lost boy

      Все дети взрослеют. Мальчик по имени Уилл Байерс жил в глуши в крохотном городке Хокинс и совсем с этим не торопился. Может быть, он не хотел, чтобы его детство заканчивалось, потому что казалось, что оно ещё станет счастливым, если подождать. Может быть, если бы он вырос, его было бы проще заметить, и ему удалось бы завести друзей. Но он был один, некуда пойти и нет места, чтобы назвать домом. И всё же Уиллу недавно исполнилось четырнадцать, то есть он сейчас в таком возрасте, когда мальчики могут вырасти за один раз в любое мгновение, так что нам нельзя тратить время и нужно скорее начинать эту историю.       Старший брат Джонатан его понимал. Он улыбался сам себе, когда готовил вкусные завтраки или включал The Clash в машине, и любил оставаться в одиночестве, потому что он вырос. Уилл хотел бы, чтобы ещё вышло обратить на себя внимание отца и получить что-то кроме невнимательного неодобрения. Получалось, разве что когда тот сгребал его с собой на бейсбольный матч - Уиллу не нравился бейсбол, но нравилось, что отец берёт его куда-то - или велел подойти, когда дома больше никого не было, а на столе перед ним стояло несколько пустых бутылок, чтобы Уилл слушал, что он говорит, правда, в такие моменты Лонни с самого начала звучал разочарованно, и мальчик всё равно не чувствовал себя так, будто кто-то рядом с ним, потому что когда человек пьян, его на самом деле нет здесь. Ему нравилось рисовать, но Лонни только плевался и небрежно бросался словами, полными брезгливости, когда слышал о том, что Уилл любит. Его мама почти не бывала дома, всё время работая, и всё-таки знала, какие вещи Лонни говорит сыну, и часто ругалась с ним вечером так, что крики звенели, как разбитое стекло, твердила, чтоб он не называл Уилла такими словами, дрожа от стыда, гладила сына по голове. Она говорила Уиллу, что так нельзя обращаться с сыном и он относится к ним просто отвратительно, но Джойс никогда не уходила от Лонни, может быть, потому что всё же боялась одиночества.       Уилл был молчаливым и хорошо прятался. Он часто один в своей комнате смотрел ночью в окно, потому что его единственным другом был человечек на луне, но даже он иногда уходил. Уилл любил, когда шёл дождь, потому что тогда казалось, будто за окном слышны чьи-то приближающиеся шаги. Впрочем, дом у Байерсов был не маленький. Когда Уилл оставался один, он любил открывать все-все окна, чтобы дом наполнялся ветром, который гуляет по комнатам, чтобы не было ясно, что никого нет. Когда Уилл чувствовал что-то особо сильно, что подкашивало его ноги, что лишало всё вокруг цвета так, что никакими восковыми мелками не раскрасишь - в общем, что-то, что было трудно пережить - он надевал наушники и включал какой-нибудь панк-рок прошлого десятилетия так громко, как получалось, чтобы было что-то настолько же сильное. Но чем дольше он чувствовал грусть и одиночество, тем бесполезнее становились глупые, глупые мелки и карандаши, и бесполезнее - наушники. Ему очень хотелось найти кого-то своего, но в то же время ему хотелось уйти отсюда, отовсюду, и больше никогда никого отсюда не видеть и больше никогда не делать того, что он делает. Кто бы знал, что однажды именно это сбудется.       И вот, одним вечером, когда все ушли: Джонатан - к Нэнси, в которую был влюблён, потому что в одиночестве, кажется, не всегда так уж хорошо, мама, как обычно, была на ночной смене, а Лонни ушёл повеселиться и выпить, потому что знал, что вернётся домой и не останется в одиночестве, или к кому-то другому, потому что был необходим кто-то ещё, чтобы одиночества совсем не осталось - в общем, когда все ушли, он открыл настежь окно, сел за стол, улёгся на него подбородком и долго смотрел в высоту своими большими спокойными глазами. В одно мгновение какое-то особенное трепетание дрогнуло в воздухе, непохожее на обычное переливчатое мерцание ничем не нарушаемой бесконечной гладкости ночи. Стоило Уиллу это заметить, как перед луной пронеслась какая-то тень, и в следующее мгновение в окно ворвался ветер, принёсший с собой несколько зелёных веточек, и покатился кубарем с подоконника на стол и оттуда прямо на грудь не успевшему ухватиться за край стола мальчику, опрокидывая его стул и роняя его почти к самой противоположной стене. Уилл даже не вскрикнул от неожиданности или от того, что немного приложился головой.       Его рот был широко раскрыт от удивления, потому что прямо над его лицом блестели звёздами чёрные глаза на едва видном в темноте лице мальчика, который устроился верхом у него на груди. Пока эти глаза с любопытством разглядывали его, Уилл предпринял неудачную попытку выбраться из-под него и отползти, приподнимаясь на локтях и скребя ногами по полу. Мальчик широко улыбался, он явно был позабавлен этой проказой. Он чудесным образом поднялся прямо, будто его просто перевернули, да ещё и оторвав ноги на несколько шагов от пола, так что ему пришлось низко наклониться, чтобы Уилл достал до поданной руки.       Уилл взялся за руку мальчика, и тот с необычайной лёгкостью поднял его на ноги и с самой милой улыбкой в мире заявил звонким голосом:       - Мне надо поговорить с тобой.       - Кто ты? - прошептал Уилл.       Тут мальчишка весь зарделся, звук собственного имени переполнял его выставленную колесом тощую грудь.       - Питер Пэн - так меня зовут! Я обещаю, что ты никогда не будешь одиноким, - задорно объяснил он.       Не успев ответить, Уилл скосил глаза к комочку света, размером с кулак, который оказался у самого его носа и легонько ударил током кончик, будто ущипнул. Уилл не отрывая глаз следил за тем, как огонёк спиралью носился вокруг головы незнакомца, пока, наконец, не остановился у самого уха, к которому Питер приставил свёрнутую раковиной ладонь, сдвинув брови, внимательно прислушиваясь к доносившемуся из середины сияния треску, как изнутри электрической лампочки.       - Что ты говоришь? Я должен извиниться? Конечно! - Питер подался к Уиллу, убедительно вытаращив глаза: - Мне жаль, что я так тебя уронил, Уилл, я надеюсь, ты не очень ушибся.       - Ты знаешь моё имя? - промямлил Байерс, но мальчишка уже вскочил с небывалой удалью на его кровать и теперь прыгал на ней.       Доносившийся из холодно светящегося комочка писк усилился, так что в нём можно было разобрать частое-частое верещание.       - Что? Извиниться перед тобой? Будто не знаешь, что посадка бывает жёсткой!       - Это... - Уилл не знал даже, что спросить, наблюдая за причудливым светлячком, но мальчик нетерпеливо втащил его к себе на кровать и упал на неё, отпружинив, усаживаясь со скрещенными ногами.       - Это Дина, - отрывисто пояснял он, - Динь-Динь, фея.       Огонёк мельтешил без конца, но Уилл и в самом деле разглядел внутри совсем крохотную девочку. Он подвинулся ближе к подушке, давая понять, что Питер может сесть ближе.       - Так, значит, мы помирились?       - Да, я думаю, мы помирились, - улыбаясь одним уголком рта, ответил Уилл.       - Вот и здорово! - радостно брыкнулся Питер.       - Выходит, ты теперь должен мне поцелуй? - скромно предположил Уилл.       - Я должен тебе что? - Питер свёл брови углом, на его лице было откровенное, полнейшее непонимание, будто Уилл только что издал какой-то набор звуков.       - Ты разве никого не целуешь, чтобы показать, что между вами мир?       Мальчик, закрыв глаза, помотал головой, так что собственные кудри били по лицу.       - Я тебе покажу.       Питер смотрел со спокойным и серьёзным выражением. Он оставался неподвижным, так что Уилл подполз к нему на коленях, взял в ладони и сам чуть повернул к себе его щёку, пахнущую ночью и травой, и, опустив ресницы, ласково поцеловал её.       - Мне нравится, - хохотнул Питер, пока его улыбка росла, как луна, будто он пока ещё разбирался. - Здорово, как ты сказал - поцелуй? Это так?       Питер ткнулся, почти ударил, губами в щёку Уилла, с размаху попадая скорее в угол рта, так что Уилл рассмеялся.       - Да, но тебе придётся ещё поучиться.       - А ты поучишь меня?       - Разве тебя совсем некому поцеловать? Твои родители, например?       - Я от них убежал, когда только родился, - фыркнул Питер.       - А... - замялся Уилл, - имя тебе такое родители дали?       - Нет, это я сам себе придумал, чтобы про меня не услышали и не вернули назад. Меня звали Майк Уилер, можешь звать меня так, если хочешь, только негромко, пока не улетим.       - Улетим?       - Ну да, в Неверлэнд, чтобы играть. Там никого больше нет, кроме меня и других мальчиков. Я увидел, что мои родители ждут от меня, когда я стану мужчиной, и я решил никогда им не становиться. Я не хочу расти, я хочу всегда оставаться мальчиком и играть. Взрослые мужчины едят курицу за ужином, качаются в кресле-качалке, молчат, когда их спрашивает жена, и носят очки для зрения, через которые ничего не видят. Я так не хочу! - снова повторил Питер.       - Но разве тебе не страшно остаться совсем одному?       - Да брось, а тебе что, хочется становиться мужчиной? - воскликнул Майк. - Хочешь гордиться своей битой, ходить на бейсбол, убивать зайцев из ружья и носить белую майку под рубашку? Тебе ведь больше нравятся цветные футболки, жёлто-красные?       Майк не сидел спокойно ни мгновения, что говорил, всё подпрыгивал на месте и встряхивал руками.       - Ну да, так мой папа говорит делать.       - Я спрашиваю, можно подумать, тебе нравится?       - Да, - подумав, честно ответил Уилл, - мне нравится делать это, потому что так мы рядом.       - А что если тебе не нужно будет этого делать, а я всё равно буду рядом?       Уилл замолк, его глаза заискрились.       - Так можно?       - Я говорю тебе!       - Ты правда будешь? - что-то совсем блёклое удерживало готовый разгореться тихий восторг, когда он трепетно рассматривал мальчика перед собой.       - Если только ты полетишь сейчас со мной в Неверлэнд, мы никогда не вернёмся назад и навсегда останемся детьми.       Уилл ловил дыхание, он ещё сидел на своей кровати, но глаза уже увёл за окно. Так ли это просто и стоит ли того - согласиться навсегда остаться в детстве без того, что делает его детством? Где никто не будет о нём заботиться, беречь его?       - Да, - кивает Уилл, - я пойду с тобой.       Майк в тишине улыбается ему лучезарно, воодушевлённо. Он берёт его за запястье и одним прыжком оказывается у стола. Уиллу пришлось вскарабкаться туда, потому что в следующее мгновение Майк уже сидел на подоконнике, свесив ноги наружу, пока Уилл растерянно ждал.       - Вот, - Майк взмахнул перед ним рукой, всего его осыпая чем-то блестящим, а затем накрыл его ладонь своей и посмотрел прямо в глаза: - Верь. Верь в меня и верь в себя.       И Уилл поверил, безвозвратно и бесконечно, как молчание с луной, как желание попасть домой, как одиночество, как детство. Он шагнул за Майком на подоконник, а когда оказался снаружи, то обнаружил, что не приземляется, и земля тут же отодвинулась ещё дальше, пока он становился всё легче и они поднимались, возносились всё выше и выше.       И они бесследно покинули комнату Уилла в доме Байерсов, незаметно оставив её совсем пустой, только белая шторка поднялась и опустилась на ветру.       И когда они парили над городом, который никогда его не любил, Уилл понял, что у него наконец-то есть семья. Майк всегда был рядом: когда бы Уилл ни обернулся, видел знакомую тоненькую фигуру с лёгким прогибом в спинe, глаза, как лесной орех, мигают в звёздном свете, шрамы складываются в созвездия.* Никто раньше не видел его лица в лунном свете. Вдвоём они взмывали, и Уилл не чувствовал могущественного холода высоты, хотя ветер нещадно трепал его футболочку, не прикрывавшую даже хилые руки. Но когда он один раз опустил глаза на холодное море прямо под ними, то невольно вдохнул - кажется, всю его широту и глубину от одного его невидимого конца до другого. Он только испугался, вдруг его телу не хватит сил и он незаметно упадёт безвозвратно вниз, безмолвно, бессильно, а Майк не заметит. В ту же минуту именно это и случилось, но Майк, оглянувшись, ринулся вниз и, догнав, рванул его наверх.       - Ты чего падаешь? С волшебной пылью мы можем играть без конца!       И это оказалось правдой, стоило только поверить ему. Они снова полетели, поднявшись высоко-высоко, так, что Майку пришлось крикнуть "Берегись звёзд, они красивые, но колючие", отчего Уилл задумался, что он мягкий и неказистый. Майк взял его за обе руки, и, отклонившись друг от друга назад, они стали кружиться, перетаптываясь, опираясь ногами на пустоту под ними. Глаза Майка мерцали перед Уиллом, и они поворачивались всё быстрее и быстрее, пока ноги его не сорвало вверх, и единственным, за что он, теперь уже с трудом, держался, были руки Майка, но он раскружил его так, что Уилл в конце концов выпустил их и его выбросило куда-то назад, как на пушечном ядре. И всё же в тот самый момент, когда он подумал, что сейчас либо замедлится и продолжит лететь, либо упадёт, Майк-Питер уже был там, где он оказался. Он смеялся и, конечно, поймал. Наконец-то кто-то полюбил Уилла Байерса, потому что даже он сам не любил себя.       Майк вытягивался, нырял и вертелся, как умный дрессированный дельфин. Уилл не знал, сколько времени они летели, пока Динь-Динь освещала им путь. Только вот что: Питер забыл сказать ему, как остановиться. Но и это ничего, потому что ему всегда удавалось с размаху схватить Уилла за руку, даже если он был неблизко. А довольно скоро его ноги мягко столкнулись с песком. И с тех самых пор он потерянный мальчик из Неверлэнда.       Дни проходили за играми с другими мальчиками. Уилл был счастливо взволнован, увидев, что его встречает целая ватага. Едва поздоровавшись, они вместе с ним принялись за какую-то затею, как ни в чём не бывало. Среди них особенно неразлучны были Ричи и Эдди. Ричи постоянно разбивал свои очки, а Эдди был резвее всех остальных, ничего-ничего не боялся, просто как сорвиголова, и делал всё, что обычно запрещают мамы. Не всегда получалось играть у маленького Джорджи, у которого не было одной ручки, но его отважный старший брат Билли всегда был тут как тут, чтобы ему помочь. Он складывал кораблики, а чтобы пускать их, достаточно и одной руки. Джорджи был первым, кто встретил Уилла, радостно заявив:       - Мы все здесь летаем!       Иногда Неверлэнд начинал гореть: в первый раз, когда весь остров засиял всеми цветами радуги, Уилл не знал, что это такое, но оказалось, это мигает долина Аркада. Туда чаще всего ходил Ричи, и Уилл, когда узнал, что здесь есть игровые автоматы, очень полюбил долину и проводил с Ричи много времени, играя по очереди то в Диг-Даг, то в Стрит Файтер. В конце, конечно, за Балаболом всегда прибегал Эдди и брал его за руку, но за Уиллом в ту же минуту прилетал Питер Пэн, так что он и вправду не оставался один. Играя, Ричи постоянно тараторил многоэтажные подколы, тыкал локтем в бок, пока пузатые экраны отражались круглыми в его очках, и милый Неверлэнд ревел светом из-под земли, будто вот-вот должен был извергнуться радужным вулканом.       Закаты горели столько, сколько Майку с Уиллом захочется, в эти часы на небе Неверлэнда соседствовали полотна облаков сиренево-брусничного цвета вывернутой изнанки век и ещё свежая перламутровая луна. Они взбирались на холмы, чаще всего толкаясь потом и скатываясь кубарем вниз, раздавливая под собой нежную, сочную траву до стойких пятен от зелёного сока; болтались у обрыва, одним своим появлением заставляя пугливых русалок спрятаться под воду - кроме них и фей, девочек на острове не было. Они постоянно старались не попасться капитану Крюку, но запросто сражались с ним в море, как только подходили его корабли; прыгали с обрыва, который, казалось, в момент прыжка становился выше, чем был до этого.       - Но ты не боишься? - спрашивал Майк.       - Я не боюсь, - без тени сомнения отвечал Уилл, вложив свою ладонь в его.       И они ступали вниз, верный ветер, это холодное дыхание моря, держал их.       Уилл был всё такой же тихий, как и раньше, только теперь ему было всё равно. Джонатан как-то решился сказать ему:       - Малыш, ты какой-то в последнее время сам не свой, что случилось? Кто тебя обидел?... Ты скажи мне обязательно, если так. Просто... я не знаю, наверное, потому что я тебя воспитывал, ты мне и как брат, и как друг, и как сын, что ли - я от этого не могу видеть, как ты плачешь, как кто-то на тебя кричит, мне сразу убить кого-нибудь хочется, меня всего просто трясёт.       Уилл только ответил, плавая где-то затуманенным, расфокусированным взглядом:       - Нет, о чём ты? Всё в порядке.       Отец даже не заметил. И нечего было: никто не мог видеть, как он, придя со школы, оставшись один дома или ночью лежит на кровати, запрокинув голову в потолок, пока из уголка рта течёт слюна, с беззащитно, безразлично широкими зрачками, качается, сидя за столом, или сворачивается на полу, хватаясь за голову, сгибая и разгибая ноги, и мычит.       Чаще всего обед у них был выдуманный, не всамделишный, но они также ходили за ягодами и собирали жёлуди в дубовом лесу, среди ослепительно зелёных порталов деревьев. Иногда Уилл замечал, что Питер оставляет некоторые орехи в своих карманах, и тогда притворялся возмущённым, ахал, широко разинув рот, и схватывал его за вихры, а тот, как дикая кошка, взвизгивал рычащее "ау", похожее на те, что издавали панки с кассет Уилла. Иногда, бродя в могучих лесах, Майк просил напомнить ему, как дают поцелуй.       Когда им удавалось одержать победу в схватке, они ликовали, и Уилл обнимался со всеми остальными мальчиками; когда у них ожидался настоящий завтрак из ягод или фруктов, он со всеми вместе молотил руками по столу, требовательно гудя и возбуждённо выкрикивая, пока Питер не ставил на стол большую тарелку, и тогда вся ватага под буйство торжествующего гула хватала руками плоды, и Уилл, как все, пихался локтями, отбирал чьи-то фрукты или отдавал свои, хохотал, жуя сочную мякоть, сидя за столом, вокруг которого мелькали полосатые футболочки, клетчатые рубашки или загорелые раздетые тела мальчишек с торчащими ключицами и лопатками и голые плечи. Он был только одиноким бесцветным пятном, как луна днём, но теперь, здесь, он сиял с силой луны в самую лунную-лунную ночь с самым тёмным небом.       Уилл совсем перестал спать, потому что Питер Пэн не любил спать, он считал, что это скучно, и любил играть, поэтому, когда кто-то решал идти в постель, он обиженно мычал, а если один из мальчиков всё же засыпал, то сидел рядом, тяжёлый, как вздох, подперев подбородок кулаком, и ждал, а потом не удерживался, исподтишка подталкивал чьё-то плечо и начинал отправлять шепчущие фразы в щёлку под дверью в сон мальчишек. Уилл был восхищён этой преданностью Питера, поэтому никогда не спал, хотя тот всегда велел, чтобы он шёл и ложился, как все. Бывало, во время очередной игры или приключения Майк зовёт Уилла, а у него перед глазами – темнота и пятна, так устал, а Майк звонко смеётся, что он такой рассеянный, обзывается весело, кричит его имя, с каждым разом всё громче, и требует непрестанно: «Ну же, где ты там, старая черепаха, иди сюда! Ну подойди же скорее, гляди, что я показываю! Сколько можно, догоняй, догоняй, Уилл, догоняй меня!» Он перестал замечать, как течёт время.       Всегда, когда мальчики вставали выспавшимися, Питер заявлял: «Отлично, что вы так долго спали и у вас много сил, потому что сегодня нас ждёт невероятное, сумасшедшее приключение!» И они и вправду отправлялись в леса или к морю и их ждала резня или буйный и долгий беспощадный кулачный бой. Каждое такое утро Питер старался чтобы они, ещё тёплые после сна, едва подняв голову с постели, мчались, сломя голову, навстречу какой-то драке и потрясениям, чтобы они не успели вспомнить, но успели забыть те сны, которые могли им присниться. Питер выучился не спать, чтобы не хранить в своей голове всё, что было в его старом доме. Случалось так мало раз, что казалось, будто он был один, когда Питер заснул, и тогда ему снились сны, более страшные, чем у всех остальных мальчиков, но он не мог проснуться, хотя во сне он жалобно выл. Майк не хотел, чтобы мальчики хранили воспоминания о том, что было для них кошмаром, поэтому он не мог допустить, чтобы им снились их мамы, и всячески упрашивал их остаться играть и веселиться с ним всю ночь. Если бы они вспомнили мам во сне, то могли бы захотеть вернуться туда, куда иначе они бы ни за что не захотели возвращаться, туда, где их разрывала боль. Среди всех мальчиков дольше всех забывал маму Тео. Питер даже прозвал его Поттером, раньше, чем они окажутся в Неверлэнде и мальчики что-то придумают, чтобы заставить скорее забыть. Найдя Поттера, Майк – а для этого мальчика он назвался Борисом – долго прилетал к нему, звал с собой, устраивал дикие полёты вокруг города, самые бесшабашные игры, где выдумку нельзя было отличить от правды и можно было слышать, как мерцают пылинки в солнечном свете. И всё равно, казалось, он никогда так и не перестанет звать её, хотя у единственного среди всех она была – мертва. Нет, Питер не солгал Уиллу, когда сказал своё имя. Уиллу он не солгал.       И всё-таки Неверлэнд - это дикая страна, там ветра постоянно дули так, что деревья качались, будто по ним кто-то взбирается, но Уиллу, если честно, не было страшно, они всегда резвились среди её неукротимой природы, потому что для детей полезен свежий воздух, постоянно были в каком-то приключении, неслись, отбивая пятками по царапающей их земле ритм из грудной клетки, по зелёным травяным лугам навстречу не менее зелёным холмам с необъятными серыми тучами над ними, несущими тьму извне. Как-то раз в конце такого приключения, усталый и довольный собой, Уилл упал на душисто пахнущую подушку сочной травы и листьев рядом с Майком и, закрывая глаза, сказал:       - Я скучал по тебе, Питер Пэн. Я скучал по тебе всю жизнь.       Бывало, он вот так смотрел, выдыхая, в невыносимо голубое небо, а Майк приподнимался на локте и оказывался между мальчиком и бушующей белизной облаков, и Уилл водил пальцами по его губам, по гладкой складке над ними, где никогда не начнут расти волосы и только собирается влага от пота жарким днём. Майк же часто, надышавшись воздухом так, что грудь разрывало, валился и нежился на траве, то зажмуриваясь, то распахивая глаза навстречу небу и зачарованно улыбаясь ему, валяясь, и говорил: "Но если ты закроешь глаза, разве ты не чувствуешь почти, будто ничего совсем не изменилось? Если закроешь глаза, разве не кажется, что ты здесь уже был раньше?"**       Приходя вечером домой, мама нередко припадками обнимала его, ей всегда было о чём-то жаль. Она даже была искренней, только Уиллу всё равно, когда она обхватывает руками его голову и прижимает к груди - он больше не верит ей, особенно теперь, когда узнал, что значит по-настоящему верить.       Со временем Питер перестал бояться оставлять мальчиков одних ночами, тем более, с ними был Большой Билл. Сначала именно поэтому он и не мог уйти от них, ведь это он всё на свете может, а не кто-то другой. Но Уилл продолжал не спать, и они стали выходить на прогулки. Он каждый раз с хитрой улыбкой утаскивал мальчика, показывая ему разные удивительные места Неверлэнда. Они летали, и моложе была только луна, тоненькая, как выпавшая на подушку сонная ресничка или торчащее из неё белое пёрышко. Уиллу особенно понравилось, когда они взлетели к вершине самой скалистой из всех гор острова, чтобы найти там просторную каменную площадку, с которой было видно всё-всё, и эхо играло для них оглушительную музыку***, и Неверлэнд ликовал своими свирелями, и они танцевали, прыгали, от плеча вскидывая руками, будто наотмашь стучались в небо, встряхивая головами так, что те почти ударялись о грудь, опускаясь на носочки и тут же подскакивая, как капли в дождь, и они пели песни с таким остервенением, будто кричали ругательства друг другу в лицо, и ударялись о лоб и взметались вверх их чёлки.       В одну из таких вылазок, ничем, в сущности, не отличающуюся от других, когда они сидели на дереве, на длинной крепкой ветке, и смотрели на волнующееся море и звёзды, Уиллу всё вдруг показалось неубедительным и захотелось с силой бить и толкать сидящего напротив мальчишку кулаком в плечо, и кричать: "Все твои приключения - выдумки, всё не по-настоящему!", но он просто сел рядом, положил голову ему на плечо и сказал, заплакав:       - Почему мне постоянно плохо, Майк? Когда это кончится?       Джонатан заметил однажды, что у него на полке больше не стоит набор мелков из ста цветов. Уилл его продал.       Майку нравилось смотреть на Уилла, потому что у него в волосы и улыбку вплетены бабочки, а на ресницах - бумажные звёзды, которые были расклеены у него давно на стенах спальни, он хлопает длинными ресницами, и с каждым их столкновением с синяками под глазами звёздочек становится больше, и от них глаза слипаются, у него на коленках - они же, и у Майка в глазах, которые прищуриваются от улыбки, как в шоколаде с начинкой, таят звёзды, и он наклоняет голову, не переставая смотреть. Уилл не мог и подумать о том, чтобы когда-нибудь уйти из Неверлэнда, от него. Вдруг он забудет, что такое поцелуй?       Все эти бейсбольные матчи, поднимающие болельщиков на воздушном полотне криков, законченные рисунки, смех на кухне и музыка с братом, заглушающая противно резкие, без конца раздувающиеся крики отца с матерью - это всё было с привкусом разочарования, бесполезности и тоски, а Неверлэнд ощущался на языке как шипучая, взрывающаяся конфета, Неверлэнд весь врывался и проходил насквозь через него всего, будто он был домом, в котором открыли все окна. Уилл был податливым, а взамен узнал, что такое быть безмятежно счастливым, храбрым, способным на всё. Это всё равно что увидеть новый цвет. Облака заступают на луну - белая круглая таблетка на середине языка исчезает в закрытом рту, глаза Уилла закатываются под веки, так что видно только лунные, с кратерами сосудов, белки.       Мальчики ведь всегда играют. Нет, наверное, большей доверительности, чем эта. Когда Майк и Уилл играли, Майк держал в руках маленькое, ещё не сложившееся тельце и, лаская, целовал Уилла в нежный лоб, пока тот не мог сдержаться и хныкал сладко и протяжно, как обычно зевал перед сном. В какой-то момент ощущать на себе то, что делает рукой Майк, больше не получалось выдерживать, и Уилл распахивал глаза почти жалобно, в то время как что-то наполняло его, будто воздушный шарик, отчего он всползал вверх по стволу дерева, к которому прижимался спиной, и его волосы горшком совершенно спутывались, и только потом он замечал, что и Майк выглядит более беспорядочно, чем когда падал с дерева, задевая ветки и оставляя листья в волосах.       После таких моментов, лучших моментов в Неверлэнде, когда Уилл отпускал всё, кроме руки Майка, когда он застегивал ремень на своих джинсовых шортиках, вытаскивал стебельки и травинки из волос Майка и они отправлялись в лес, сминая под ногами толстый слой мягких веток, возвращаясь в дом - после этих моментов Уиллу не раз казалось, что вокруг темнота, сквозь которую продавливаются звёзды, сгущается вокруг него. Он не мог потеряться в этом мраке, потому что он уже пропал, он уже в Неверлэнде. Но ничего не оставалось, кроме как продолжать следовать за Майком, и тогда, когда они заходят по колено в холодное море с низкого берега и края их шорт намокают, тогда всё становится хорошо, когда Майк взметает брызги в сторону Уилла, хотя его берет крупная дрожь, но он давно не обращает внимания на холод, так что всё так хорошо, как никогда не бывало. Даже ночь сияла бы, но она не должна им мешать, поэтому довольствуется отблесками: отвернувшихся звёзд, воды, смеющихся глаз Майка, забвенной улыбки Уилла. Смиренные волны окрепли и столкнули его. Он повалился набок прямо в воду и не собирался вставать, лёжа, пока Майк бегал вокруг, пинал воду до самых небес, размахивая руками над головой, вопя, как индеец, которых они не боялись встретить. Не боялись они встретить и пиратов, потому что этого бы не произошло, пока Майк не захотел бы. Пенится вода, пенятся волосы, всё те же волосы Майка.       - Нам пора, Уилл, - он протягивает руку мальчику и они бредут домой.       Иногда мальчикам удавалось удачно поохотиться на каких-нибудь диких зверьков, потому что Лукас здорово стрелял из рогатки, а Уилла отец хорошо научил стрелять. Но в Неверлэнде обитали не только маленькие зверьки, и даже не только хищники - волки и медведи.       Бегая по лугу, Уилл отстал, раскинув руки, вдыхая, поворачиваясь за ветром, проводя рукой по высокой, густой траве, пока остальные разбежались дальше. Воздух мутно запах электрическими разрядами и гнетущей нутряной сыростью, и Уилл открыл глаза, чтобы увидеть, как потемневшее небо заслонило похожее на паука чёрное существо. Оно клубилось, как туман, столбообразными щупальцами, оно было здесь всегда и теперь выбралось, не просто устрашающе громадное - необъятное, больше любых границ, неправильное, искажающее, и всё почернело. Уилл остолбенел. Вокруг монстра пухло и багровело небо, сыпались молнии, и Уилл был беззащитен, пока оно беспрепятственно надвигалось на него. На лугу и всюду вокруг между ним и Уиллом не стояло ничто. Полностью пропавший в одно парализующее мгновение, Уилл закричал изо всех сил:       - Уходи прочь! Уходи!       Но этот крик остался биться в глотке, потому что монстр запустил в него свои щупальца: он проник в широко открытый рот, в живот, в его мозги, между его рёбер, в лёгкие, в его вылезшие вены - Уилл чувствовал его везде. Это было похоже на чувство, когда в ухо попадает вода, только он весь прошёл через всего мальчика и остался внутри.       Подбегая впереди всех с вытянутыми к нему руками, Майк с силой издаёт долгий крик:       - Уилл!       Но Уилл стоял, парализованный, закрыв глаза, только чуть дёргались то его веки, то губы, то пальцы, пока монстр жадно пульсировал в нём, невидимо для остальных, умещаясь внутри.       Следующие несколько дней все мальчики ходили с поникшими головами и мрачными лицами. Теперь они должны были ждать: либо монстр вытеснит его и его больше не будет в Неверлэнде, либо он останется навсегда. Всё это время Уилл не мог двигаться сам, и если открывал глаза, то ничего не видел, а его зрачки оставались чёрно огромными, пропуская яркий свет. Он дрожал, пока монстр истязал его тело, мокрые волосы липли ко лбу, и ни на одно мгновение Майк не сводил с него глаз.       Наконец, когда его решили принести на луг, на сладкий, тёплый воздух, Майк хотел уложить его головой к себе на колени, но его тело окаменело, содрогаясь, и под указания Питера "Быстро! Быстро!" его поставили прямо. Что-то происходило в нём, и смотревший ему в лицо Майк дрогнул, когда оно закончилось, померкло.       Не встретив реакции на негромкий стук в дверь, Джонатан открывает её и вбегает в комнату, как только видит Уилла на кровати, сползшего наполовину, завернувшего подбородок и вперившего взгляд в потолок. Он хватает его одеревеневшие запястья, не чувствуя пульса, бьётся что-то сделать, но сталкивается с тем, что нечего - каждую секунду заново, и ещё долго будет в течение его нескончаемого отсутствия, как человек жмёт по привычке на выключатель и ожидает, что загорится свет, забывая, что отключили электричество. Шедшая следом Джойс, увидев поражённость Джонатана безответностью Уилла, бросается к младшему сыну, горячо зовёт его, теряя дыхание, хватаясь за него, а потом обнимает его колени и воет. Пожалуй, детство кончается, когда в последний раз болеешь на руках у мамы. Они не знали до самого вскрытия.       Лицо Уилла светлеет, будто на нём сменился день, по его макушке пробежался ветер, погладив и подняв несколько волосков, его веки и щёки розовеют, и он открывает глаза с лёгкой улыбкой. Он обводит вставших полукругом мальчиков, оробевших от страха, взглядом, в котором виднеется недоумение и озорство.       - Что вы встали?       Он возвращает взгляд к изумлённому Питеру. Уилл никогда ещё не чувствовал такого облегчения.       - Пойдём играть, Питер Пэн? - с мягким вызовом зовёт он.       Майк всё ещё нерешительно поднимает к нему руку, и Уилл крепко берёт её, перед тем как быстро побежать.       Он никогда не построил замок Байерс. Навсегда его сбывшаяся сказка. Неверлэнд - дом для потерянных мальчиков, как он, а потерянные мальчики, как он, свободны.