Случайности и шансы

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Каждый раз, когда Хванун видит Гонхака, он ощущает, как кожа воспламеняется. Даже кости плавятся. Каждый раз, когда Хванун видит Гонхака, ему хочется вжаться в стену, слиться с ней, словно принимающий вид окружающей среды хамелеон. Но такие крайности ни к чему: Гонхак на выпускном курсе и совершеннейшим образом не интересуется первокурсниками.        К тому же такими низкорослыми заучками и не такими уж и привлекательными, как другие. Такими, как Хванун. То ли дело стройный и гибкий, как тростинка, Дончжу. Прекрасный и приятный в общении омега. Не то что Хванун.        Гонхак высокий, стройный и плечистый, от его голоса в плавленый воск превращается половина омег, а вторая половина становится и вовсе жидким воском, готовая на всё, лишь бы Гонхак сказал им хоть слово. Вдобавок ко всему Гонхак — талантливый и умный альфа, не говоря о том, что он чрезвычайно сексуален. И если его хотят не все, то большинство.        Его улыбка подобна рассвету, который будит в сердцах надежду на лучший день в их жизни. За эту улыбку омеги готовы драть волосы на головах друг друга и выцарапывать глаза, лишь бы Гонхак улыбнулся именно им.        Взгляд тёмных глаз — северное сияние, переливающееся и манящее, приковывающее взгляд. И в то же время напоминающее свет солнца, под которым плавится медовый воск, растекаясь сладкой лужицей по пальцам.        Его кожа, расцелованная солнцем, смуглая и на вид почему-то терпкая, словно тёмный шоколад, она манит к ней прикоснуться, обещая свести с ума своим теплом и мягкостью.        Фигура, словно позаимствованная у греческих богов, выделяет его из толпы, невозможно не зацепиться взглядом, когда он идёт со своими друзьями по студгородку.       Гонхак если не бог, то его дитя.        И так происходит каждый раз, когда Хванун видит Гонхака. Он натягивает глубже кепку, пряча лицо, поправляет очки с толстыми линзами и покрепче обнимает учебники, желая слиться со стеной. Потому что взор этих божественных глаз не должен касаться таких замухрышек, как он. Хванун тяжело вздыхает и думает, что ещё несколько месяцев и шарахаться больше не придётся. Учебный год подойдёт к концу, а с ним не только Хванун переведётся на второй курс, но и Гонхак выпустится из университета. Об этом он лишний раз старается не думать, но отрицать этот факт будет так же глупо, как утверждать, что земля покоится на трёх китах и черепахе.        А ещё Гонхак танцует.       И, как всё, что он делает, это сродни божественному прикосновению, исцеляющему умирающих. И от всего этого Хванун ощущает себя ещё хуже. И пусть папа с братом убеждают его, что он встретит своего альфу, Хванун в этом совершенно не уверен. Потому что ни один альфа в его сторону никогда не смотрит. Брат и отец не в счёт. Хотя иногда и мелькает мысль, что, будь альфа, как его брат, он бы выскочил замуж, не раздумывая.        Ёнджо — просто образец альфы, эталон и мерило всех, с кем так или иначе приходится сталкиваться Хвануну. И только Гонхак — единственный из всех, кто стал выше на ступень, чем брат. Хванун по Ёнджо скучает так, что сводит пальцы, но осталось ещё чуть-чуть, и брат обнимет его, подхватит на руки и закружит, как в детстве, чтобы спустя два дня вновь уехать по делам. И только с ним Хванун сможет поделиться, что увлёкся так сильно, что иногда даже трезво мыслить не получается. Да что говорить, он уже поделился. Но без фото и подробностей.        А пока Хванун молчит и бочком-бочком обходит компанию, в центре которой Гонхак, будто окружённый своими адептами бог. Сказать папе и отцу Хванун не решается. Как бы они хороши ни были, но отец с папой работают в полицейском участке, и это накладывает свой нестираемый отпечаток.        А вдруг это не любовь, а временное помешательство? Наваждение, которое скоро спадёт? А вдруг он не альфа всей его жизни, а родители раскопают что-то неприятное, и образ божества померкнет? Хвануну откровенно страшно. Уж лучше втихомолку вздыхать, чем разочароваться во всех альфах, кроме брата и отца.        Отъезд родителей словно гром с ясного неба, и Хванун стоит растерянный, словно ученик средней школы посреди пустого дома. Родители и брат должны приехать через несколько дней, не успеет начаться новая неделя, Ёнджо даже может вернуться пораньше, как делает это всегда, желая порадовать неожиданным появлением. Но Хвануну вмиг становится так одиноко, словно он потерялся в лесу и, кроме стенающих зычными голосами древесных лягушек на болоте, никого в округе нет.        В принципе, кроме учёбы и тренировок по танцам, у него больше ничего и не происходит, чтобы можно было обсуждать и делиться. Но он привык к запаху пирогов и вечерним чаепитиям, запамятовав, когда вообще последний раз родители уезжали.        Выходной предполагает быть долгим, и Хванун долго колеблется, что выбрать: посещение библиотеки или всё же поход к окулисту, к которому он записан после обеда. С утра он занимается подготовкой проекта и не замечает, как время движется к двум. Некоторая слабость поселяется в мышцах и суставах, но он не обращает внимания, всё ещё рассуждая, чем займётся позже.        Решение за Хвануна принимает ввалившийся к нему сияющий Дончжу. Для похода к врачу он всё норовит приодеть Хвануна получше, но Хванун и без того считает, что одежда у него приличная и лишь массивные очки портят впечатление. Но Дончжу не унимается, и вскоре изменения всё же настигают Хвануна: волосы Дончжу ему укладывает иначе — зачёсывает наверх, фиксируя укладку пенкой, которую всегда таскает с собой.        — Другое дело.        Чтобы прям другое дело, Хванун не согласен, но с такой укладкой даже крупные и тяжёлые на вид очки его не портят так, как прежде, а лишь дополняют образ.        Дончжу дежурит под кабинетом окулиста, пока Хванун честно терпит все процедуры и учится надевать линзы, а потом тянет в парк, где чувствуется дыхание осени в сменяющих краску деревьях. Он бесконечно тарахтит о Сохо, который такой вот растакой, и, несмотря на то, что немного заучка, у него медали по тэквондо, и что вообще с ним на следующие соревнования поедет. Хванун упускает момент, когда Дончжу с визгом виснет на альфе, обнимая его руками и ногами, как коала.        — Это мой Сохо, а это Хванун.        — Весьма рад знакомству. Ты готов?        — Конечно, спрашиваешь, — широко улыбается Дончжу, а потом поворачивается к Хвануну. — Пойдём с нами!        — Куда это?        — Пойдём, узнаешь. Мы же возьмём его с собой?        — Без проблем, — щурит глаза Сохо и улыбается широко и тепло, ни капли не напоминая того альфу, которого напредставлял себе Хванун.        Потому что Сохо казался почему-то суровым великаном с грозным взглядом, как у Ёнджо. А оказался гибким, улыбчивым и колоссально неуклюжим альфой. Вопрос, как он не угрохал себя давным-давно, так и вертится на языке. Хванун откровенно не понимает, как эта ходячая катастрофа, у которого из рук валится буквально всё, кроме Дончжу, умудрился столько медалей за тэквондо взять.        Хванун так и не получает вразумительного ответа, но он так соскучился по Дончжу, что соглашается на всё, лишь бы хоть какое-то время побыть рядом с другом детства. К удивлению Хвануна, он не чувствует себя третьим лишним, получает внимание и от друга, и от его альфы, и в пути окончательно расслабляется, опомнившись лишь перед чужой дверью с упакованным подарком в руках.        Глаза немного жжёт с непривычки, наверняка пришло время капнуть искусственной слезы. Но глаза влажнеют сами собой, когда на пороге он видит хозяина дома, который с интересом оглядывает его с ног до головы, а потом широко улыбается, отчего у Хвануна случается коллапс времени и пространства. Потому что Ким Гонхак.        — Поздравь человека с днём рожденья, — подсказывает Дончжу. И Хванун сбивчиво шепчет:        — Срожденьяднём.        — Подарок вручи, что завис…        — Ага…        — Это Хванун, мой друг, — краем уха слышит Хванун, Дончжу хлопает его по плечу и снова напоминает о подарке. — Случайности и шансы, ребятки, случайности и шансы…        Хванун протягивает Гонхаку коробку, о происхождении и содержимом которой даже не догадывается. Зато ощущает сразу несколько противоречивых чувств и эмоций. Пялиться неприлично, но иначе не получается, потому что в свете заходящего солнца Гонхак и вовсе кажется божеством с сияющей кожей. Когда их пальцы соприкасаются, он подвисает, не веря в происходящее.        Сохо и Дончжу вручают свои подарки, а Хванун при всём своём шоке понимает, что надо делать ноги пока не поздно. Но определённо поздно, потому что Донжчу хватает его за шкирку и, широко улыбаясь, шепчет:        — Куда намылился?        — Мне домой. Срочно. Надо, да.        — Проходите, — отсекая пути к отступлению, говорит Гонхак, осторожно касаясь локтя Хвануна, и он, словно загипнотизированный, входит в дом, стараясь не вдыхать полной грудью терпкий запах альфы.        Происходящее больше всего похоже на яркий калейдоскоп, раскрученный детской рукой. В одно размытое пятно смешиваются всё происходящее и все люди, кроме Гонхака, который единственный остаётся неразмытым и ярким, ощутимо настоящим, в отличие от остального. Хванун отказывается от выпивки и просто смотрит на Гонхака, жадно провожая каждое его движение взглядом, ощущая полную безнаказанность и приятное жжение в груди.        Когда Гонхак ловит его взгляд и салютует бокалом, сердце Хвануна делает болезненный кульбит и падает куда-то в бездну. Он бочком выходит на террасу и вытирает покрывшийся внезапной испариной лоб. Всё как-то идёт не так и не туда, куда должно было бы идти. Ещё и от родителей приходит сообщение, что поездка затягивается и раньше среды они вообще не будут знать, задержатся ли ещё.        Дурацкий Дончжу, чтоб он его хотя бы раз послушал. Хванун садится в одно из плетёных кресел и утыкается носом в телефон. Всё лучше, чем видеть увивающихся за Гонхаком омег и целующихся Сохо с Дончжу. Потому что Хвануну тоже хочется.        Много чего хочется, он уже взрослый омега и вполне может себе ни в чём не отказывать. Всё утыкается в мелочи — он считает себя однолюбом и никто, кроме Гонхака, его так и не привлёк. Он слышит голос альфы и снова вздрагивает, покрываясь мурашками от низкого голоса, который выделяется среди голосов остальных. И хоть у Дончжу непривычно низкий для омег голос, гонхаковы мягкие и бархатные нотки баса делают из Хвануна желе.        — Хванун, иди к нам!        В Дончжу воодушевления больше, чем в щенке бигля, но Хванун точно не жаждет быть пятым колесом, мешаясь другу общаться со своим альфой, ведь они целуются буквально всё время, как только пришли к Гонхаку. Потому Хванун делает вид, что глуховат и полностью погружён в чтение. Он не то чтобы не читает, но понять написанное удаётся не сразу, приходится перечитывать по нескольку раз из-за музыки, голосов и дискомфорта в суставах.        Его немного знобит, и кружится голова, хочется лежать в своей постельке и знать не знать и ведать не ведать, что у Гонхака непозволительно красивое тело, когда тот выныривает из бассейна едва ли не у ног Хвануна и, опёршись на бортик, смотрит на него, едва заметно улыбаясь.        — Хванун, тебе не нравится здесь?        Он вздыхает и поднимает голову от телефона, поджимая губы, ощущая, что чуть ли не все взгляды теперь прикованы к нему. Внутри всё холодеет, и поджимаются пальцы на ногах, ведь Гонхак тоже смотрит. Прямо на него, неотрывно и снизу вверх. Хванун надеется, что то, что он во все глаза таращится на альфу, повинуясь его магнетизму, нежели своему желанию, никто не заметит.        — Нет, что ты. Всё в порядке. Сложный проект, каждая минута на счету.        — Понимаю. Но иногда нужно отвлекаться. Выпьешь чего-нибудь?        — Э… Я не пью.        — Я алкоголь и не предлагаю, — мягко улыбается Гонхак. — Сок? Фруктовый коктейль?        — Ага. Да. Вишнёвый сок. Если есть, конечно, — спешно добавляет Хванун, ощущая, как его бросает в пот.        Гонхак выныривает, а Хванун, напротив, словно погружается. Такого великолепия он не ожидал. Хотя врёт всё. Он знал, что Гонхак богоподобный альфа, и никто бы его не разубедил. Дрожащей рукой он кладёт телефон в карман джинсов и протяжно выдыхает, вытирая вспотевшие ладони о ткань.        Проходит несколько минут напряжённого ожидания, внутри начинает бурлить раздражение, и Хванун вздыхает, сам не понимая, что служит причиной тому: то ли отсутствие Гонхака, который наверняка уже забыл о нём, как и вся толпа, что до этого беззастенчиво пялилась, то ли обида, что куда сильнее, потому что общество альфы приятно.        Шмыгнув носом и потерев для улучшения чёткости глаза, что, если честно, не очень поспособствовало, он вспоминает о линзах лишь тогда, когда глаза будто песком засыпает, и он пытается сморгнуть выступившие слёзы. Гонхак вырастает рядом словно по волшебству. Уже переодевшийся и с бокалом вишнёвого сока в руках. Хванун тихо вздыхает и благодарит небеса, что альфа одет, у него крышу сносит и так, не надо испытывать его силы.        — Держи, — Хванун пытается взять бокал, но пальцы смыкаются не на точёной ножке, а на чужой руке. Хванун замирает, стараясь проморгаться, но слёзы начинают литься рекой. Гонхак озабоченно спрашивает: — Всё нормально?        — Да, мне нужна уборная. Кажется, линза съехала, — утирая катящиеся из глаз слёзы и проклиная себя, Хванун мысленно бьёт себя кувалдой по голове и погребает без суда и следствия.        — Иди лучше на второй этаж. Другим запрещаю, но ты лучше туда сходи, там спокойнее. По ступенькам, налево, до самого конца.        — Спасибо.        Пробираясь сквозь толпу, он думает, что лучше когда тебя никто не замечает или считают ботаном, так можно намного спокойнее просто наблюдать издалека и тихонечко страдать в одиночестве. Лучше так, чем сближаться, чем видеть Гонхака на расстоянии вытянутой руки, ещё и в таком виде, что колени становятся ватными в одно мгновение, лучше так, чем видеть и понимать, что желанное так и останется недостижимым.        Хванун пробирается через толпу, чувствуя, как кружится голова от чужих запахов. Слабость лишь усиливается, и, похоже, он всё-таки умудрился простудиться. Ёнджо, когда приедет, по голове не погладит. Хвануну перепадает несколько чьих-то горячих и весьма нетрезвых объятий, но он молча выкручивается и следует по намеченному пути.        С каждой ступенькой он ощущает себя всё хуже, словно температура в одно мгновение решила дать знать о себе не только слабостью, но и головокружением, помимо прочего кажется, что линза не просто сдвинулась, а въелась в мозг. Хванун замирает на одной из ступеней и накрывает пальцем веко, игнорируя дискомфорт и стараясь повращать глазом, чтобы вернуть линзу на место. Задуманное вроде бы получается — даже сквозь пелену слёз ясно, видеть становится лучше.        Он сворачивает налево и открывает дверь в совместный санузел, устремляясь к умывальнику. Открыв воду, он смывает слёзы с лица, а потом поднимает взгляд на зеркало, в котором кроме своих покрасневших как у быка глаз он замечает какого-то альфу, закрывающего дверь. Накатившая слабость словно перекрывает дыхание, властной рукой сжимая его горло, и вместо окрика рождается едва слышный всхлип, когда альфа прижимает его к себе.        Хванун ощущает себя таким слабым и почти не соображает, что лишь подчёркивает усилившееся головокружение, он лишь слабо сопротивляется, когда его прижимают спиной к стене. Затуманенным взглядом Хванун мажет по чужому лицу, но ничего не может вспомнить, кроме того, что альфа из футбольной команды. Ни имени, ни фамилии, ни слов возмущения.        Краем ускользающего сознания Хванун понимает, что с ним происходит и что это так невовремя начавшаяся гиперфаза, а не простуда прибивает его окончательно. Альфа что-то шепчет, Хванун вяло упирается ему в грудь руками, отклоняясь, чтобы влажные поцелуи не переместились на лицо, и усиленно пытается если не закричать, то хотя бы громко возмутиться и осадить нахала.        Ощущение, что он наблюдает за собой со стороны, лишь растёт с усиливающейся слабостью и температурой. Тело ватное, всё сваливается в одночасье, превращая его в послушную куклу. Он снова упирается, и его руки легко заламывают вверх, фиксируя одной рукой, а второй альфа пытается расстегнуть его джинсы с безбожно тугой пуговицей на ширинке.        — Нет, пожалуйста… Я не хочу… — стонет он хрипло и едва слышно.        — Не сопротивляйся, тебе понравится, — шепчет альфа, забираясь рукой под одежду.        — Не надо!        На этот раз голос становится громче, отнимая последние силы. Не так ему представлялся его первый раз и уж точно не с этим бугаём, который пыхтит и пытается расстегнуть или хотя бы стянуть джинсы ниже, без проблем удерживая Хвануна одной рукой. Хванун превозмогает слабость тела в очередной попытке оттолкнуть и освободиться, во всяком случае, так ему кажется. Единственное, что выходит, — слабо трепыхаться в чужих руках, едва не теряя сознание.        — Отпусти.        — Ну уж нет.        — Тебя по-человечески попросили. Отпусти.        Через силу сфокусировав взгляд, Хванун понимает, что в проёме открывшейся двери он видит Гонхака. Прижимающий к стене альфа реагирует замедленно, словно он не футболист, а боксёр с напрочь отбитыми мозгами. Потому преодолевший в один шаг расстояние Гонхак встряхивает альфу и оттаскивает от осевшего на пол Хвануна. Сознание медленно уплывает, но Хванун успевает осознать, что Гонхак бережно его поднимает с пола, прижимая к груди.        Хванун слышит копошение и через силу открывает глаза. Несколько секунд он пытается понять, приснилось ему или нет, когда слышит два до боли знакомых голоса. Он соскребает себя с дивана и открывает дверь. На пороге обнаруживаются сцепившиеся Ёнджо с Гонхаком.        — Что вы делаете?        — Этот хмырь хотел войти в дом. Кстати… откуда у него ключи? Он тебя обокрал?        — Ёнджо, выдыхай. Это свои.        — Свои? Сейчас станут чужие. Эй, мелкий, что с тобой?!        Хванун ощущает странную лёгкость в теле и прикрывает глаза, отдаваясь воле двух пар крепких рук и проваливаясь в сладкую темноту, где никто не дерётся, ничего не болит, а Гонхак будто на самом деле сейчас рядом, как и Ёнджо. Чудо из чудес же. Покидать уютный сон не хочется категорически. Сквозь приятную негу Хванун слышит голоса, но открывать глаза не спешит.        — Я вызываю «скорую»!        — А толку? Вызывал уже, причём дважды, вот назначения. Я за лекарствами ходил.        — Ты кто вообще?        — Учусь с Хвануном в одном университете.        — Как зовут?        — Гонхак.        — Ах, Гонхак… Тот самый, значит.        — В смысле тот самый?        — Ёнджо, — тихо зовёт Хванун и, поражаясь собственной наглости и непозволительному тону, просит: — заткнись, у меня голова сейчас лопнет.        — Вот таблетки и вода, — у дивана на колени опускается Гонхак и протягивает Хвануну блистер и бутылку. Рядом присаживается Ёнджо, и Хвануна до белых пятен перед глазами окатывает стыдом. Он так долго ждал приезда брата, а теперь ведёт себя как придурок.        — Прости…        — Забыли. Что с тобой?        — Гиперфаза и сильная лихорадка, — вместо Хвануна отвечает Гонхак.        — Я не с тобой разговариваю.        — Ты не видишь, что ему плохо? — фыркает Гонхак. — Он вчера как сознание потерял, так в себя толком и не приходил.        — И как же ты здесь оказался? — ядовито интересуется Ёнджо.        — Он у меня в гостях был, когда стало плохо. Я вызвал врача, потом с Дончжу привезли его сюда, потому что врач сказал, что в таком состоянии лучше находиться в знакомом окружении.        — Вот и вали, тебя не звали.        — Сейчас оба свалите, придурки. Небо, каких идиотов я люблю вообще?!        — ЧТО?! — спаренное восклицание становится последним, что Хванун чётко осознаёт до очередного провала в памяти.        В беспамятстве хорошо и уютно. А ещё немного жарко и томно. Потому что снится Гонхак, и то, что он вытворяет с Хвануном, выше предела мечтаний. Во сне нет неловкости и сомнения. Даже периодически вклинивающийся недовольный голос Ёнджо не мешает. Брат есть брат, а наслаждение есть наслаждение. Смущение на втором плане, если не на третьем, есть только Гонхак, его руки, губы и запах.        Хванун вскидывается, будто во сне падает с лестницы, и открывает глаза. Ему тепло и комфортно, тело не жарит и не ломит виски. Одеяло больше не плавит его кожу кузнечными мехами, раздувая, лишь обволакивает приятно. Под щекой нагревшаяся от его тепла надувная подушка. Мысль какая-то странная. Он цепляется за неё, пытаясь вспомнить, когда в доме появилась надувная подушка, но память похожа на решето.        Зато подушка мерно поднимается и опускается, будто пульсирует или дышит в такт сердцебиению. Хванун поднимает голову и замирает. Он лежит в объятиях Гонхака на диване в гостиной. Вместо подушки — грудь Гонхака. Вместо одеяла — его крепкая рука. Хванун трёт пересохшие глаза, понимая, что линзы он так и не снял. Веки движутся неохотно, но он вздрагивает, когда слышит голос брата:        — Полегче?        — Похоже на то. А почему… — он не договаривает, потому что брат и без того понимает, что он хочет спросить. Он осторожно касается груди Гонхака кончиками пальцев и смотрит на Ёнджо. Кажется, что тот сейчас вцепится в Гонхака зубами.        — Потому что, когда он был рядом, тебе становилось получше. Я слишком люблю своего младшего братишку, чтобы игнорировать сей неоспоримый факт.        — И что это значит?        — Лишь то, что теперь у тебя будет ещё один альфа, который порвёт за тебя любого, — Ёнджо усмехается и трёт костяшками пальцев скулу, на которой Хванун замечает налитый кровью синяк.        — Вы подрались, что ли?        — Совсем немного, — гудит Гонхак, у Хвануна стекленеют глаза, когда тяжёлая рука ерошит его волосы. — Твой брат не сразу принял тот факт, что мы истинные.        — Мы кто? — всё соображение отключается напрочь. Хванун резко садится, перебрасывает ногу через Гонхака, намереваясь слезть, но стопорится от горячих ладоней.        Сидеть на Гонхаке, конечно, удобно, можно сказать, даже идеально, но не под тяжёлым взглядом брата и уж тем более не в том виде, в котором он очнулся. Хванун скатывается с дивана и улепётывает в свою комнату на сверхзвуковой скорости. В спину прилетает отзвуками смеха двух альф.        Приводит в порядок себя Хванун так же долго, как и приходит в себя. Всё так внезапно, что хочется забиться в угол и сказать «чик-чик, я в домике». Мысль стать хикикомори и сидеть в комнате до конца жизни не кажется такой уж отчаянно неправильной.        Он долго приглаживает волосы и одежду, крутясь вокруг своей оси и глядя в зеркало, а потом поправляет очки внезапно дрогнувшей рукой, потому что понимает: под дверью стоят альфы. Молчат, не подгоняют его, но молчание такое накалившееся, что он поспешно открывает дверь, чтобы те не передрались. Ёнджо смотрит на него долгим взглядом, а потом медленно, сквозь зубы проговаривает, обращаясь к Гонхаку:        — Мешаться не стану, знаю, какова тяга к истинному, а уж тем более в гиперфазу. Обеспечу всем необходимым, но с условием: вы остаётесь здесь.        — Может, ещё стоп-слово скажешь? — фыркает Гонхак, сужая глаза и сжимая кулаки.        — Какой борзый…        — А ты любишь всё контролировать. Никакого дискомфорта не будет, когда стоны брата услышишь? Может, ещё и свечку подержишь?        — Так, заткнулись оба! — не выдерживает Хванун, понимая, что, если дело дойдёт до близости, молчать он точно не сможет. Но думать о том, что где-то рядом находится Ёнджо, пока они с Гонхаком будут наедине, тяжело и невыносимо. Хванун берёт себя в руки и зло выдаёт: — Я, вообще-то, всё ещё здесь. Ведёте себя как… как… придурки.        Хотя на языке вертится «хищники, метящие территорию», только один ещё не имеет никаких прав, а второй их толком никогда не имел. Потому что брат. Ёнджо смешливо вскидывает бровь и улыбается ему, хотя от холода его слов может смёрзнуться океан:        — Это у него всё впервые, — Ёнджо пропускает мимо ушей смущённое протяжное «Ёнджооооо» Хвануна и продолжает: — если ты не будешь аккуратен и нежен, я убью тебя с особой жестокостью, ты усёк?        Хванун сползает по стене, затыкая уши и краснея так сильно, как не краснел ещё никогда. Ему кажется, что он сейчас испепелится к чертям собачьим. Брат у него совсем без тормозов. Мало того, что выдаёт все его пикантные тайны, так ещё и, судя по шороху, без стеснения вручает Гонхаку упаковку презервативов и даже Хвануна, собственного брата. Только ленточкой не перевязывает. Шаги Ёнджо удаляются по лестнице, он, как и обещал, уходит на первый этаж, а рядом присаживается Гонхак и обнимает за плечи.        Ощущения странные, он будто испепеляется, уже успев превратиться в пепел. Внутри щекочется что-то новое и совершенно необычное, но жаркое и томное, отчего хочется спрятаться и в то же время познать сполна. Гонхак просто обнимает, а Хвануну хочется чего-то ещё, чего-то более крепкого, горячего и запретного. Того, о чём он не так много и думал прежде. Но не сейчас, когда его обнимает бог или полубог Гонхак. Это точно не снится, да?        Альфа берёт его за руку и ведёт в комнату. Хванун обнаруживает себя сидящим на постели, а Гонхак сидит у его ног, обняв его же колени и положив подбородок на сложенные руки. Смотрит снизу вверх и словно заполоняет всё свободное место в комнате. Взгляд приковывают блестящие и манящие губы. Хванун поспешно облизывается, смачивая слюной пересохшую кожу своих, и моргает так часто, что вот-вот взлетит.        — Ты и не целовался никогда?        Хванун отрицательно качает головой, потом спохватывается и кивает, а потом снова качает головой, неотрывно глядя на губы альфы, которые привлекают взгляд, отчего внизу живота горячо и щекотно. Гонхак ничего не предпринимает, лишь расплывается в совершенно счастливой улыбке, словно получил самый большой в мире подарок, о котором всю жизнь мечтал. Альфа немного запрокидывает голову и медленно обводит губы языком, глядя Хвануну в глаза.        Отражение собственного шального взгляда Хванун видит в тёмных глазах альфы. По скулам ползёт новая волна румянца, и Хванун зеркалит движение альфы, неотрывно глядя на его губы. Гонхак неспешно поднимается, становясь на колени — даже стоя вот так он одного роста с сидящим, — и осторожно касается щеки Хвануна, поглаживая и подаваясь вперёд. Зрачки альфы расширяются, растворяют радужку, и Хванун как зачарованный прикрывает глаза, когда его губ касается чужое дыхание.        Дыхание сбивается, ритм сердца спотыкается, Хвануна затапливает желанием, он кладёт руки альфе на шею и сходит с ума от вседозволенности, когда крепкие руки альфы оказываются на бёдрах разводя их в стороны. Гонхак по-прежнему стоит на коленях, но уже между разведённых в стороны ног Хвануна. Кажется, что жар снова вернулся, потому что дыхание перехватывает, когда, пьянея от собственной наглости, Хванун толкается языком Гонхаку в рот.        Характера в нём на несколько омег хватит, а целуя Гонхака, он и вовсе ощущает, что ему океаны по щиколотку. На задворках сознания мелькает вопрос: действие ли это гиперфазы или же с истинными всегда так, но Гонхака хочется до зубовного скрежета. Всё тело дрожит и подаётся под горячие ладони, которые не лезут под одежду, согревая и распаляя через слои ткани. Незаметно для себя Хванун оказывается лежащим под Гонхаком, которого обнимает руками и ногами, словно спрут. Гонхак целует его под челюстью и носом ведёт по шее. Хванун не просит и не умоляет взять его, но жажда большего пузырится в венах. Он открывает глаза и смотрит в потолок, одними губами произнося: «спасибо».        В самом откровенном сне он целовал Гонхака девственно сомкнутыми губами. В самой смелой фантазии Гонхак его просто обнимал. А теперь, лёжа под альфой, который не давит всем весом, но даёт прочувствовать всего себя, Хванун понимает, что счастлив, хотя ещё немного, и захочется большего, чем скользнувшая под футболку рука. Изнемогая от желания, Хванун робко ведёт по обнажённой полоске кожи между задравшейся футболкой и поясом джинсов, откровенно дурея. Чужая кожа бархатистая на ощупь и горячая.        — Ты такой нереальный.        «Это ты нереальный. Это ты полубог или всё же бог во плоти», — хочет сказать Хванун, но лишь откидывает голову, позволяя тягуче целовать шею и ключицы, чуть намечая зубами место будущей метки. От этой мысли жарко и невыносимо томно. Он никогда не мог даже представить, что всё произойдёт именно так. Гонхак осторожно снимает с него очки, откладывая на прикроватную тумбу, и шепчет в приоткрытые губы:        — Только скажи, я остановлюсь.        — Не останавливайся.        Гонхак стягивает свою футболку, и Хванун отстранённо радуется, что уже знает, что его ждёт под одеждой. Альфа пахнет маняще, раскалённой на солнце хвойной смолой и морем. Он тянет с Хвануна футболку, касаясь губами его кожи, и Хвануна размазывает окончательно. Ему становится плевать, что его стоны слышны за пределами комнаты. Потому что ему непозволительно хорошо. Желание придушить Дончжу пропадает окончательно.        Одежды его лишают неспешно, он сам соглашается на каждый вопросительный взгляд, разрешая двигаться дальше, разрешая всё больше. Хванун едва дышит, ощущая каждой клеточкой тела прохладный воздух комнаты и горячее тело альфы, который касается его так нежно, что между стонами щемит в груди.        Хванун машинально сводит колени, особо остро ощущая свою наготу под тёмным взглядом альфы. Гонхак гладит его колени, и Хванун их медленно разводит, хотя желание спрятать лицо в ладонях сильное, он перебарывает его и смотрит. Жадно впитывая бурю эмоций на лице альфы.        Свести колени хочется ещё сильнее, когда Гонхак сползает ниже, щекой касаясь внутренней стороны бедра. Там так никто его не касался, даже он сам, а Гонхак не просто касается — он целует, дразнит языком, спускаясь всё ниже, пока Хвануна не натягивает дрожащей тетивой, когда настойчивый и обжигающе горячий язык альфы оказывается внутри него. Но вскоре всё теряется в рваных выдохах, когда Хванун впервые в жизни познаёт пьянящее чувство наполненности.        Его захлёстывает потоком ярких эмоций, ему невыносимо жарко и немного больно, но осторожные прикосновения лишь подстёгивают, снова распаляют желание. Гонхак языком повторяет линии ключиц, смотрит нечитаемым взглядом, когда Хвануна выгибает в позвоночнике от первого осторожного толчка.        Хванун вцепляется в плечи Гонхака, сдвигая для удобства на мускулистые предплечья, и закусывает нижнюю губу, открывая глаза, сморгнув капельки слёз, собравшихся в уголках. Альфа неотрывно наблюдает, как Хванун комкает в пальцах простыни, машинально подаваясь бёдрами навстречу, когда привыкает. От его взгляда ведёт.        Голова кружится, связные мысли разлетаются стайкой напуганных приближением человека птиц. Изредка Хвануна прошивает стыдливой волной, и он пытается прикрыться или спрятаться от жадного взгляда движущегося в нём Гонхака. Он бы никогда не подумал, что Гонхак умеет ТАК смотреть. О том, чтобы они с Гонхаком занимались подобным, у него мыслей даже не было. Хотя… врёт. Было. Просто без понимания.        — Такой красивый и мой…        Словно в бреду шепчет Гонхак, а у Хвануна по коже мурашки от хриплого, ещё более низкого, чем обычно, голоса альфы. Если у него такой голос всегда, когда он возбуждён, то пора заказывать могильный камень и эпитафию, потому что это выше сил Хвануна. От одного голоса Гонхака можно распасться на атомы. Крышу срывает напрочь, Хванун захлёбывается в ощущениях, давится вздохами, всхлипами и стонами, стоит Гонхаку чуть сменить угол или амплитуду, низко простонав.        С уверенностью Хванун может сказать, что голос Гонхака — это оружие массового поражения. От одних только звуков его голоса, от низких стонов, больше похожих на рык, он готов забиться в оргазме. Гонхак же движется в нём, качает на волнах наслаждения, целует так сладко, влажно и глубоко, что в паху болезненно сводит и без того предельным желанием.        Мир сжимается до двух тел, движущихся в едином ритме вселенной. Ароматы смешиваются плотно, даже немного раздражающая вонь нагревшейся резины словно исчезает, тонет в смешавшихся запахах альфы и омеги. Хвануна выгибает внезапно даже для самого себя, он сжимается, ощущая внутри себя каждую венку на члене альфы, над ним с низким рыком содрогается Гонхак, севшим голосом простанывая: «Боже», — и несильно кусает Хвануна за шею, лишь намечая, но обозначая.        Хванун изливается второй раз только от ощущения тугой струи выстреливающей спермы, натягивающей презерватив внутри него, и от голоса Гонхака, и, наверняка, от ощущения горячей метки, не сдерживая стона сладкого и острого наслаждения. Запоздало рождается чувство стыда перед Ёнджо, которому непонятно как вообще в глаза смотреть после того, как он едва не сорвал голос, отдаваясь альфе. Хвануну остаётся только надеяться, что брат всё поймёт сам.        Гонхак перекатывается на спину, укладывая Хвануна на грудь, прижимая к себе и вытирая краем простыни влажные животы. Хванун устало кладёт голову на вздымающуюся грудь, но внезапно сжимается, осознав, что Гонхак по-прежнему в нём. Возбуждение, едва покинувшее тело, возвращается, растекаясь ртутью по венам. Хванун тихо спрашивает:        — Это всегда ТАК?        — Не знаю, — честно признаётся Гонхак и целует в сморщившийся от такого ответа нос Хвануна. — У меня не было истинного прежде. Я рад, что это ты. Хотя мне нужно кое в чём признаться.        — В чём? — дрогнувшим голосом спрашивает Хванун, начиная ёрзать, и, сползая с Гонхака, садится, стараясь не смотреть ниже груди. Хотя вопрос, как это в нём поместилось, едва не срывается с губ.        — Я знаю, что нравлюсь тебе… И… это я попросил Дончжу познакомить нас. Он говорил, что ты ни за что не станешь знакомиться сам, а если я подойду, то сбежишь, — проследив за взглядом Хвануна, Гонхак прикрывает бёдра краем простыни и как-то смущённо улыбается. — Я тебя заметил на тренировке, когда ты рисовал плакат к выступлению нашей команды. Ты ещё потом танцевал в пустом зале.        — Это было месяц назад! И откуда ты узнал, что нравишься мне?        — Дончжу сказал.        — Вот к чему были те слова о случайностях и шансах… Я его придушу и скажу, что так и было… Засранец мелкий…        — Не надо, ещё с Сохо мне драки не хватало, у него чёрный пояс по тэквондо, я не выживу… Тебе меня не жаль? — Гонхак улыбается так непозволительно, что его хочется треснуть по слишком наглому лицу. — Да и ты мне всё равно нравился, кто ж знал, что так всё выйдет?        — Так ты ещё и недоволен?! — не удержавшись, Хванун раскрытой ладонью бьёт Гонхака по груди, тот его ловит и притягивает к себе.        — Я счастлив!        — То-то же, — Хванун расплывается в совершенно счастливой улыбке и кусает Гонхака под ухом, оставляя свою метку, и сто тысяч раз плевать, что их ставят альфы.