pathetic.

Мэг Гриффин не была жалкой, нет. По крайней мере она внушала это самой себе, повторяя, как мантру, заученные наизусть слова утешения. Эти наивные строчки давно превратились в нечто большее, чем просто звуки сострадания к себе. Они стали заклинанием, сопровождающимся изжевыванием губ до солоноватого привкуса на языке и неровными запекшимися линиями на запястье. Убеждения оставляли отпечаток не только изнутри, но и снаружи, испещряя по-юношески мягкую кожу шероховатыми следами самовнушения. Нет, Мэг Гриффин не была жалкой — скорее отчаявшейся девочкой-подростком, потерявшейся в пучине безысходности. Мэг Гриффин была несчастна. Несчастна, когда в отражении зеркала вместо привлекательной стройной девушки находила пухлую дурнушку с обкорнанными под каре волосами и дурацкими очками в круглой оправе. Несчастна, когда отец, с ехидной ухмылкой на лице, так по-питеровски ставил ей подножки. Несчастна, когда мать, выказыв должную притворную заботу, отворачиваясь, хихикала в кулачок. Несчастна, когда очередной парень с насмешкой выплёвывал «нет» ей в лицо. Несчастна, когда каждый грёбанный день превращался в котёл из ада, медленно и беспощадно варивший Мэг в своём бурлящем нутре. Несчастна, несчастна, несчастна. Мэг Гриффин могла воспользоваться помощью ближайшего приятеля отца, так благодушно предлагающего её девушке. Мэг казалось, что в его содействии не было ни капли корысти, что он был одним из единственных в мире Мэг Гриффин людей, которые на самом деле сочувствовали ей, поддерживали и протягивали руку. Руку с небольшим полиэтиленовым пакетом, наполненным весьма сомнительным содержимым, которое, однако, не смущало Мэг. Оно было предназначено не для неё. Мэг Гриффин привыкла брать дело в свои руки. Так же, как она поступала и с безмолвными обращениями к себе, она не отступала, а шла до конца. Пусть это и стоило уже бескровных следов самобичевания на своём, и, быть может, на чьём-либо ещё теле. Нет, из всех определений «жалкая» было самым неподходящим для неё словом. Мэг Гриффин давно нашла утешение в своём младшем брате. Он был глуповат, порой агрессивен и немного скован, что было неудивительно при такой нездоровой обстановке в доме, но всё же, где-то глубоко внутри, он был добр. Мэг смогла разглядеть в нём эту потаённую мягкость. Она притягивала, словно шар света приманивает мотылька. Да, именно так и можно было назвать эту особенность Криса. Она была маленьким лучом света, глотком воздуха в этой душной, тёмной, затхлой семье. И именно поэтому Мэг не смогла ей не поддаться. Мэг Гриффин было по-сестрински жаль Криса, но у неё не было выхода. В конце-концов, это она была несчастной, и именно ей была необходима помощь. Поэтому, когда парень, наивно доверившись неожиданной заботе сестры, выпивал предложенный ему напиток, она всецело ей отдавалась. Настолько, что не замечала внезапно притихшую ругань родителей из-за стены. Настолько, что не замечала сжатую добела кожу в своих девичьих кулачках. Настолько, что в конце из её глотки издавался притупленный стон боли, а не какой-либо другой звук. Настолько, что после пробуждения помимо изнывающей головной боли Крис заметит мокрые дорожки слёз на своём теле. Мэг Гриффин чувствует себя самым омерзительным существом на планете. Она остервенело драит себя мочалкой, дабы смыть с себя следы гадкого поступка, который так бесстыдно совершила. Но противоречивые чувства только усиливаются, а боль никуда не уходит, и Мэг остаётся лишь провожать взглядом стремящуюся к сливу мыльную воду, желая раствориться вместе с ней в бездне водостока. Мэг Гриффин видит немое осуждение в глазах каждого, с кем ей приходится столкнуться. Она не знает, известна ли им её тайна, но даже без этого дополнительного бремени порицания ей безумно тяжело. В первую очередь из-за того, что она эгоистично предаёт тот крохотный лучик света в душе младшего брата, которым так бесстыдно пользуется. Ей не даёт покоя то, что Крис находится в полном неведении действа, что происходит уже который месяц. То, что он продолжает тайком сжимать её ладонь, когда отец в очередной раз поливает её грязными ругательствами. То, что он шепчет ей на ухо слова утешения, те же самые, что она уже давно заучила наизусть. Но, наверное, самым тяжелым было вновь заносить полиэтиленовый пакет с сомнительным содержимым над стаканом приторно сладкого Кул Эйда, незаметно стирая с щеки случайно набежавшую горькую слезу. Плакать не следовало, ведь Мэг Гриффин уж точно не была жалкой и всегда доводила дело до конца.