Фантазии цвета летучей мыши

      Джон часто просыпался в слезах, нащупывал под подушкой мягкого Брюса — игрушку, которую сам сшил в мастерской, допущенный к нитке и иголке за хорошее поведение, прижимал к груди и тихо, как мышка, лежал в темноте, слушая шорохи и едва уловимые стоны за дверью. Иногда далёкие звуки превращались в грохот и завывания, но даже и тогда они были неотъемлемой частью всепоглощающей, беспросветной тишины Аркхема, в которой, как в непроходимом болоте, вязло всё: и воспоминания, и мечты, и жизнь. Он переворачивался со спины на бок, лицом к стене, и мысленно разговаривал с игрушкой. Просил тишину не быть такой жестокой и послать ему знакомые шаги. Но знакомых шагов всё не было, и он злился, ругая бесчувственного Брюса на чём свет стоит, пока не исчерпывались слова и обиды, пока он не вспоминал, что пырнул Брюса ножом и что тот, вероятно, ещё не пришел в себя, лечится в своём огромном особняке или лежит в больнице, поэтому за дверью так тихо: столько звуков и ни одного знакомого. На этом Джон немного успокаивался, прикрывал глаза, чтобы погрузиться в очередную фантазию о Бэтмене, в которой он из раза в раз представлял их диалог.       — Ты ведь на меня не в обиде, приятель? За то, что я… подарил тебе тот шрам, всё равно у меня ничего и нет больше, чтобы подарить лучшему другу, — Джон крутил в пальцах похожий на зубастую улыбку бэтаранг, исподволь поглядывая на Бэтмена.       В его фантазиях-полуснах они часто встречались в заброшенных доках, реже — в лабиринте, где случился званый ужин, правда, гостей никогда не было — только они вдвоем: Джон и Брюс. Впервые за многие недели с момента возвращения в Аркхем локация сна поменялась: они гнались за опасным преступником по улицам города, Бэтмен был на полшага впереди, как, впрочем, и всегда. Огни сменяли чёрные подворотни, пахнущие гнилью и мочой, длинные магистрали поливал дождь, а уже за поворотом дорога была сухой, и небо усыпали звёзды, ветер сменял жару, страшные голодные псы — машины, а потом они остановились в мёртвом тупике, переводя дух и оглядываясь по сторонам. Кроме намертво смыкающихся домов и бездонного неба, вокруг ничего не было.       — Бэтмен, он полез на второй этаж, вон по той сточной трубе…       — Вижу.       — Ты не ответил. Ты не обиделся на меня? Ну… за то, что я…       Бэтмен проверил что-то на наруче, послал сообщение и, так ничего и не сказав, полез за преступником.       — Ладно… обиделся, значит… — решил Джон. Он несколько мгновений смотрел на карабкающегося по трубе Бэтмена, а затем, воспользовавшись смайл-когтем, опередил его на шаг.       — Разреши мне арестовать его… пожалуйста…       И не дождавшись ответа, Джон открыл зарешеченное окно, бесшумно, по-кошачьи скользнул внутрь. Осмотрелся. Острая боль впилась в глаза, зашипев цветным порошком, Джон отшатнулся и вывалился бы из окна, если бы Бэтмен не поймал его, отпрыгнув вместе с ним в сторону, закрывая плащом. Сумерки, встретившие Джона в комнате, превратились в непроглядную ночь. Джон слышал, как в этой ночи Бэтмен дерётся с преступником, как тот орёт благим матом и пытается достать летучую мышь, но вскоре громкие звуки прекратились, осталось лишь булькающее сопение одного противника и тягостное молчание второго.       А потом его лица бережно коснулись, накрыли невидимой крылатой тенью.       — Джон, посмотри на меня. Убери руки. Дай мне взглянуть, — голос тихий и твёрдый. Родной.       Джон не мог не послушаться этого голоса.       Бэтмен зажал его руки между своих коленей, чтобы не мешал, прощупал лицо, медленно оттягивая сначала одно нижнее веко, а затем — другое.       — Чем он меня? Так жжётся… — зажатые между ног Бэтмена руки дрожали.       Джон чувствовал дикий страх, поглощавший всё его существо. Сначала он заставил Бэтмена, своего любимого Брюса, страдать в лабиринте, вспоминать мучительное прошлое, издевался над ним, поглощённый ревностью, обидой и отчаянием, ударил ножом — только одно это должно было отвратить Брюса от него, но Брюс всё понял, вернулся за ним, спас, взял на задание, а теперь… Теперь он, возможно, больше никогда не увидит его красивое, такое уверенное и успокаивающее лицо.       — Брюс… ой, прости… пр-про-сти, Бэтс… Бэтмен…       — Не мешай, я должен собрать вещество для анализа. Полиция будет с минуты на минуту, не хочу, чтобы они увидели тебя здесь. Пошли, нужно выбираться…       — А как же тот человек, он всё знает…       — Я оглушил его. Когда он придёт в себя, кто ему поверит, что Бэтмен был не один?       — Ты такой… умный… приятель… — Джон улыбнулся, кончиками пальцев потянувшись к Бэтмену. — Но как я…       — Тебе придётся довериться мне. Я завяжу тебе глаза, чтобы не повредить их сильнее.       — Брюс, о чём речь… я только тебе и доверяю… приятель… всегда… Только ты меня не бросаешь. Ты ведь по-настоящему меня любишь. Правда?       Джон был уверен, что сейчас Брюс тысячу раз покраснел под своей маской летучей мыши. Жаль, он не мог видеть его щёк. Обычно от зрелища смущённого Брюса было не оторваться. Брюс не просто краснел, его глаза начинали смотреть куда угодно, только не на Джона, он запинался, смешно щурился, реагируя на комплименты восхитительно по-детски.       Бэтмен приложил плотную повязку к его глазам, завязал, аккуратно разгладив ткань, чтобы не появилось травмирующих складок, уточнил на всякий случай:       — Не туго?       — В самый раз, приятель.       — Держись за меня, только крепко, — предупредил Бэтмен уже у окна.       И Джон обхватил его так сильно, как только мог, чувствуя в черноте гулко бьющееся сердце летучей мыши. Слушая мелодию сердцебиения, он на мгновение забыл о страхе слепоты. Бэт-коготь выдернул их из душной комнаты в холодную ночь. С крыши на крышу, с улицы на улицу — и так до самого бэтмобиля.       Бэтмобиль был влажный от конденсата. Джон снял перчатку — пальцы прошлись по прохладной поверхности, собрали капли влаги. Ночь пахла Бэтменом — его сильным телом и костюмом. Вдалеке выли полицейские сирены, ближе — дрались кошки, отбирая друг у друга поживу.       — Бэтмен… — позвал Джон, потеряв друга из поля ощущений. — Бэ-э-этс…       Джон занервничал.       — Что ты делаешь? Чего мы ждём? Бэтс? Бэ-э-этс, ты где? Бэ-э-этмен!!!       Джон в ужасе открыл глаза. Прижимая игрушку к груди, он, не отрываясь, смотрел в стену, чувствуя, как его тело и чувства засасывает твёрдая пустота — ещё немного, и нечем будет дышать.       — Брюс… — прошептал он. По глазам катились слёзы, тело била нервная дрожь.       Ему ещё никогда не было так плохо. Он ненавидел Брюса за то, что тот обманул его доверие. Первое доверие, которое он кому-либо подарил. Но так ведь не бывает — спохватился Джон — чувствовать несуществующую дружбу каждой клеточкой своего тела. Значит, дружба была. Несмотря ни на что, лучшая дружба и доверие были, Джон знал это наверняка. Брюс привязался к нему, Брюс поверил в него, а он всё испортил. Ему надо было ненавидеть самого себя, а не глупого, наивного, слишком прямолинейного Бэтмена, слишком жестокого… Брюса.       Джон вертелся на узкой койке и не мог найти себе места. Сердце кусало желание вырваться на свободу, броситься к Брюсу — и к чертям либо убить его, либо заставить взять к себе, либо… спасти чёртового дурацкого друга от всех, кто использует его, кто пытается манипулировать им. Перебить их всех к чертям. Этих жалких нахлебников и пустословов.       Джон закрыл глаза, представляя повязку на своём лице, тихие, извиняющиеся слова Альфреда, что Джон больше никогда не сможет видеть, он кожей чувствовал тёплую руку Брюса, сжимающую его ладонь, тянущую за собой…       …мимо бэтмобиля — Джон узнал его по запаху — мимо канистр с бензином, мимо ничем не примечательного стола, гладкая стеклянная поверхность которого отозвалась на прикосновение лёгкой вибрацией и покалыванием в пальцах. На лифте наверх. Длинными коридорами до приятно пахнущей овощным салатом и курицей комнаты.       — Альфред приготовил тебе поесть…       — Можно я потом?       — Конечно.       Рука Брюса отпустила его руку, и Джон потянулся за ней вслед, схватив за локоть. Он не хотел, чтобы Брюс уходил. Не сейчас, когда…       — Брюс… я… я опять всё испортил… прости…       Брюс молчал.       Джон тихо всхлипнул, вновь открывая глаза. Он не знал, что хотел услышать от Брюса в ответ. Было слишком больно, слишком тошно, невыносимо, пусто и одиноко.       Он хотел успокоиться. Хотел не думать. Не фантазировать.       Хотел, чтобы Брюс оказался рядом и просто обнял его, сказал что-то обнадёживающее.       Чтобы посмотрел на него своими потрясающими голубыми глазами.       Джон помнил горьковато-терпкий, приятный запах Брюса, когда они дрались, когда Брюс так сильно прижал его руки к асфальту и смотрел так обескураживающе внимательно, как будто сбрасывал с него одежду, одну за другой, заглядывая в самую глубину его безумия, что Джон, разъярённый, обиженный ещё мгновение назад, забыл, как дышать. Он ни в кого и никогда не был так сильно влюблён, как в Брюса, даже в тот момент, когда ненавидел его, когда хотел растоптать или спасти от самого себя во что бы то ни стало.       Брюс бросился за ним, сбил с ног — ладони стёрлись в кровь от падения — и они дрались, до одури избивая друг друга, до одури желая всё это прекратить. Джон убрал со лба прилипшие, мокрые от пота пряди, посмотрел испытующе на голубое пламя в сердитых глазах напротив. Брюс ударил его с новой силой, обманул подсечкой… Пытался реанимировать, думая, что убил… Воспоминания метались, словно загнанные в ловушку солнечные блики по фресковым мозаикам в церкви, где всё и началось… Брюс дышал прерывисто и так близко, так жарко и так…       Положив куклу себе на лицо и прижав её сильно-сильно, чтобы не видеть окружающую его реальность, Джон засунул руку себе в трусы. Потрогал ставший горячим от воспоминаний член, пальцы ласково огладили ствол, пощекотали головку. Джона колотило от возбуждения, от мыслей о сильном, вспотевшем во время драки теле друга. Спокойный, тихий голос, которым Брюс, сам того не зная, выворачивал Джона наизнанку, всё ещё звучал в его голове. Тело Джона медленно покрывалось испариной, он хотел заботы и тепла, трогая себя не спеша, представляя, как он…       …обнажённый, в чёрной повязке на глазах пытается включить душ, чертыхаясь, оттого что не может нащупать нужную кнопку. Брюс вошёл к нему в душевую, чтобы помочь. Он не только настроил воду так, как того хотел Джон, но и помог намылить волосы, потёр спину, плечи и грудь, промыл кровоточащие ссадины, полученные во время бешеной погони за преступником, когда спущенные невидимым врагом собаки почти кусали их за пятки. Джон вздрагивал в руках Брюса, держась за него, чтобы не упасть. Рубашка Брюса давно промокла.       — Приятель, ты весь мокрый и такой… напряжённый, — хриплым голосом озвучил очевидное Джон, на ощупь расстёгивая пуговицы и стягивая с Брюса рубашку. — Если не возьмёшь управление в свои руки, мои ракеты не доживут до старта… Если ты понимаешь о чём я.       Как бы в подтверждение своих слов Джон схватил руку Брюса и сунул её себе между ног, возбуждаясь ещё сильнее от собственной смелости.       — Приятель… чувствуешь, как там?..       Вместо ответа Брюс стянул с себя штаны, забрался в тесную душевую кабину, прижимая Джона к стене. Они стояли вдвоём под струями воды — дрожащие и возбуждённые.       — Приятель… — задыхающимся голосом прошептал Джон. — Мой… Бэтмен.       — Помолчи, — одной рукой Брюс держал его за спину, а второй поглаживал два твердеющих члена. А потом… ритмичные движения заставили Джона забыть обо всём на свете. Он чувствовал член Брюса своим — два горячих ствола в сильной, ласковой руке.       — Брю-ю-юс…       Джон прижался к ключице друга губами и тяжело дышал, пытаясь двигаться в такт. Постанывая. Чувствуя, как сердце Брюса бешено бьётся, как его ногти впиваются ему в спину, оставляя синяки, как Брюс вздрагивает, когда рука Джона пробирается между ними и касается низа его живота, лаская бархатистую, обжигающую кожу, пока Брюс сводит их обоих с ума... Джон зажмурился, сильнее прижимая Брюса к себе. Умоляя быть резче и яростнее. Предвкушая, как вот-вот кончит… Останавливая друга, чтобы растянуть горячее, сумасшедшее, постыдное удовольствие. И снова прося о продолжении. Повторяя без остановки: «Я так люблю тебя, приятель…». Нащупывая кончиками пальцев оставленный им шрам, бережно лаская кожу вокруг него, как самое дорогое место на теле Брюса. Место его боли и любви. Их боли и любви.       В паху собралась приятная тяжесть. Грубые, отрывистые движения пришли на смену нежным поглаживающим прикосновениям. Пальцы то и дело задевали головку, и Джон резко охал, помогая себе тазом, пытаясь поймать острое, выбрасывающее из сознания удовольствие. Он чувствовал руку Брюса на своей руке, фантазия была настолько реальной, что он почти скулил от счастья. Быстрые беспорядочные движения по всей длине члена, в то время как другая рука до судороги в онемевших, неподвижных пальцах сминала игрушку. Вверх-вниз, прогибаясь в спине, стараясь не кричать. Стиснув зубы, Джон кончил, содрогаясь от пульсирующих ощущений, краснея от осознания того, что он только что сделал. Перед глазами плясали разноцветные кляксы. Джон погрузил пальцы в разлившуюся по животу сперму, провёл ими вниз до колечка тесно сжавшихся мышц между ягодиц. Скользкий палец слегка надавил, проник неглубоко, поиграл с чувствительными стенками. Джон закусил губы, постанывая от удовольствия — тянущего, болезненного, переплетённого с наслаждением после оргазма. По ногам разливалась слабость, рука, удерживающая куклу на лице, дрожала.       — Я так по тебе скучаю, приятель… — всхлипывая, прошептал Джон. Скомканные от прерывистого дыхания слова утонули в тишине палаты.       Если бы у него был выбор, а ценой присутствия Брюса в его жизни были бы его глаза, он, не задумываясь, ослепил бы себя, лишь бы ещё раз услышать мягкий, серьёзный голос. Обнять дурацкого, глупого мультимиллионера, придурочного, бестолкового Бэтмена.       Что он мог сделать с тем, что знакомых шагов по-прежнему не было слышно?       Что за дверью стояла проклятая, обидная тишина?       Что Брюс… Сердце Джона сжалось от мысли, что его приятель, возможно, умер. Вдруг нанесённая им рана оказалась смертельной? Вдруг он получил заражение крови и теперь уже навсегда ушёл из его жизни?       Джон сжался в постели, с головой прячась под одеялом, пачкая простыню и наволочку прозрачно-молочной жидкостью, оставляя пятна на подушке и одно маленькое на игрушке — на руке мягкого Брюса, как назло, на чёрной ткани. Скуля раненым зверем. Вместо неба над его головой был тёмный, грязный потолок, вместо свободы — четыре стены, вместо друга — заляпанная игрушка.       На следующий день он ничего не ел. А когда он отказался от еды и на другой день, санитары забили тревогу. Они пытались кормить его насильно, но Джон поднял такую истерику, что в приступе ярости чуть не покалечил медбрата. Его скрутили, запихнули в смирительную рубашку и морили голодом ещё три дня. То ли в наказание, то ли в качестве лечения. На все вопросы Джона, жив ли Брюс, врачи отмахивались от него, как от назойливой мухи.       Дни тянулись нестерпимо длинные и однообразные, месяц за месяцем. К мастерской его больше не подпускали. Он хотел сшить куклу Бэтмена в длинном чёрном плаще, но и этой радости его лишили.       Джон не знал, утро сейчас или ночь, единственным его развлечением были воспоминания о приключениях с Бэтменом, их перепалки и скупые разговоры по душам. И полусны, в которых он мог фантазировать о друге. Санитары закатывали глаза, забирая его постельное бельё в стирку, и грязно шутили про Харли. Джону было плевать. Они относились к нему, как к пустому месту, и он отвечал им тем же, видя в них не людей, а серые пятна. Весь мир вокруг превратился в серое, беспросветное пятно, цветной была лишь память — как его ярко-розовый макияж, когда он решил, что может стать лучшим врагом Бэтмена. И огненно-фиолетовое отчаяние вперемешку с периодически накрывающим тело возбуждением от мыслей о Брюсе, когда рука сама лезла в трусы, сводя с ума бешеным трением, головокружительно лаская головку, доводя Джона до разноцветных бабочек перед глазами.       «Если бы только Брюс мог подглядеть за мной… — фантазировал Джон. — Интересно, он наблюдал бы за каждым моим движением, стыдясь своего любопытства?»       Дверь приоткрылась, когда Джон представлял полюбившуюся ему сцену в душе, положив на глаза узкую полоску ткани, оторванную от простыни. Он быстро вытащил руку из трусов и… потерял дар речи. Резко сел на постели, не веря своим глазам. Вероятно, он заснул в процессе или это была галлюцинация после очередного голодания и приёма лекарств. По щекам побежали гадкие, противные, горячие слёзы, в горле защемило… Он бросился на живую галлюцинацию, наплевав на то, что, возможно, это врач или вообще пустота, и дверь никогда не открывалась, и человек в чёрном дорогом костюме никогда в неё не входил.       — Джон?       Рука бережно пригладила взлохмаченные зелёные волосы, и Джон понял, что не спит, не бредит и не сходит с ума.       — Ты жив… Брюс… Ты жив… Я так боялся, что убил тебя. Что ты больше никогда не придёшь. Что никогда не простишь меня. Что я никогда не прощу тебя, — охрипшим от взбесившихся эмоций голосом, тут же перестав плакать, затараторил Джон. — Но я простил. Я… я… приятель…       Он отстранился от Брюса, рассматривая его с головы до ног. Его глаза сверкали, как два уголька в давно потухшем, превратившемся в пепел костре. Две огненные искорки на белом.       Брюс поднял упавшую на пол игрушку и протянул её Джону.       — Что ты с ней делал? — усмехнулся он, трогая пальцами засохшие белые пятнышки. Их было много, и они бросались в глаза.       Джон смутился, быстро забрал игрушку из чересчур любопытных рук, спрятал за спину, другой рукой протягивая другу полоску ткани.       — Что это? — спросил Брюс.       — Можешь завязать мне глаза.       — Зачем, Джон? — чуть слышно рассмеялся Брюс.       На лице Джона читалась решимость вперемешку с безумной радостью.       — Я всё ещё не уверен, что смогу стать таким же, как ты, даже в отдалённом будущем, но… если вдруг я тебе нужен, просто… — он сбился. — Просто… можно я пойду с тобой? Можешь завязать мне глаза, чтобы я не знал дороги. И пусть хоть кто-нибудь посмеет обидеть тебя… оставить на тебе хотя бы один шрам, он огребёт у меня по полной, — его голос то взлетал до небес, то срывался и почти шипел. — Я вырву ему позвоночник через рот! Я… ой… нет, не так, Брюс… прости… ты… ты только не бросай меня, дружище. Я так скучал по тебе.       — Джон… я так рад… ты, как всегда, говоришь странные вещи, но я правда очень рад тебя видеть… прости меня… за всё.       Брюс неловко улыбнулся, опустив глаза.       — Почему ты так долго не приходил? — совсем беззлобно спросил Джон, всё ещё пряча игрушку за спиной. Он не мог побороть искушение подразнить Брюса. Хотя и получить ответ на вопрос тоже хотел.       — Джон… я… — Брюс смутился.       Он не знал, как сказать Джону, что Альфред ушёл от него, потому что Брюс выбрал Бэтмена. Что он сомневался, стоит ли вообще навещать Джона в лечебнице, чтобы не травмировать его ещё сильнее. Ведь всё, что с ними произошло, было целиком и полностью виной Бэтмена: это он не рассчитал силы, это он использовал доверившегося ему, психически неуравновешенного парня, который просто не знал, как вести себя в мире за пределами Аркхема. Бэтмен должен был понять это ещё в тот день, когда встретил Джона на похоронах. Джон слишком верил в него, слишком хотел быть РЯДОМ. Не говоря уже о том, что Бэтмен не должен был давить на него, потому что в Доме смеха всё встало на свои места, только Брюс этого не заметил. Джон положился на своего героя, доверившись ему, как слепой доверяется собаке-поводырю. И был жестоко обманут. Потому что так сложились обстоятельства, потому что Бэтмен не учёл слишком многого.       — Брюс… можешь не отвечать, — лицо Джона было совсем рядом. Его губы почти касались губ Брюса. Но искорки в глазах потухли, а уголки губ опустились. — Я испачкал её… но тебе лучше не знать чем, — его голос вибрировал по-кошачьи низко и утробно.       Джон убрал руку из-за спины, и Брюс сжал его запястье вместе с игрушкой.       — Я догадался… приятель… но я не хочу знать, что ты себе представлял и зачем…       — Брюс… если я тебя поцелую…       — Я тебе врежу…       — Не врежешь…       — Джон, — сердито остановил его Брюс.       Джон слегка отодвинулся, и Брюс расслабился, потому что присутствие Джона в опасной тактильной близости заставляло его сердце толкаться в груди необъяснимо нервно.       Но мысли вылетели из головы, когда Джон, обхватив его голову двумя руками, аккуратно, боязливо прижался губами чуть пониже губ Брюса, а потом, отстранившись, заплакал, пряча глаза в перепачканную игрушку, так что Брюсу пришлось, наплевав на смущение и неловкость, обнять дрожащего друга.       Это оказалось так приятно — самому держать зеленоволосого приятеля в объятиях, чувствуя, как тот успокаивается и дышит ровнее.       Брюс ничего ему не пообещал.       Наверное, Джону было тяжело отпускать друга без обещания вернуться, но он мужественно промолчал и даже не напомнил о своей просьбе.       Выйдя из палаты, Брюс спиной прижался к закрывшейся двери, уже зная, что не сможет оставить Джона одного. И что непременно сделает всё, чтобы вернуть Альфреда. Разве у Бэтмена был выбор? Он должен был что-то придумать.       А Джон, оглушённый уходом Брюса и навалившейся тишиной, молча глотал слёзы, страшась того, что снова всё испортил, ругая себя и Брюса за неловкость, злясь и негодуя на барьеры, разделяющие их. Но уже через минуту сначала робко, а затем всё смелее начал улыбаться непрошеной мысли, что его Брюс всё понял правильно и обязательно вернётся. Завтра, через неделю или через месяц. Это случится, даже если весь мир провалится в ад и ничего, кроме Аркхема, не останется. За ним придёт Бэтмен. Нет, не так — за ним придёт его друг.