***
Первым, что почувствовал Чуя, был мокрый бок и безудержные всхлипы. Он приоткрыл глаза, замечая рядом свою команду и Есано. Врач порхала туда-сюда и огрызалась на собравшихся людей, мол, пациенту вы так не поможете. — Это в-все я виновата, — рыдала, обнимая его, Люси, — я т-такая дурочка. Она вся покраснела и опухла от слез, и, раз начала заикаться, то давно лежала здесь. Другие игроки пытались приободрить ее, но девушка не отходила от него. Крайним заплывшим взглядом Чуя приметил около входа другие фигуры: пуффендуйца Ацуши, профессора Кое и, удивительно, Дазая. Он неловко жался к косяку и постоянно бросал беспокойные взгляды на собравшуюся толпу. Или на него?.. — Он проснулся! — заорала Наоми и запрыгала от радости. Остальные заверещали, как петухи и прочая назойливая живность по утрам, и Чуя сморщился. Голова запылала дикой болью, а мокрый бок заколол. Похоже, он что-то сломал… — А ну-ка все разошлись! — стала разгонять их Есано. — Больному нужен покой, а вы тут разорались, словно он при смерти. — Чууя, — продолжала плакать Люси, поднявшись и смотря на него глазами провинившегося котенка, — прости меня, прости… — Люси, ты ни в чем не виновата, — оборвал девушку он хриплым голосом, — не вини себя, пожалуйста. Девушка не успела ответить, как разозлившаяся Есано вытолкала всю команду, рослых и больших ребят, из медпункта, прихлопнув дверью. В комнате остались только профессора Кое и Фукудзава — седовласый декан Гриффиндора. Чуя немного побаивался старого волшебника, но и уважал. — Как ты себя чувствуешь, Чуя? — сдержанно спросил он, подходя ближе. — Бок колит, — прохрипел парень. Он прочистил горло, пытаясь вернуть привычный тон, — а так нормально. — Мы волновались, — теплее прощебетала профессор Кое, и Чуя улыбнулся ей. — хорошо, что ничего плохого не случилось. У парня потеплело в груди. Женщина уселась рядом и погладила его руку, и гриффиндорец прикрыл глаза от спокойствия. Рядом шуршала белым подолом Есано, готовя очередное противное снадобье. Зато за горечью следовал вкусный шоколад с Хогсмида. Есано припрятывала на всякий случай и после колких ругательств давала шоколадных лягушек. Он не в первый раз попадал сюда — почти был постоянным посетителем, то с растяжением, то с опухшей щекой после драк. Но похоже на этот раз все серьезно — Чуя что-то сломал, скорее всего, ребра. — А что с игрой? — резко воскликнул он, и Кое чуть подскочила. — Слизерин выиграл? — Нет, не выиграл, — Фукудзава поджал тонкие губы: он ненавидел проигрывать Слизерину, точнее их декану Мори — игра остановилась. — Ты упал с пятнадцати метров, — сказала Кое. — Фукудзава в последний миг остановил тебя. — И каким образом жив остался, непонятно! — раздалось ворчанье Есано. — Я уже давно говорю, отмените ваш травмоопасный квиддич. Так и умереть не долго. — Я что-то сломал? — с тревогой прошептал Чуя. Он с облегчением выдохнул, когда Есано отрицательно покачала головой. — Бладжер влетел в метлу, а не в тебя. Только шишки набил. Только его отпустило, как он замер с ужасом на лице. Его Комета-140! Его верная старушка, купленная на еле собранные деньги, со времен второго курса, когда он только начал играть в квиддич! Она, такая неприметная среди дорогих Молний и Нимбусов, несмотря на дряхлое состояние, смогла взять Кубок школы в прошлом году. Как он теперь будет играть в квиддич? Где ему найти деньги на новую? Возможно все отчаяние и боль отразились на лице, потому что Кое с тревогой приподнялась, даже невозмутимый Фукудзава наклонился поближе. — Что-то случилось? — спросили профессора. Чуя, сдерживая слезы, сдавленно прошептал: — Моя метла сломалась. Где м-мне найти новую? Лица взрослых вытянулись. Наступила тишина, профессора и Есано переглянулись, и Кое распахнула глаза, наполненные жалостью. Женщина прильнула к нему с теплыми объятиями. — Я куплю тебе новую, Чуя! Только не переживай и не плачь. — Спасибо, профессор, но нет, — жалованье у Кое было скромным, она бы не вытянула метлу. — Я куплю сам. Женщина ничего не сказала, но в глазах читалось, что она не верит. Чуя потупил глаза на собственные руки, и Есано, чувствуя, что ему хочется остаться одному, выгнала и профессоров, но в более мягкой форме. — Хочешь шоколада? — спросила она. Чуя бессознательно кивнул. Он все еще думал о метле. Благодаря своему маленькому росту (хоть где-то он выходил плюсом) и необычайной прыти, парень и со старой метлой догонял снитчи. Теперь же придется брать школьные метлы — даже на фоне его Кометы-140 они были плохими. Неповоротливые, с вылетающими прутьями и жестким древком, на них свободно не полетаешь. Придется копить. Он посчитал, сколько сможет откладывать — благо, все к школе он купил, хоть и поддержанное. Вышли не очень красивые цифры. Ему стало еще хуже. Он скис и побелел от безысходности, скосив голову на подушку. Возможно, Чуе можно было уходить, но он не хотел возвращаться в шумную гостиную и пересекаться с людьми. Жуя ставший безвкусным шоколад, Чуя смотрел в пустоту. Есано сновала туда-сюда, чистила горшки и проверяла запасы. — Не думай, что тебе можно выходить. Ты испытал большой стресс, да и руку растянул. Проведешь ночь, и я тебя выпишу. Чуя кивнул, и слова приободрили его. Значит, можно спокойно похандрить. Он развернулся на здоровый бок и набил одеяло. Не всегда удается полежать в тишине, а сейчас парень как никогда нуждался в этом. Часы неспешно тикали. В картине напротив люди сновали около больничной койки, на их нарисованных лицах играла не то траур, не то уныние. Чуя хотел раствориться в ней на несколько дней. — Я отлучусь ненадолго, — оповестила Есано и перед дверью прикрикнула: — Не вставай. Накахара не ответил. Женщина исчезла с хлопком двери. Теперь можно со спокойной душой поплакать. Чуя втянул носом воздух, и глаза предательски повлажнели. Почему жизнь такая несправделивая? Разве метла не могла сломаться у какого-то богача, которому расплюнуть купить новую. Почему именно он, с пустыми карманами нараспашку? Иногда Чуе хотелось послать всех и убежать далеко-далеко. Дверь тихо отворилась. Накахара растер выпавшие слезы по щекам и привстал, чтобы посмотреть, кто пришел. И обомлел. У порога стоял, переминаясь, Дазай. Он молчал, неловко смотря на удивившегося Чую. Странно было видеть в этих карих глазах не гнев, не насмешку и даже не ненависть, а простые беспокойство и смущение. Словно они и не враги вовсе. Дазай тоже понимал, что все выглядит странно. — Твоя метла сломалась? — первое, что выпалил он, и Чуя пришел в ярость. Его брови пошли ходуном. Парень привскочил, алея, не чувствуя боли в боку, и отчеканил: — Если ты пришел насмехаться, то уходи. Чуя демонстративно отвернулся от парня, зажимая подушку в руках. Боль от потери сменилась негодованием. Как ему смелости хватило прийти? Что он за монстр, смеяться над его чувствами? А Чуя уже подумал, что Дазай пришел проведать его… — Я сочувствую, — вдруг сказал он. Чуя сощурился. Он посмотрел назад, где Дазай так и стоял около входа, и почему-то поверил его словам. Слизеринец не смеялся, не усмехался с привычным насмешливым видом, а волновался. Парень теребил подол мантии, и ядовито-зеленый галстук топорщился кривыми волнами, несмотря на озабоченность Дазая на прилежный вид. Возможно, он спешил к нему? Чуя отбросил странные мысли и постарался придать вид строгости, чтобы слизеринец не расслаблялся. — Когда ты падал, я думал… думал, что ты умрешь. Суровость спала с лица Чуи. Ему вспомнился момент падения — как сломанная метла накренилась, снитч исчез из поля зрения, а до охваченного победой разумом начало доходить, что он, вообще-то, падает. Он не успел вскрикнуть, когда Комета полетела вниз, а Дазай изо всех сил потянулся к нему. Вот его рука почти схватила другую, коснулась пальчиков, но гравитацию не обманешь. До смерти напуганный слизеринец стал превращаться в зеленую точку, все закружилось и потемнело. Он захлопал голубыми глазами и пробормотал: — Но я же не умер. — Если бы я взял тебя за руку, ты бы тут не лежал. Тихий голос слизеринца сквозил сожалением. Дазай на шаг приблизился — Чуя придвинулся к краю кровати, чтобы разглядеть получше знакомое лицо, преобразившееся до неузнаваемости. Густые ресницы трепетали на полуприкрытых глазах, шоколадный цвет которых потемнел до сырой глинистой земли, а волосы, рвавшиеся к потолку, тяжелым грузом свалились на лицо. Дазай выглядел побитой собакой, пришедшей к ногам своему хозяину. — Прости. В эту минуту Чуя до комичности вытянулся, как пеликан с набитым ртом. Что вообще происходит? Он еще не проснулся? Накахара незаметно ущипнул себя под одеялом. Нет, не спит. Тогда какого черта? Этот неумолимый холеный слизеринский идиот сошел с небес, чтобы что? Раскаяться за все года? Обычный Дазай посмеялся бы, нынешний даже не смотрел на него. Он молил о прощении, действительно волновался за состояние Чуи и, позабыв о гордыни, ждал в коридоре, пока все уйдут. Похоже, Накахара проснулся в другой реальности. Он попытался собраться. Сжал до хруста зубов рот и ответил: — Ты не виноват. Это я не усмотрел. Не беспокойся об этом, Дазай. Чуя в первый раз называл слизеринца по фамилии. Интимное и смущающее послевкусие. Дазай дернулся, когда Чуя назвал его так. Не тупой скумбрией, не идиотом и не ослом. А Дазаем. В грубом баритоне Накахары его фамилия парню даже нравилась. Почаще бы так. Парни не заметили, когда дверь тихо отворилась. Есано вспыхнула от злости, увидев незваного гостя, и хотела надавать по шее обоим, но замерла из-за услышанных слов. — Я очень испугался, — слизеринец остановился, чтобы найти передышку для слов, которых никогда не говорил, — мне казалось, мое сердце остановилось. Есано охнула и зарделась, понимая, что находится при личном разговоре. Она закрыла дверь без единого шума и на цыпочках отправилась прочь.***
Чуя сидел в столовой, когда случилось это. Сонный от бесконечного храпа его соседей, он вяло ковырялся в яичнице с беконом. Рядом сидел Куникида и шуршал пером, записывая идеально выверенные планы и списки. Он уже доел и не мешал Чуе, как всегда, хандрить. Накахара был признателен, что его не трогают. В отличие от шумных девчонок, в лице Люси и Наоми, которые то что-то вместе обсуждали, то обращались с глупыми расспросами к Чуе, словно другой не мог ответить. Он отбалтывался, отмахиваясь, и возвращался к яичнице. Чую одолевали тяжелые думы. Он смирился с утратой Кометы-140 и пытался придумать, где достать несколько галеонов. Внеурочной работы, кроме паршивых наказаний, в Хогвартсе не было, а про Хогсмид он еще не узнавал. Из-за падения Фукудзава строго-настрого запретил выходить из школы на эти выходные, поэтому Чуя с тоской провалялся в гостиной. Накахара надеялся, что найдёт выход. — А вот Чуя продолжает ходить на тренировки! — громко дулась Люси подруге. Девушки с возмущением оглянулись на парня, и гриффиндорец закатил глаза. — Ей-богу, мне не ногу оторвали. Я даже ничего не сломал и отлично себя чувствую. Все-таки я капитан и должен посещать тренировки. Люси продолжила осуждать его наплевательское отношение к себе, Наоми что-то добавляла. Чуя их не слушал. Он прошелся равнодушным взглядом по залу и остановился на одной фигуре. Дазай сидел спиной, сгорбившись, и что-то обсуждал с Федором. Парень похоже смеялся — пушистые волосы, блестевшие при утренних лучах, постоянно откидывались, и Чуя мог разглядеть розовые кончики ушей. Сегодня он как никогда приоделся: ни одной складочки и пылинки на мантии, воротничок накрахмален до скрипа, а ботинки сияли. Чуя настолько уперся глазами в спину слизеринца, что Федор, сидящий напротив Дазая, то бишь видевший всего зависшего от созерцания гриффиндорца, лукаво улыбнулся. Он тыкнул Дазая и указал на рыжего. Его щеки вспыхнули. Чуя молниеносно отвел взгляд и зажевал огромный кусок яичницы, лишь бы чем-то занять себя. Дазай усмехнулся. Накахаре даже не нужно было смотреть, чтобы увидеть насмешку на тонких губах. Осаму развернулся и встретил очень довольного, как наевшуюся крысу, Достоевского. Он поправил свое дурацкое каре, словно приготовившись к длительному разговору. — А все-таки что-то случилось у вас в медпункте, — строил догадки Федор. Их отношения после падения невероятно преобразились. Достоевский видел все от начала до конца, и сейчас наступил сказочный штиль в вечно штормившей бухте, словно они были во сне. Не хватало щебетаний птичек и кораблей для полного уединения. Федор не верил своим глазам. А после и ушам. — И случится еще что-то. Дазай со спокойной улыбкой пожал плечами на застывшие вопросы. Достоевский поперхнулся соком и ущипнул себя. Чуя тем временем, не пережевывая, проглотил весь завтрак. Он старался не думать о хитрой слизеринской змее, которую, похоже, пригрел на груди. Сдавит она шею до смерти или обнимет? Потому что в медпункте они славно и спокойно, по их меркам, провели время. Чуя усадил Дазая на кровать и поделился шоколадом. Сам он наелся до отвала. Они погрузились в тишину, прерываемую шуршанием фольги. — Ты больше не будешь играть в квиддич? Несмотря на рвение обыграть несносного коротышку в квиддиче, голос слизеринца снизился до печального тона, словно они были сокомандниками. Где ожидаемое злорадство? — С чего ты взял? То, что у меня нет метлы, не значит, что я позволю тебе выиграть Кубок школы. Размечтался. Чуя с широкой улыбкой огрызнулся. Еще чего. Дазай тоже улыбнулся, но продолжил с удивлением расспрашивать: — Где ты найдешь метлу? — Придется поднакопить, — вздохнул гриффиндорец. — Полетаю на школьной метле. — Прискорбно. — Хотел бы я, чтобы хорошая метла свалилась на меня. Никаких проблем. Что-то блеснуло в глазах слизеринца. Чуя не придал этому значение и навел парня на другой разговор, пытаясь спровоцировать того на прежнюю злость. Только Дазай больше не поддавался. Он либо усмехался, либо пожимал плечами, давая Чуе вскипеть внутри целый вулкан. Где его старый Осаму, холеный дурачок с большой самоуверенностью? Накахара не знал, как относиться к Дазаю после медпункта. — Почта! — вскрикнула Люси. Чуя поднял глаза. Сотни сов пролетали над ними, выбрасывая письма, газеты и подарки от родителей. Потолок преобразился в пестрое полотно, которое шумело уханием и взмахами мягких крыльев. Дети встречали их радостными улыбками, и Чуя тоже позволил себе приподнять уголки губ в ожидании. Возможно, мама прислала весточку. Да, она недавно справлялась о его делах, но профессор Фукудзава явно доложил ей о случившемся. Представив ее взволнованное лицо, которое переносило и так много печалей, Накахара повесил нос. Он не хотел доставлять маме неприятностей. Но какого было его удивление, когда незнакомая сова бухнула на стол большой продолговатый сверток, разбив стакан с соком. Перманентная бумага не могла скрыть очертание метлы, и у Чуи сперло дыхание. Он не открывал ее, думая, что кто-то ошибся отправителем. Кому вздумалось отправлять метлу ему, бедному неизвестному мальчишке? — Это что, новая метла? — воскликнула как всегда громко Люси. Все остальные услышали ее. Мигом вокруг него собралась шумная толпа, дергающая то гриффиндорца, то саму метлу. Кто-то, в диких дерганиях, успел оторвать кусок бумаги, и на свет показалась блестящая рукоять. Дорогая. Очень дорогая. — Не трогайте, — сказал Чуя, отмахиваясь дрожащими руками. — Это точно не мне. — Нет, Чуя, — рассудительный Куникида развернул бумагу до конца и указал на конец, где стройным почерком указывалось его имя, — это прислали тебе. Чуя вгляделся в слова. Нет, никто из знакомых не писал так. Гриффиндорцы загалдели еще сильнее. — Открывай! Открывай! — они застучали кулаками по столешнице так, что привлекли внимание большинства сидящих в зале. — Этого не может быть, — он сидел неподвижно, с открытым ртом и все еще не трогал подарок. — Я, наверное, сплю. Дюжину гриффиндорцев потянули его за рыжие космы, и Чуя взвизгнул. — Не спишь, — хихикая, вынесла вердикт Люси. — Открывай уже! Чуя убрал обёртку с третьего раза. Сердце, стучавшее бешеным тактом, затряслось сильнее. Это был Нимбус-1000! Настоящий, пахнущий свежими прутьями и отполированный до жмурящего блеска! Его метла! Гриффиндорцы ахнули вместо него. Люси запрыгала на месте, Наоми похлопала в ладоши, даже Куникида отложил очки. Чуя с отсутствующим видом держал Нимбус-1000. Шестеренки перестали крутиться в мозгу, чувства перестали чувствоваться. — Полетай на ней, Чуя! Сейчас же! — сокомандники подняли его за мантию и потащили к выходу. Гриффиндорец вдруг оглянулся. Осознание пришло к нему, когда парень увидел довольного Дазая, счастливо улыбающегося ему. Он отсалютовал и прошептал: «Удачи».***
Никогда чувство полета не доставляло такой эйфории. Он парил, как самая настоящая птица, если не обгонял их по быстроте. Холодный воздух хлопал по ушам, из-за чего Чуя не слышал восторженных криков учеников, высыпавших вслед за ним. Он поднялся выше остроконечных башен и вскрикнул, что есть силы. Одного малейшего движения хватало, чтобы повернуть метлу так круто, что Чуе не снилось! Он мог вертеться вокруг собственной оси, со свистом пролетать через узкие проходы и даже переворачиваться. Парень видел удивлённые лица в окнах и счастливо махал им, чтобы тут же исчезнуть за следующей башенкой. Он все еще не мог поверить, что у него есть Нимбус-1000! Чуя настолько не надеялся хоть раз на ней полетать, что не смотрел на заманчивую витрину в Косом переулке, быстро проходя мимо. А теперь что? Она у него в руках, настоящая, не бракованная и не проклятая, послушно исполняет самые сумасшедшие трюки! Они обязаны выиграть в этом году Кубок! Он посмотрел вниз, надеясь, что толпа ушла. И правда, она потихоньку рассеивалась. Возможно, начались уроки, и ему тоже стоило поспешить. Конечно же, Чуя не хотел. Он мог вечность летать вокруг замка, заглядывать в окна и пугать пролетающих птиц. А ведь парень еще не похвастался подарком профессору Кое, какие уроки? Чуя пролетал мимо Астрономической башни, когда приметил там какую-то фигуру. Он пригнулся, боясь, что встретит строгого декана или, того хуже, директора. Тот, может, и улыбнется чеширский улыбкой, но обязательно отправит мыть кубки. — Не прячься, Чуя, — донесся хитрый голос, и гриффиндорец чуть не свалился с метлы.— Идем сюда. Дазай опасно склонился через хрупкое ограждение, чтобы увидеть Чую. Тот прямиком влетел перед слизеринцем, чем вызвал испуганный визг. — Не кричи, — шепнул Чуя, слезая с метлы, — нам нельзя здесь находиться. — Но я хотел увидеть, как ты летаешь. Как тебе подарок? Самодовольно поправляя волосы, Дазай откинулся на ограждение. Чуя фыркнул, а потом с грустным вздохом передал Нимбус слизеринцу. Тот вскинул бровями с вопросом. — Я не могу принять, — Чуя покачал головой. — Спасибо за подарок, но он слишком дорогой. — Ты одурел? — Дазай недовольно откинул метлу обратно. — Я ведь от чистого сердца! Никогда так не делал, а теперь ты оказываешься? Серьезно, я не понимаю тебя. — Летай на ней сам, — упрямился Чуя. — А то я буду у тебя в долгу. — Послушай, — Дазай вздохнул, пытаясь не разозлиться, — мои родители богачи. Им плевать, что происходит со мной, зато задаривают всевозможными подарками, чтобы я не возмущался. Стоит им написать, и они могут подарить мне десять таких. Почему я не могу сделать тебе приятно, когда ты в этом нуждаешься? — Я не привык получать дорогие подарки. Я не заслужил ее. — Что? — челюсть Дазая упала. — Послушай, тупой ты коротышка! Ты так хорошо играешь в квиддич и справляешься с капитанскими обязанностями, что бесишь меня. Я только из-за тебя пошел в ловцы и капитаны, лишь бы обыграть тебя. Но у меня никогда не получится догнать, будь у меня самая крутая метла, тебя, с барахлом вместо нормальной метлы. Воспользуйся подарком, идиот, и выиграй Кубок! У Дазая выступили прожилки и тяжело вздымались ноздри. Чуя хихикнул. — Что смешного? — Дазай в миг растерял гнев. — Вот таким я привык тебя видеть, — Чуя подошел ближе. — Злого и шипящего, как настоящая змея. Я скучал по тебе, тупая скумбрия. Дазай остолбенел, когда Чуя, встав на цыпочки, завлек слизеринца в объятия. Рыжие кудри, пахнущие самим небом, защекотали ему шею, поэтому Осаму уложил голову своему врагу на плечо. Он слышал его сердцебиение, как поднимается грудная клетка под мантией, как двигаются губы около кадыка. Дазай неловко, с дрожащими руками, приобнял тонкий стан. На самом деле, он ненавидел объятия. Его обнимали редко: на важных приемах, у старой тетушки, его одаривали сухими хлопками по спине, некоторые целовали в щеку. Иногда мать и отец встречали после годового пребывания в Хогвартсе скудными объятими, больше похожими на неловкое и деревянное падение телами. В такие минуты он хотел отдалиться от людей, как никогда сильно. Но объятия Чуи нравились. Возможно, потому что он был гриффиндорцем, а у них вместо рационального холода жар по всему телу. Или он привык обниматься, потому что хотел поделиться любовью или горем, а не почтением. Слизеринцы не обнимались. Дазай хотел стать первым, кто научится этому. А Чуя понял, что вовсе они не враги.