Этюд в вишневых тонах

Бесконечная нить дороги, где-то вдалеке поворачивающей направо, завораживала и притягивала к себе взгляд. Фредди, поначалу отпускающий «королевские» шуточки по поводу Его величества и Его же (личного, очень личного) водителя, заметно притих – хотелось уже быстрее добраться до прибрежной долины, чтобы запечатлеть первый августовский закат на полотне. Больше двух часов прошло от начала пути, ноги беспощадно затекали, но его это почти не волновало, - таких закатов он не видел ни в ставшем родным Лондоне, ни на родине, ни где-либо еще. Ярко-багряные лучи солнца разбивались о прозрачное лобовое стекло старенького «форда», отсвечивая на залитое золотом лицо Джона, сосредоточенно держащего в руках обивку руля. Серьезный, когда водил, Дикки за всю поездку не издал ни звука – права он получил относительно недавно, и обхаживал свою «ласточку» не хуже, чем купленную буквально на днях красотку-«Fender». Дыхание свежего ветра, растрепавшего черные кудри, заставило Фредди повернуть голову, чтобы в очередной раз мысленно разбиться об неистовую, бесконечную красоту устремившего свой взор вдаль Джона. Аккуратно ведущий машину, Дикки даже не повел бровями, и продолжил судорожно цепляться за руль, выдерживая почти черепашью скорость, навевавшую на Фредди неподдельную скуку. — Джо-о-онни, мы так только к полуночи доберемся… - протянул он капризно, но благодушно, и развернул фантик завалявшейся в бардачке вишневой карамели. — Главное слово – доберемся, Фредди, - не отрывая взгляда от дороги, пробормотал Джон. — Интересно, когда ты говоришь так, о чем ты беспокоишься больше? О своем прекрасном парне? – шутливо фыркнул Меркьюри, и отправил в рот ароматный леденец, — Или мне следует приревновать тебя к этой бездушной машине? — Ты ревнуешь меня к автомобилю? – показалась улыбка из-под сомкнутых губ. — И ко всему, что в мире зовется «техникой», милый! Я уже не помню, как выглядела моя комната до миллиардов всех этих бесконечных и бесполезных проводов… — И вовсе не бесполезных, – отстраненно парировал Дикки, — Подсказать, кто подлатал твою любимую плойку вчера вечером? Он еще сильнее вцепился в кожаный руль, нахмурившись и бормоча что-то очень тихо - чтобы не ссориться - за два месяца отношений Фредди успел изучить привычки возлюбленного почти досконально. Насупившийся и явно уставший от долгой дороги, Джон походил на воробушка, съежившегося на ветке, и Фредди отчаянно захотелось это исправить, вырвать его из удушающего кольца сжатости и стеснения. А что, если… Я улыбнулся своим мыслям – хорошо, что Дикки еще не научился их читать. Смуглая рука в бесконечных разноцветных браслетах потянулась вправо, и коснулась острой белой коленки, опускающейся и поднимающейся, когда Джон нажимал на педали. Почувствовав касание, Джон задержал дыхание, и на секунду прикрыл глаза. Все еще стесняющийся его внимания, Джон всеми силами старался следить за дорогой, и это неимоверно заводило игривого и настроенного на ласку Меркьюри. — Джонни, – позвал он возлюбленного, — Ну же, посмотри на меня. — И кто же тогда, позволь спросить, довезет тебя до берега? — Почему это «меня»? – ласково возразил Фредди, — Не меня, а «нас»… Дикки молчаливо улыбнулся: он все еще привыкал к этому теплому, и безумно нужному обозначению их с Фредди связи. Уголки губ дрогнули, и Джон тут же стушевался, словно стесняясь этой своей внезапной радости. — Ты будто меня боишься, – вдруг перевел тему Фредди, пустив пальцы по внутренней стороне покрытого прозрачными волосками бедра. — С чего… ты взял, Фредди… — Тогда докажи, – почти на грани, почти шепотом промурлыкал Фредди, продолжая незатейливую и волнующую игру, — Что не боишься… Вторая же рука неспешно изучала нагретую теплым воздухом кожу, едва заметно касаясь волосков, что вставали всякий раз, когда она нарушала придуманные кем-то границы. — Фредди, – протянул Джон, — Мне нужно следить за дорогой… — Разве я мешаю? – вкрадчиво прошептал Меркьюри, не прекращая ласкать его, — Я лишь хочу развеять твой страх. Умные изучающие пальцы устремились наружу, к колену, и обратно, выписав замысловатую дугу, и слегка сжали нежную кожу бедра, отчего Джон тихо, против воли, застонал. Контраст его серьезности и внутренней бушующей в Диконе страсти, воспламеняющейся от одного лишь касания руки, сводил Фредди с ума. Привыкший играть с огнем, он мгновенно загорелся шальной мыслью, и продвинул пальцы дальше, за кромку облегающих эту прекрасную ногу «мультяшных» бридж. В ответ на это, старенький «форд» ощутимо качнуло вправо. «Расслабься» - шептал мне встречный ветер, огни фонарей и теплые летние сумерки. «Доверься» - просили пышущие огнем кофейные глаза напротив. «Люби» - умоляли осторожные пальцы, будоражащие кровь, заставлявшие терять голову от невесомых прикосновений… — Боже… – и Дикки на мгновение потерял себя. Фредди облизнул сухие губы, почувствовав, как наливается желанием тело. Реакция Джона на его прикосновения была для него самым сильным и самым возбуждающим наркотиком из всех, что когда-либо существовали… — Фредди, - тихо простонал Джон, борясь с желанием прикоснуться к шаловливой руке, уверенно проталкивающей себе путь к сокровенному. — Не бойся… - наклонился, насколько это было возможно, Фредди, и обдал его шею пряным дыханием, — Я с тобой. — Мы не успеем, Фредди. Солнце почти село, а ты так этого хотел… Фредди улыбнулся, почувствовав в словах Дикки настоящую заботу — он действительно старался ехать побыстрее, чтобы желание любимого исполнилось, и он воплотил в акварельных красках прекрасный августовский закат. — Я нарисую вместо него тебя. И будто в знак согласия, солнце скрылось за горизонтом, подарив им напоследок последний отчаянно-багряный всполох.

***

Остановив, наконец, движение и подъехав к берегу реки, Джон облегченно выдохнул и положил руки на руль. Вождение давалось ему нелегко, а тут еще и Фредди со своей непонятной игрой… Впрочем, намерения его были ясны, и от этого Дикки нервничал еще больше – все же, трудно концентрироваться на дороге, когда с твоим телом проделывает такое… а, собственно, что такого делал Фредди? Всего лишь положил руку на его бедро. Всего лишь коснулся его, проведя аккуратным «музыкальным» пальцем по томившейся в тесных бриджах коже. Всего лишь разжег в Джоне пожар, который полыхал теперь, выгоняя из головы любые связные мысли. Мы встречались всего два месяца, и, кажется, единственное, что я помнил про это время – мое дикое желание Фредди. На концертах, репетициях, по дороге домой, у дверей квартиры, в гостях у Роджера, на подработке в мастерской и где вообще угодно ... Не утихающее, помноженное на остроту ощущений и тихую восторженную любовь. Взаимную, сумасшедшую любовь. Открытый, не боящийся быть собой Фредди болезненно волновал его, а явное, нескрываемое чувство к Джону делалось почти нереальным в его глазах. Разве так бывает – взаимно, до дрожи? И в моменты неосознанного проявления привязанности Джонни привычно одергивал себя, боясь разрушить эту трепетную грань, а потом, срываясь, отдавался чувствам с головой, неизменно сводя его с ума. Меркьюри меж тем уже давно выпорхнул из салона, сверкая голыми ногами в неприлично коротких шортах, и, казалось, позабыл о спутнике, вдыхая свежий воздух трав, воды и августовской прохлады – дитя солнца и южного ветра, в августе Фредди еще больше влюблялся в окружающий мир. Лето, как кровяные клетки, струилось по его венам и напитывало собою тело – и такой живой, влюбленный в природу и жизнь, Фредди волновал его еще сильнее. Приглушенные в сумерках, сочные вечерние краски определенно стоили того, чтобы их запечатлеть. Джон вышел вслед за ним, разложил на пригорке взятый у Брайана плед, и направился за красками и мольбертом, стараясь не смотреть лишний раз на изящную, стройную фигуру у кромки воды – каждая мысль о Фредди отзывалась в нем болезненным желанием прикоснуться. Но разве можно думать об этом, когда они приехали созидать? — Дикки, иди сюда! Вода просто волшебная! – звонкий голос в стрекочущей тишине разогнал непрошеные мысли. Как хорошо, что Фредди не умеет их читать! — Фредди, солнце село, поторопись, - отозвался он тихо, и уже собирался вернуться обратно в машину, когда его настигли теплые влажные руки, заключившие начинающее дрожать тело в кольцо. — Ты действительно думаешь, что я вытащил тебя сюда для того, чтобы рисовать? Джон обернулся и попытался расцепить связанный узел из пальцев – хотелось, чтобы Фредди не заметил этой бесстыдной дрожи, секунда за секундой лишающей его самообладания. — Я знаю, как это важно для тебя, Фредди, – упорно отнекивался Джон, — Ты же мне потом весь мозг проешь… — И не только мозг. И не только съем, - кокетливо улыбнулся Фредди, пуская руки в свободное плавание под развевающуюся на ветру рубашку, — Может быть, начну прямо сейчас. Горячая волна, разлившаяся по телу, совсем, как та – в машине – постепенно лишала Джона последних остатков самообладания, но Меркьюри было уже не остановить. — Фредди… не надо… — Так-так, - соблазнительный бархатный шепот опалил мочку уха, — Что тут у нас? Ага… - губы настигли его скулы, а рука, описав круг от груди до живота, неумолимо опускалась вниз, оттягивая пояс легких брюк. — Фредди, — Джон поймал его губы, и целовал теперь развратно и смело – отбросив последние сомнения, — Я ведь не железный… Меркьюри кивнул, натурально, по-кошачьи, замурчал, и, наконец, опустил изучающую руку вниз, под пояс, чтобы через секунду сдавленно охнуть. — Ничего себе, - довольно прошептал Фредди, оглаживая пальцами насквозь промокшее белье, — Джонни, да ты весь горишь! В ответ Дикки лишь сдавленно простонал в поцелуй. — Мой мальчик, как же ты меня хочешь, - продолжал изводить его Фредди, — Как же это заводит, господи… Не имея больше сил, Джон развернулся и утянул его в новый поцелуй, толкаясь в ласковую руку, оглаживающую горячий, изнывающий от томления член. — Сейчас, мой хороший. Сейчас. Вид стонущего Джона, напоминавшего сейчас бесстыжую и очень красивую шлюшку, закружил Фредди голову. Он обалдело улыбнулся, поймал его безвольную руку и прислонил к своим губам, чтобы напоследок выбить из Дикки особенно сладостный стон. Бархатистые вишневые умелицы захватили один из пальцев, облизали его до основания и вобрали в рот полностью, отчего Дикки закричал ему прямо в губы. — Вот так, мой сладкий, - прошептал Фредди, — Кричи для меня… Почти потерявший сознание, Дикки стал мягким, как пластилин в его руках – лепи, что хочешь. И Фредди лепил – взглядом, жестом, ласковыми движениями пальцев, опускаясь на колени, облизывая мокрую от смазки головку, вбирая ее в рот целиком… Ты не боишься ничего, и этим освобождаешь меня от условностей. От прикосновений юркого, пластичного языка я бессовестно и бесстыже кричу, на автомате прижимая умелый рот к себе, чтобы ты заглотил член до упора, и впиваюсь пальцами в голову, оставляя на ней нервно-страстные царапины. И ты сам в этом виноват – ты весь состоишь из желания, дыша им и живя во имя него, так почему я буду чувствовать иное? Фредди сосет до невозможности красиво, почти артистично, обводит языком член по длине и бокам, очерчивает им каждую венку, не уставая любоваться напрягшимся и пульсирующим стволом, так остро отзывающимся на его ласки. Он может делать с ним, что хочет, и он делает – пошло, развратно, разбрызгивая слюну, облизывая небольшие яички и чувствительную точку рядом, доводя Джона до пика, до невообразимой вершины блаженства, когда становится плевать, где ты, кто ты, когда важен – только этот рот, вытворяющий с ним такое, о чем не стыдно было бы написать и в мемуарах. — Мы приехали сюда… рисовать… черт, я как кисточка в твоих руках… да когда я успел? Обмакни меня… Боже… Фредди, я люблю тебя… Этот язык, да, пожалуйста, еще, глубже… Глубже, я сказал… - истинная сущность вырывается из Дикки, скрытая в руках, направляющих его голову, сейчас она правит им и задает тон ритмичным движениям Фредди, у которого уже заканчивается дыхание, но с членом во рту сказать об этом не так-то просто, и он выпускает его наружу, ловя полный разочарования стон. — Вот это и называется – развеять твой страх, - Фредди поднимается, и, не спуская с Джона озорной улыбки, толкает его к распахнутой двери «форда». Да, я открываю тебя, Джон, каждый день заново, как конфету с неизвестной ягодной начинкой, откусывая понемногу, наслаждаясь вкусом, не спеша, растягивая удовольствие на максимально долгое время. Сегодня ты первый раз схватил меня за волосы и отдал полный мольбы и страсти приказ, а завтра, может, я и вовсе подчинюсь тебе, отдам тебе все свои роли, стану тем самым пластилином в умелых ласкающих руках… Блестящая упаковка латекса валяется где-то рядом с брошенной вишневой карамелью, и Фредди смеется, сравнивая оба вкуса, побывавших в его рту. Пожалуй, нужно как-нибудь сравнить и Джону. — Я тоже люблю тебя, Дикки. А когда ты кричишь подо мной – вообще тотально! — Черт, в машине, как подростки… - смеется Джон, послушно укладываясь на потертое заднее сиденье. — Заткнись... Просто люби меня, прямо здесь и сейчас, - не в силах больше терпеть, Фредди обрушивает подогретую темпераментом и летним буйством красок страсть, целуя Дикки, разводит ноги, от тесноты неудобно обвивающие его бока, и медленно вводит в него первый палец. Внутри Джона горячо, влажно и очень тесно, и эта теснота сводит Фредди с ума. Вожделеющий, послушный, абсолютно мой. Он лишь на миг представляет, как будет сейчас трахать это податливое тело… Волна возбуждения пронизывает током, и он нетерпеливо проталкивает сначала один палец, затем и второй, выбивая из Дикки ужасно пошлые стоны. — Тебе хорошо? Хорошо, я спрашиваю? - шепчет, срывая слова, он Дикки на ухо. Как будто может быть по-другому. — Фредди, да… Хочу тебя… в себя, давай, давай уже, черт… - череда быстрых поцелуев в губы, щеки и изящную шею действуют на Меркьюри не хуже экстази, которым они закидывались в одну из первых бессонных, наполненных неудержимой похотью ночей. Войдя в Джона почти полностью, Меркьюри рычит, и оставляет ощутимый болезненный след на молочной коже шеи – ничего, пусть походит с его меткой, потому что Дикки – его мальчик, его ручной послушный зверек, которого он будет иметь столько, сколько пожелает, до хрипов, до влажных следов на простынях, которые потом – только выкидывать, ибо порваны, до сбитых коленей и мокнущего в перерывах белья… — Мой вишневый мальчик, - путаные ассоциации все еще гуляют в голове, — Трахал бы тебя каждую свободную минуту… - Фредди толкается, один раз, второй, вжимает потное тело в обивку сиденья, заглушая стоны новыми поцелуями, совпадающими с ритмичными шлепками кожи об каменный член Дикки, больно упирающийся ему в живот. И казалось, что замолкла река и затих стрекот в травах, уснул ветер и погасли звезды – замер окружающий мир, не желая им мешать. Только покачивающийся «форд», пошлые стоны двоих и забытая дорога у берега реки, по которой сегодня уже никто не поедет обратно. — Хочу тебя везде, хочу, чтобы ты хотел меня, милый мой, - отрывочный, бессвязный влюбленный бред в ухо подгоняет кровь и горячие потоки возбуждения, и Джон освобождает одну руку из плена, тянется к члену, набухшему и готовому взорваться, но Фредди обхватывает его сам, играя с ним, как с самым дорогим в мире инструментом. — Черт, - скулит Джон, не успевая как следует насладиться лаской, и кончает в подставленную руку, продолжающую гладить его и ласкать, — Прекрати, пожалуйста… ах, это же невыносимо… Но Фредди этого мало – он привык получать все. И отдавать – тоже. — Я покажу тебе звезды, — дьявольски шепчет он, — Такие, какие и Брайану не снились. Он замедляет движение, забывая на секунду про собственный стоячий член, и с усердием надрачивает Джону, кричащему ему прямо в ухо. Ай, да прелесть! Кто бы мог подумать, верно, на что способен этот миленький «тихушник»? — Фредди… я… тебя… ненавижу, черт, продолжай, блять! Невозможно, невозможно, - бормочет он, перемежая слова частыми мелкими вздохами, прежде чем его накроет вторая, невероятно мощная волна. Твои губы, пухлые, вишневые, созданные для того, чтобы облизывать меня, а может, и микрофон... Твои руки – сильные, и не скажешь, что пианист... Твое безумное тело, в моих фантазиях – обвитое веревками и цепями, ах, до чего же я дошел с тобой? Твои глаза, раздевающие меня без слов. Я теку от тебя, я хочу тебя, я сошел с ума, и, черт побери – ты лучше, чем наркотик, лучше, чем виски, лучше, чем жизнь… Отдышавшись, Джон без церемоний выскальзывает из объятий Фредди, чтобы через секунду встать перед ним на колени – на траву, голую и влажную, приникнуть сухими губами к взмокшим волосам на бедре, как грешник, умоляющий о прощении, - и Фредди нравится эта ассоциация сильнее, чем чертова вишневая карамель. — Дикки… - стонет Меркьюри, которому, наверняка, и до этого отсасывали не раз – женщины, и мужчины, красивые, скромные, продажные и не очень, - но такого, как Дикки, у него не было еще никогда, — Сосешь, как… — Как кто? – абсолютно дикий взгляд исподлобья снизу вверх пронзает Фредди током. — Готов поспорить, лучше, чем Кэтрин*… - гортанный стон выбивает фамилию из головы, и Фредди инстинктивно хватает его голову, с силой прижимая к покрытому бурной растительностью паху. — Ох, до нее, боюсь, мне далеко. Соси, Джон, просто, блять, соси! — Давай, - зеленые глаза хитро сощурились, — Кончи для меня. Фредди вбивается в его рот, вырывая с головы Джона длинную прядь, и горячим потоком изливается на бесстыдно высунутый язык, засасывающий член еще раз – говорят, что рыжие самые мстительные люди, и – о да, как Фредди был с этим согласен! Кажется, что Дикки высасывает из него жизнь – так активно работают его язык и вспухшие губы, но Фредди это нравится, о да. Конечно, ему нравится. — Соси, - стонет он, — Соси еще! — Как скажете, моя Королева, - пошло улыбается Джон, и вбирает его плоть снова. За вторым оргазмом следует третий, и Меркьюри бессильно опускается на влажную траву, пачкая ей смуглые колени. Он валится на грудь опустившемуся вслед Джону, пытаясь утихомирить сбитый сердечный ритм, и неосознанно слизывает с кожи соленую влагу. На шее и груди Дикки наливаются цветом багровые метки, смешиваясь с уже оставленными накануне – увлекательный след этого вечера хочется запечатлеть наравне с тем самым закатом, что давно скрылся в полутьме. — Фредди, - блаженно бормочет Джон, — А как бы ты назвал эту картину? Меркьюри, расслышав вопрос, тихо смеется, и прижимается к его щеке взлохмаченной роскошной гривой. — Почему «бы»? Я, кажется, нарисовал кое-что получше. — И… все же? – не отстает Дикки. — Я все время вспоминаю ту чертову конфету, - признался вдруг Фредди, — Кажется, теперь она ассоциируется исключительно с соблазнением твоей невинной и чертовски возбуждающей натуры! — Этюд в вишневых тонах, - промурлыкал Джон ему куда-то в ухо. — Что, прости? — Я бы назвал это «Этюдом в вишневых тонах». В розовых – уже есть, в багряных тоже… — Этюд с вишневым Дикки, - добавил Фредди, мазнув взглядом по брошенной на сиденье карамели, — А шоколад я добавлю от себя… - и прикоснулся смуглым пальцем к сомкнутым «ягодным» губам. Мольберт, ставший их преданным и молчаливым зрителем, наконец-то дождался своего часа.