидит перед ним на коленях, крепко сжимая его руку, успокаивающе поглаживая большим пальцем тыльную сторону. Черновод судорожно выдёргивает ладонь. — Почему ты всё ещё здесь? Почему не уходишь?! — хрипло спрашивает Черновод. Боль наконец-то отступает, и он рассматривает пещеру за спиной Ши Цинсюаня, где действительно уютно потрескивают поленья. Снаружи темно, дождь закончился и воздух полнится привычными ночными звуками — стрёкотом цикад и пеньем птиц. — Я попытался. Но дождь только закончился, было темно и скользко. И вот, — он неловко дёргает другой рукой, которая всё это время аккуратно и неподвижно лежит у него на коленях, и кривится слегка от боли. И Черновод понимает, что плечо вывихнуто, и локоть выглядит странно и неестественно. Теперь уже он протягивает руку, не думая, на рефлексах пытаясь ухватить пальцы Ши Цинсюаня, чтобы отдать сил, вылечить, унять боль. Но тот с шипением отползает, подтягивая искалеченную руку, вскидывая в защитном жесте здоровую, и, задыхаясь, зло кричит: — Не смей! – он почти сразу успокаивается, голос его звучит с уверенностью человека, что-то твёрдо решившего для себя: — Не смей. Это мои ошибки. Я хочу помнить. Я не хочу забывать. Я хочу сам. Черновод смотрит непонимающе, вглядывается в замершую на фоне изменчивого пламени фигуру. Волосы Ши Цинсюаня аккуратно собраны в косу, лицо измождённое, но чисто умытое от крови, скулы заострились от усталости, а на шее расплываются отвратительными синяками отпечатки ладоней, и чувство вины колет куда-то, где когда-то билось сердце. — Хорошо, — соглашается Черновод. Он не называет его идиотом, даже не осуждает внутренне, потому что ему кажется, что он начинает понимать. Сон ватным одеялом снова накрывает его разум, но он упрямо и очень тихо шепчет, надеясь, что его услышат: — Прости. Ши Цинсюань возвращается на своё прежнее место возле лежащего Черновода, подносит его ослабевшую руку к губам, осторожно целует и, не поднимая взгляда, шепчет в ответ: — Это ты меня прости. Когда-нибудь. Однажды. Если сможешь. *** В третий раз Черновод просыпается, когда снаружи уже ярко светит солнце, играет лучами на свежевымытой листве. В пещере пусто, он понимает сразу. Пора возвращаться в свой чертог Сумрачных вод, переждать открытие горы, а с этим наивным упёртым идиотом он разберётся позже. Если этот мелкий идеалист окажется жив, конечно. Подобные мысли он гонит прочь и очень осторожно, будто на пробу, улыбается утру. *** Починить веер несложно. Сложно найти причину и мужество вернуть его хозяину. Потому он почти благодарен этому безликому ублюдку за поднятую в столице суматоху и отличный повод. Почти благодарен за то, что может в открытую смотреть на Ши Цинсюаня, который умудрился где-то покалечить ещё и ногу, и теперь так жутко её подволакивает. Это одновременно злит и отдаётся горечью вины, заставляет говорить с ним жёстко и по делу, делиться силой, будучи уверенным, что он не использует ни капли на себя. Благодарен. *** На холме за храмом Водных каштанов пахнет просто и уютно: свежескошенной травой, вечерней прохладой и аппетитным дымом. Черновод смотрит издалека на ватагу босоногих бродяг, поедающих заслуженное угощение. Смотрит на Ши Цинсюня, такого же грязного, растрёпанного, в рваной одежде, но так разительно отличающегося от окружающих его оборванцев. Черноводу кажется, что он излучает свет, который ореолом сияет вокруг. Он понимает, что это бред, но глаз отвести не может. Сзади неспешно подходит Хуа Чэн, позвякивая своими извечными цепочками на сапогах: — Даже не думай влезть на кухню! — лукаво произносит он. Прослеживает взгляд Черновода, и голос его становится серьёзным: — Думаешь в конце концов подойти? Черновод резко отрицательно машет головой. — Ясно, тогда подожди здесь, он сам подойдёт. Он смелее, — Черноводу чудится тень уважения в голосе Хуа Чэна, но он сильно сомневается, что верно расшифровал его тон. Ему бы огрызнуться на подобное заявление, но он только вскидывается и быстро отворачивается, признавая правдивость утверждения. И остаётся ждать в одиночестве. Наевшись наконец, Ши Цинсюань поднимается на ноги и находит его глазами, будто нутром чует взгляд, и, хромая, бредёт навстречу. Останавливается поодаль, улыбается неуверенно. — Привет? — Я не менял твою судьбу, ты же знаешь? — вместо ответного приветствия выпаливает Черновод. — Знаю, — уже куда более уверенно улыбается Ши Цинсюань и подходит на полшага ближе. Черновод наконец расслабленно опускает плечи, только сейчас осознав, как напряжён был всё это время. Обнять хочется нестерпимо, почти до боли ломает руки и где-то в груди. Но нельзя. Нельзя, потому что через вырытую его собственными руками пропасть нужно заново строить мост. На правде. Нельзя, если он снова хочет почувствовать в ответ вместо подспудного страха безусловное доверие, на этот раз подкреплённое искренностью. А он очень хочет.