Таракан и королевич

Устрой дестрой!

— Ты слышал? — раздалось в коридоре перед лазаретом. Рено постарался, насколько это возможно, прийти в себя и навострил уши. — Наш-то атаман ринулся в толпу супостатов бесноватых, град наш разрушающих, с саблею наголо! — Да брешешь! — Ей-богу! И клич боевой зычный: «За "Шин-ру"! За мако! За мировое господство!» Силами небесными клянусь, слово в слово тебе повторяю речь его, и ежели привираю, то пусть меня гром поразит немедля! — Ай лихой! Ай красавец! — Тише-тише! В коридоре послышался шум. Он плавно нарастал, словно приближался к палате, в которой лежал турк, постепенно превращаясь из глухого невнятного гула в бодрый топот множества ног. Рено поморщился — раны заживали медленно, голова от громких звуков загудела еще сильней, прямо как колокол, ведь со времени драки (нет, битвы!) у колонны Седьмого сектора не прошло и десяти часов. Да, это была дуэль века! Былинная сеча столетия! А то как же! Громила-негр с пулеметом вместо руки! Пышногрудая каратистка в мини-юбке! Красна девица обожала бить с ноги (ботинки так кстати окованы металлом!) и Рено через раз пропускал удары — засматривался. А еще Этот… Никто и не говорил, конечно, что будет легко — «ЛАВИНА» это тебе не Дарк Нэйшн на поводке выгуливать! И турк собой гордился — бился один с тремя аки зверь и сражался бы дальше, да старшой, известный благородным духом, чинопочитанием и искусством сдерживать порывы свои и ближних, заорал вдруг благим матом: «Да что ж ты, Рено!..» Вот, собственно, и всё, что можно процитировать в обществе. И это племенной вутаец! В общем, Рено от слов сих так проняло, что он решил — миру кирдык и сиганул за поручни, не раздумывая. Как оказался в вертолете — не понял. Не успел опомниться — жахнуло. «Всё для тебя, во славу твою, "Шин-ра" родная!» — он не только успел скорчить насмешливую гримасу, но и бросил в лицо делу своих рук едкую фразочку с воздушным поцелуем вдогонку, как… поперхнулся словами, застонал и рухнул на пол кабины в лужу собственной крови. В горячке боя не замечал, но теперь-то порезы, ушибы внутренних органов, неумелые попытки заморозки и три крупнокалиберные пули в левом бедре настойчиво затребовали внимания. Впрочем, это житейское, Рено сейчас занимало другое: «Волосы опалили, ироды поганые! Кудри мои дивные, цвета закатного! Чтоб вам, лиходеям, под завалами икалось! Остригаться же придется! У-у-уу!» Однако же пока гордость за себя перевешивала нанесенный ущерб, ведь ныне валяющийся на больничной койке турк твердо уверен: если бы за способность к выживанию давали воинские звания, то давно ходил бы в генералах, а кабы гилы — то сам президент на фоне одного скромного труженика департамента административных расследований считался бы обладателем состояния средней руки. Словом, ни единой твари в мире не удалось бы остаться в живых на его месте! Ну разве что кактуару… И Рено-турк выкарабкается, вы даже не сомневайтесь! Ибо у них с кактуаром одна сермяжная правда на двоих: выживает тот, кто быстро бегает. Он так глубоко погрузился в мысли и воспоминания, что услышав как в лазарет из коридора ввалилась толпа, здорово удивился. Рено приоткрыл заплывший глаз. Второй, как и большая часть его тщательно отмутуженного худощавого тела, был замотан бинтами. Усмехнулся: наверняка представляет собой колоритное и жалкое зрелище — шины, повязки, алые подпаленные вихры через белые тряпки. А люди тем временем подошли к соседней койке — ведут, что ли, кого под белы рученьки? Пациента аккуратно усадили. Прибежала медсестричка, защебетала быстро-быстро. Извинялась? Раненый турк почуял запах обезболивающего. Нда, птицу высокого полета подстрелили! У Рено смягчающее действие лекарств прошло так давно, что вновь баталия в разгаре, но на этот раз внутренняя — между огромной тягой потерять сознание и не менее сильным желанием узнать кого же всё-таки угораздило очутиться рядом. О, «золотого» пациента штопают? Хе… Позиция а-ля живой труп не позволяла увидеть ничего интересного, а сменить положение — возможности ну никакой. Рено поморщился всеми тремя квадратными сантиметрами незабинтованного лица и вновь прикрыл глаз. Через пару минут второй пострадавший сухо поблагодарил персонал и не терпящим возражений тоном сообщил, что собирается восстанавливать силы без пристального внимания медиков. Никто и пикнуть не решился. А турк внутренне воскликнул: «Оп-па!» Этот самодовольный голос он где угодно узнает! В коридоре всё стихло. Как обманчиво — стоит человеку на левой койке вздохнуть чуть громче и в унылую палату обязательно влетит озабоченный врачебным долгом служитель медицины! Но слева помалкивали, только повозились, видно, устраиваясь удобнее, и, устало выдохнув, откинулись на подушки. Рено решил перестать притворяться хлебным мякишем. И очень надеялся не испугаться звуков собственного голоса. — Атаман? Слышал, с саблей наголо да во славу реакторов светозарных супротив целого отряда подрывников-природолюбов кинулся? Как есть, голос звучит гадко: хрипло, каркающе. Побитый турк силился скалиться, но пластыри болезненно стягивали кожу, а синяки на лице только пуще заныли — это девочка в мини-юбке постаралась. «Ух, найду и… Ага, разбежался да прыгнул, соколик, — тебе ж тут еще денька три лежмя лежать, ежели не неделю целую!..» — Еще грудью на штыки скажи, Рено, — прозвучал ответ. — Знатно тебя отходили. Холку намяли, да перья, как я погляжу, не все повыдергали? Турк почувствовал буквально теми самыми вихрами-перьями, что его внимательнейшим образом изучают, а потом… — Положим, не с саблею, а с обрезом. И не один, а с фамильяром любимым, — как-то устало и намного мягче уточнил голос. Рено снова захотелось усмехнуться — знаем мы вашего зверика! Как-то не выдержал и шарахнул тварь шокером. Уж думал пришиб и кары ждут лютые, ан нет, очухалась! А в следующий раз сама устроила ему поцелуй с высоковольткой — выучилась, зараза! — Атаман… — Молчи, таракан. Коли не подох, то в беспамятстве быть полагается. Да и сражался я не со всем их скопищем позорным, «ЛАВИНОЮ» прозванным, а с этим… Облако в штанах, лохмы как перья цыплячьи, да кричит, собака, что перебежчик из наших, хотя я у всех наших рожи знаю — отродясь таких не видывал. Знаком тебе? — С тем охальником свели знакомство ближнее левое легкое мое и левая же лодыжка. — Добро. — Атаман, дозволь слово молвить опричнику верному, — Рено собрался с силами. — Зачем вам эти казусы? К чему бисер перед хряками мечете? Руфус некоторое время обдумывал ответ. — Было там ископаемое живое. По очам зеленущим уразумел: вроде дева юная, с какой стороны ни взгляни, а в глазищах — древность вековая. Да и лохматый. Нельзя отступать было. Трон пустоты не приемлет. Турк замер: — Да неужто? Что же получается… челом бью, не изволь гневаться на холопа неразумного, владыко? И учуял (опять-таки подпаленными патлами) улыбку. Рено не удержался (натура, понимаешь!), присовокупил: — Дождались-таки, а, королевич? И пяти годков не минуло… а батюшка ваш того, представился? — Ежели он жив со стальным дрыном от хребта до желудка — не моя кручина. — «ЛАВИНА» окаянная? — Масамунэ.