Сакура, текила и сигаретный дым

      Хоть Ивайзуми давно знал о далеко идущих планах Ойкавы после школы, всё равно казалось, что Тоору исчез внезапно. Всё началось, когда Сэйджо проиграли на отборочных на весенний турнир. Сразу после этого третьегодкам пришлось попрощаться с остальными ребятами из волейбольного клуба. Потом были выпускные экзамены. А потом Ойкава умотал в Аргентину прямо в день церемонии вручения аттестатов. Улыбаясь во все тридцать два, сфоткался с молоденькой краснеющей учительницей химии, раздал одноклассницам все до единой пуговицы со своей школьной формы (вторую он впихнул Ивайзуми в карман брюк еще с самого утра, прямо во время исполнения гимна, чтобы у того не было возможности возмутиться). Заскочил в последний раз в родной волейбольный зал, чтобы потрепать прическу-репку Киндаичи и скорчить рожу Куними. Ивайзуми мог поклясться, что в этот момент глаза у Ойкавы подозрительно блестели. Наконец, улыбаясь и придерживая брюки одной рукой (пуговицы-то уже не было даже там), Тоору спешно помахал всем тубусом с аттестатом и умчался своей пружинистой походкой прямиком к такси, которое тут же увезло его в аэропорт. Ивайзуми, Матсукава и Ханамаки, поболтав еще недолго с кохаями и распрощавшись с галдящими во дворе одноклассниками, привычно побрели втроем к станции электрички. Все трое тоже уже без пуговиц, а Матсукава даже без галстука.       Всё это было восемь лет назад. Ивайзуми с тех пор поступил в местный университет, где сразу закономерно попал в основной состав волейбольной команды. Через два года бросил волейбол, через четыре получил диплом, нашел работу, потом другую, переехал два раза. А теперь жил в Эдогаве – районе на окраине Токио и работал в главном офисе крупной транспортной компании. Пил по пятницам сакэ с коллегами в маленьких ресторанчиках. Играл-таки по субботам в волейбол за дворовую команду, в которой кроме него были ребятишки из ближайшей начальной школы да пенсионер Сакагучи-сан (который всегда непременно играл в дырявой футболке и трениках с вытянутыми коленками). Ивайзуми приходил по будням с работы поздно вечером, скидывал туфли в маленьком коридорчике, стягивал галстук, расстегивал наглаженную с утра и помятую к вечеру рубашку и шел на балкон, где долго курил, задумчиво глядя на слабоосвещенную улицу внизу. Прямо под домом цвела сакура, и Ивайзуми вспоминалась такая далекая сейчас апрельская ночь на втором году старшей школы, когда они с Ойкавой целовались в первый и последний раз.       Им было по шестнадцать, они вдвоем были жутко пьяные (Матсун и Макки раздобыли текилу, и где только умудрились найти?). Плелись домой пешком, потому что последняя электричка давно ушла. Ночь была прохладная, но в воздухе прямо-таки пахло весной. Ойкава качался на ходу, громко и заливисто хохотал, нёс какую-то чушь и постоянно ронял волейбольный мяч, который зачем-то отобрал сегодня у Макки и забрал с собой. Ивайзуми тоже хихикал и старался сосредоточиться на том, чтобы идти прямо и не шататься. Слабое мерцание фонарей, прятавшихся между деревьями, плыло перед глазами. На углу маленького скверика росла большая сакура, и ветер не спеша срывал лепестки, кружил их в воздухе и бросал под ноги. Ивайзуми вдруг остановился и задрал голову наверх. - Ты чего? – перестал вдруг болтать Ойкава, остановившись на полметра впереди. - Ммм, - невнятно хмыкнул Ивайзуми и кивнул на розовую крону дерева, раскинувшуюся над ними. - Ага, - понятливо отозвался Тоору и рассеяно отметил, что трезвым Ивайзуми никогда в жизни бы не остановился полюбоваться сакурой. А потом Ивайзуми опустил голову и посмотрел вдруг так же задумчиво на растрепанную макушку Ойкавы. Через секунду всё случилось как-то само. Ивайзуми лишь сделал маленький шажок, а Ойкава уже с готовностью качнулся навстречу. Как будто только этого и ждал. Многострадальный мяч снова выскользнул из рук Тоору и укатился в ближайший куст, а Ивайзуми, неожиданно для самого себя, выронил ключи от дома, которые до этого держал в руке. От Тоору пахло текилой и каким-то парфюмом. Сосредоточиться на чём-то кроме этого запаха и вкуса чуть обветренных губ Ойкавы у Хаджиме никак не получалось. Кровь в бешеном ритме стучала в висках и в горле, заглушая всё вокруг. Где-то наверху на ветках сакуры, кажется, каркала ворона, ветер задувал лепестки сакуры за шиворот футболки, в небе слабо светил растущий месяц, а Ивайзуми думалось, что Ойкава целовался абсолютно так же хорошо, как играл в волейбол.       На следующее утро по дороге на тренировку Тоору, как ни в чем не бывало, снова болтал про новые волейбольные кроссовки и пихал Ивайзуми под нос свой телефон с очередным видео, потому что «ну посмотри, Ива-чан, какая у этого номера пять из бразильской сборной умопомрачительная подача». Ивайзуми тогда сразу благоразумно решил, что Ойкава ничего выдающегося из событий предыдущей пьяной ночи не запомнил, и спрашивать ничего не стал. С лёгкой руки Тоору всё как-то в одно мгновение вернулось в старое русло. Ивайзуми даже не успел для себя решить, надеялся ли он на что-то особенное. Время снова потянулось своим чередом: уроки, волейбол, соревнования, экзамены, опять волейбол…       А теперь Ойкава уже много лет жил в такой далекой и чужой Аргентине. Играл за волейбольный клуб Атлетико в Сан Хуане (где по прежнему работал его любимый тренер Хосе Бланко) и мелькал иногда по телевизору на скамейке запасных японской сборной. Пил, наверное, кайпиринью по выходным где-то на пляже, флиртовал с местными девушками, вертелся как всегда часами перед зеркалом, укладывая волосы, и пользовался, наверняка, уже давным-давно совершенно другим парфюмом. Так, по крайней мере, представлял себе это Ивайзуми. Тоору присылал раз в год длинное поздравление с днем рождения, подкрепленное непременно какой-нибудь их совместной дурацкой фоткой из детства. Когда через месяц Ивайзуми посылал в свою очередь Ойкаве короткое «с др, Дурокава!», тот рассыпался в ответ десятком-другим смайликов и вновь замолкал до следующего года. А Ивайзуми каждую весну глядел флегматично на сакуру с балкона, забывая стряхивать пепел с тлеющей в пальцах сигареты, и сжимал свободной рукой в кармане брюк маленькую, совсем потёртую и повидавшую виды серебристую пуговичку. А еще Хаджиме уже много лет держал на самой верхней полке на кухне пару бутылок текилы. На всякий случай.