Мотылек и лисье пламя

Люди не умеют любить так, как умеют боги: отчаянно, глубоко, безжалостно и эгоистично. У нас впереди целая вечность, у них — лишь короткий миг. Десятки, сотни и тысячи лет я слушал их молитвы: робкие надежды на взаимность, просьбы о встрече, бессильные заклятья о снисхождении родных… Я любил их, как и положено богу, любил, и изо всех сил пытался им помочь. В конце концов, разве не в этом смысл моего существования? Бог Земли, покровитель семей и браков. Я видел черные сердца, что молят о любви ради своей выгоды, я видел тех, кто готов был отдать ради возлюбленных все… даже свою жизнь. Но день, когда я повстречал того, кто ни о чем не просил, но сильнее всех прочих нуждался в моей помощи — разделил мою жизнь на до и после. Пять сотен лет назад мир был совсем иным — междоусобицы и войны терзали наши земли, люди верили в нас, богов, и мы обладали невероятной силой. Тогда-то я и увидел его впервые — измученного проклятьем злого духа, что доверил свое сердце человеческому дитя. Ёкай, о котором слагали легенды, бич всех окрестных деревень, что не знал пощады и милосердия. Я знал о нем. Не мог не знать. Я был наслышан о его безжалостности и мощи — он опустошал целые деревни, убивал лишь ради развлечения, дикий лис, прежде непокоренный никем. Я помню этот день, словно вчера: потерянный дух, уже опутанный проклятьем, уже приговоренный к смерти, брел сквозь миры, желая лишь одного — конца. Имел ли я право вмешиваться? Я до сих пор задаю себе этот вопрос. Черные отметины на белоснежной коже, разорванное хаори, блуждающий взгляд фиалковых глаз — он уже дошел до своего предела и ждал только одного — избавления. Но стоило мне лишь прикоснуться к нему — проклятому демону, что терзал мои же земли многие столетия, как мир изменился раз и навсегда. Он ни о чем меня не просил. И это была правда. Он отдал свое сердце человеческой женщине, и ради этой любви пожертвовал всем — и своей земной жизнью, и своей загробной. Я до сих пор не знаю, что это было, но стоило мне увидеть этого поверженного, сломленного лиса, что наводил ужас на всех, как в моей душе пробудилось что-то такое… я не могу объяснить, но впервые за многие века, я вдруг понял, о чем взывали мои прихожане. Я был готов на все, лишь бы никогда не угас огонь в раскосых, фиалковых глазах, лишь бы избавить его от этой боли, на все… лишь бы он остался жив. Я попрал все правила, и поверьте, у богов их не мало. Я заставил его забыть. Своим вероломным божественным поцелуем я стер из его памяти Юкидзи, Нанами, всех дев из кварталов красных фонарей… Раз и навсегда сделав его своим. Я не знал иного пути, как избавить его от боли, и потому выбрал самый очевидный — забвение. Я говорил себе, что сделал это ради него, но правда была в том, что единственное, чего я хотел — чтобы он стал моим. Безумный, неукротимый злой дух, что наводил страх на всех в округе — дикий лис, что сжигал деревни, пленял красоток, заливался саке и ни в чем не знал меры — в моих руках превратился в заботливого и нежного хранителя, который посвятил служению всего себя. Больше не было места разнузданным попойкам, злобным провокаторам вроде Акуро-Оу, не было ни смертей, ни боли, ни отчаяния, что сеял он прежде. И все же… только я знал, какой ценой. Неудержимый лисий огонь все еще пылал в его душе, и я, словно мотылек, летел на этот свет. Я был очарован своим хранителем, его услужливой предупредительностью, преданностью, нежной заботой обо мне и храме. Да, я избавил его от боли, но вместе с воспоминаниями я отнял у него гораздо больше — самого себя. В нем что-то надломилось, и он не был больше прежним Томоэ. Все эти годы, десятки, сотни лет мне хотелось верить, что он забыл, правда забыл свое прошлое. Что, когда я призывал его ночами, он отзывался не из рабской покорности плененного духа, обреченного стать хранителем, что он отзывался потому, что сам так хотел… Но это была лишь иллюзия, и я знал это и ненавидел себя. Его разум потонул в забвении, и кроме меня, его служения, моего храма, и наших, пусть и редких, но таких отчаянных ночей, он ничего не знал, но его сердце… Его сердце по-прежнему принадлежало человеческому дитя — женщине, которой я завидовал всем своим существом. Это было так больно — чувствовать мягкость его волос под пальцами, ощущать жар и бархатистость кожи и в то же время знать, что он со мной лишь потому, что связан заклятием божественного поцелуя — нерушимого договора между хранителем и богом. Он был безупречен. С той же страстью, с которой он прежде пускался в свои кровавые авантюры, он принялся обустраивать мой храм и служить мне во всем. Это было золотое время, прошло почти пять сотен лет, и я все еще не оставлял надежды, что его сердце излечится: забудет, и останусь один лишь я… Но двадцать лет назад произошло то, что второй раз заставило перевернуться мой мир с ног на голову: появилась она… девочка с чистой душой, что так любила Томоэ, что готова была пожертвовать всем: своей жизнью, мечтами, она даже была готова отдать его другой, лишь бы спасти… Люди не умеют любить так, как умеют любить боги. У людей есть лишь короткий миг, у нас — целая вечность. Я мог бы еще сотни лет держать своего лиса на коротком поводке, безнадежно ждать взаимности и верить… но эта девочка, хрупкая, глупенькая малышка, заставила меня отступить. Если я хотел спасения для Томоэ — я должен был отдать его в руки земной женщины, в руки Нанами. Я видел хитросплетения прошлого и будущего, нерушимых клятв и знал — не я приведу его к счастью. За эти годы я слышал множество просьб и молитв от влюбленных, но никогда не понимал их в полной мере… До этого дня. Ради Томоэ я был готов расстаться со своим домом, расстаться со всем, что было дорого для меня. Я отдал ей свои права. Измученная, настрадавшаяся душа маленькой девочки заслужила право стать богиней Земли, занять свое место в храме и, наконец, излечить Томоэ. Я был готов на все, лишь бы тот лис, которого я повстречал пять сотен лет назад между мирами, вновь вернулся к жизни. Рядом со мной он никогда не стал бы прежним… но рядом с ней — кто знает. Боль, чудовищная боль, что сковывает все тело и мешает дышать. Боль, такая сладкая, что заставляет захлебываться в нежности. Когда я смотрю на них, мне хочется, чтобы эта боль никогда меня не отпускала. Томоэ сильный, почти всемогущий, и рядом с ней он становится таким, каким бы никогда не смог бы стать рядом со мной. Он может прийти к ней на помощь, уберечь, вновь стать тем самым непокорным духом, которого боялись и смертные, и ёкаи. Я бы так хотел, чтобы он снова стал прежним рядом со мной. Диким, необузданным, похотливым, жадным до развлечений, но чтобы ничего ему не хотелось сильнее меня. Мой злой дух. Прирученный лис. Я был в таком отчаянии, что готов был принять за любовь преданность хранителя, скованного клятвой божественного поцелуя. Я верил в это и безуспешно искал знаки в его душе, когда оставил его одного, на эти долгие двадцать лет. Но тщетно. Там была привязанность, благодарность, но не любовь. Любовь, любовь пятисотлетней выдержки была не ко мне, и я не мог не отступить. Я смотрю на красавицу Нанами в свадебном сиромуку, прекрасную, как цветущая сакура, на то, как Томоэ глядит на нее — нежно и влюбленно, и мое сердце кровоточит, точно открытая рана. У этой боли — сладко-горький вкус, потому что я счастлив за них, по-настоящему счастлив. Я понял, как умеют любить люди, когда впереди нет вечности, есть лишь короткий миг. Я отпускаю Томоэ. Это — время прощания, уже завтра он станет человеком, что значит — я не найду его там, за пределами, Томоэ больше не сможет меня увидеть, услышать, но я по-прежнему останусь рядом — мотыльком, что всегда будет лететь на свет неукротимого лисьего пламени.