Небо над плато Тамоэ

Морейна никогда не мечтала о принце. В Монастыре ей просто некогда было заниматься такими глупостями — знай учись! Учись метко стрелять из лука — так, чтобы в летящее перышко со ста шагов попасть. Учись бросать копье — тонкую, острую, потрясающе точную блестящую смерть. Учись… Учись. Ты для того и живешь, сестра Морейна. Для защиты восточных рубежей. Для войны. Не для любви. Морейна никогда не мечтала о принце, но именно с принцем ей пришлось повстречаться в катакомбах Собора. Она спустилась туда по велению долга и жрицы Акары — кому, как не ей, самой сильной и умелой из сестер, бросить вызов мучающему город злу? Он — Айден, принц Кандараса — пришел туда тоже из чувства долга. И еще потому, что в Соборе остались его отец и брат. — Вам не надо тут, — сказала она тогда. — У вас народ. Кто будет им править? — Зачем же нужен такой король, который отсиживается за спинами своих воинов? — ответил он спокойно, но так, что Морейна прикусила язык. — В таком случае, — она вздернула подбородок, — я буду вас защищать. Она сказала — я буду вас защищать — а сердце говорило вовсе не это. Сердце ее само собой прыгнуло Айдену в руки — в ту самую минуту, когда она впервые его увидела. В ту самую минуту, когда она взглянула в его глаза — ярко-синие, как сумрачное небо над поросшим вереском плато Тамоэ. Им некогда было думать о чувствах — каждый темный угол Собора таил опасность, и каждая тень могла стать их убийцей. Где-то в глубине катакомб прятали брата Айдена — маленького Альбрехта. — Я, знаешь, — рассказывал Айден в редкие минуты отдыха, — в детстве ревновал его к матери. И к отцу. Вот был я такой, единственный и неповторимый, а тут какая-то мелкота орущая нарисовалась. Мне двенадцать было… Казалось, Морейна теперь знала об Альбрехте так много, как будто она тоже была его сестрой. Альбрехт любил вишню и мог объесться ею до сыпи. Альбрехт однажды сломал руку, упав с лошади, но не заплакал, потому что Айден сказал ему — мужчинам не положено плакать. Альбрехт картавил, не любил уроки арифметики, прятал под половицей спальни целый взвод оловянных солдат и стеснялся подойти к Генриетте, дочери одной из придворных дам. Она даже успела его увидеть — перепуганного мальчика с такими же синими, как у Айдена, глазами — прежде чем его тело прорвалось изнутри, ломаясь и разваливаясь на части, из которых выросло то, что превратило светлый Собор в адское логово. Морейна сдержала свое данное Айдену слово. Она защищала его — она и присоединившийся позже кеджистанский маг Джазрет, которого не вели ни долг, ни любовь, а только неисцелимая жажда новых знаний; они защищали его. И Диабло, конечно же, пал. Пал, почти даже и не сопротивляясь, гулко хохоча в ответ на вонзающиеся в его тело стрелы; он кривлялся и глумился, изрыгая окровавленным ртом блевотину вперемешку с мерзкой хулой. Диабло пал. А потом… Позже Морейна думала, что должна была сама. Ведь она обещала! Обещала защищать… Ах, если бы она знала тогда, что принц Айден принесет себя в жертву, заключив в собственное тело частичку души Диабло… если бы она знала! Она бы выцарапала ту из его рук и воткнула бы себе в лоб. Никто на свете ее бы не остановил. Но этого Морейна, к сожалению, тогда не знала. Под серым, промозглым осенним небом похоронили то, что осталось от бедного маленького Альбрехта, и Морейна стояла рядом с Айденом, и он крепко, до боли прижимал к себе ее локоть. На его лбу алел свежий шрам, а губы были скорбно сжаты. Морейне хотелось расплакаться за них двоих. — Морейна, — сказал он, когда они прощались, а торговый караван уже ждал ее, — я приеду к тебе следующей весной. Слышишь? Я не знаю, как переживу без тебя зиму, но уж как-нибудь попытаюсь… — Ты… — она не поверила своим ушам. Он не дал ей договорить — притянул к себе и крепко поцеловал, и Морейна застыла, потому что совершенно не знала, как принято отвечать на поцелуи; она лишь чувствовала, как по ее щекам катятся слезы. — Почему ты плачешь? — с беспокойством спросил он. — Морейна, милая… — Мне просто очень хорошо сейчас, — прошептала она. — Так хорошо, что мне могут позавидовать ангелы. Так хорошо, что страшно, Айден… — Зима, — сказал он, уткнувшись лицом в ее рыже-каштановую макушку. — Нужно пережить зиму. Главное, что мы победили, Морейна. А дальше мы будем жить. — Жить, — эхом отозвалась она. — Мы будем жить, Айден. — Конечно, — улыбнулся он, и было в этой улыбке что-то болезненное; но его глаза оставались все такими же синими, и Морейна не смогла не улыбнуться в ответ. Таким она его и запомнила. Потому что принца Айдена она больше никогда не видела, а весной вместо него в Монастырь пришел Темный Странник с развороченным лбом, и, конечно же, весь Монастырь встал на защиту, и Морейна тоже, но ее сердце разрывалось на куски, ее сердце горело, выло, истекало кровью, и, конечно же, этого не могла не увидеть Андариэль, адская Дева Страданий, ведь она пришла вместе с ним, потому что демоны никогда не ходят в одиночку… — Я тебе его верну, — доверительно сказала Андариэль. — Это нетрудно. Вытащу кристалл и… Но не за так. — Пошла вон отсюда, — выплюнула Морейна. — Мне-то что, — она пожала красивыми белыми плечами. — Не хочешь, не надо. Я свое слово, в отличие от тебя, держу. Думай. Они ушли. Андариэль и он. А боль все не притуплялась. Боль становилась все сильнее и сильнее день ото дня. И Морейна сходила с ума от этой боли. Она обещала. Она так его любит… До чего же острые ржавые крючья рвут ее изнутри!.. Она его любит. И сестер тоже любит. Акара, смешливая Флейви, серьезная Фиона… Ее семья. Айден. Синие, как небо над плато Тамоэ, глаза. В дальнем уголке сознания билась мысль — Айден, настоящий Айден ни за что не принял бы такой жертвы. А мы ему не скажем, в горячечном полубреду думала Морейна. Не скажем, не скажем… Мы с Андариэль ему не скажем. А потом она вонзит осколок себе в лоб, да-да, и этим искупит свою вину. Конечно же, искупит! И они с Айденом будут жить. Где-то в глубине ее разума кричала и билась о закрытую дверь настоящая Морейна — та, что составляла ее сердце и суть; и в замочную скважину этой двери Андариэль с улыбкой впустила ядовитый пар. *** Кровавая Ворона, которую больше никто не звал Морейной, бродит по кладбищу без цели и желаний. Она знает только, что должна поднимать из могил мертвецов, а зачем, для чего — ей неведомо. Да и неинтересно. В ее памяти порой вспыхивают картины — величественное здание с резными воротами, высокая женщина в фиолетовом жреческом одеянии, группы девушек с луками; иногда перед ее внутренним взглядом возникает мужское лицо с яркими синими глазами и шрамом на лбу. В такие минуты Кровавая Ворона садится на чью-нибудь могилу и тупо смотрит на высаженные вдоль аллей тисы. Ей кажется, что в безмятежной картине ее мирка что-то слегка меняется — но Кровавая Ворона не понимает, что именно. И тогда Кровавая Ворона горько плачет, сама не зная, почему — она плачет, и плачет, и плачет, и не может остановиться; ей кажется, что она упускает нечто важное, гораздо более важное, чем ковыляющие по дорожкам кладбища мертвяки, и изнутри ее снова начинают рвать крючья. Кровавая Ворона, которую больше никто не зовет Морейной, смотрит на небо над плато Тамоэ и все еще ждет весну.