Дотла

Именно в такие моменты, как этот, Юра в сотый раз думает о том, что проще умереть. Всем станет легче, если сейчас же, прямо на этой сцене, Юра схватится за сердце и свалится на пол, слыша испуганные крики фанатов и взглянув, напоследок, в глаза проклятого Личадеева. Паша прижимается как-то слишком одичало, как будто лоб Юры является самой главной опорой в его жизни. Паша поддаётся и слушается, покорно позволяя Юре делать с ним всё, что его душе угодно. Их губы разделяются лишь микрофоном, который Юра держит в одной руке, сжимая в другой Пашины волосы на затылке. Юра чувствует мокрый Пашин лоб и пытается не сорваться на ноте, которую они вытягивают вместе, делят на двоих. Это продолжается всего лишь секунд двадцать, но Юре кажется, как будто оба они застыли в одном моменте навсегда, попали в какой-то временной карман, из которого просто нет выхода. Самое ужасное в этой истории — факт того, что выход на самом-то деле есть, можно просто бросить всё и перестать подходить к Паше в любой удобный и не удобный момент. И, каждый раз давая себе обещание не трогать Личадеева, Юра заранее смеялся и над собой и над собственной слабостью и бесхребетностью. Этот пранк давно уже вышел из-под контроля, но все делали вид, что ничего не происходит. Возможно, ничего действительно не происходит, а Юра просто погряз в своих слащавых мечтах. Юра оттягивает волосы Паши, отрывая таким образом их влажные лбы, и именно в этот момент ловит на себе томный взгляд голубых глаз. Паша смотрит пристально, прожигает до костей, пробирается под кожу, и дальше, и глубже — прямо в душу. Волосы Личадеева прилипли ко лбу, и Юра не в силах сдержаться: он протягивает руку и двумя пальцами убирает мокрые пряди Паше за ухо. Фанаты взрываются и кричат так, что Музыченко не слышит собственных мыслей, и только сейчас вспоминает, что они, в общем-то, на концерте, рядом танцуют их жёны, на них устремлены тысячи пар глаз, они оба мужчины и ещё целая куча подводных, которые мешают Юре упасть Паше в ноги, обхватить их руками и, плача, умолять о взаимности. Личадеев убегает на другой конец сцены и Юра благодарен ему за это, теперь он может хоть немного внимания уделить всему остальному. Потому что в мире, кроме Паши, есть очень-очень много всего и Юре просто нельзя забывать об этом. Растворяясь в музыке, Юра расслабляется и начинает вести себя естественно, и именно это снова приводит его к Паше через какое-то время. Они стоят друг напротив друга, с аккордеоном и скрипкой, двигаются в такт настолько синхронно, что кажется, будто один является продолжением другого, будто оба были созданы для этой музыки, для этой сцены, для этой группы и друг для друга. Готовность Паши полностью вверить себя другому человеку, отдать всю инициативу в чужие руки, сводит Юру с ума, и он в сотый раз пытается найти хоть одну пристойную причину такой Пашиной отдачи. Тщетно. Концерт заканчивается восторженным рёвом толпы, криками о благодарности и просьбами выйти на бис. Конечно, они выходят, на последних силах играют завершающую песню и благодарят всех людей, которые пришли сегодня посмотреть на очередные попытки Юры скрыть тот факт, что он уже очень давно, сильно и отчаянно влюблён в Личадеева. За кулисами Музыченко залпом выпивает сначала стакан воды, а потом половину стакана чистого виски. — Успокойся уже, — Серговна даёт мужу подзатыльник и обходит его, чтобы видеть Юрино лицо. — К чему так нажираться? — Так выходной же завтра! — Паша, как всегда, вступается, — грех не напиться. — Самый умный? — Серговна качает головой и уходит, — будет блевать в поезде — самого заставлю убираться. Паша смеётся, а потом выхватывает стакан Юры, наливает туда виски и пьёт, смотря ему в глаза. Его плечи до сих пор активно поднимаются и опускаются из-за учащённого дыхания, а Юра думает о том, возможно ли вообще утолить жажду стаканом виски. На столе, перед которым они разместились, Музыченко замечает, как минимум, пятнадцать стаканчиков с уже налитым алкоголем. Зачем тогда Паша отобрал стакан у него? — Один из крутейших концертов в этом туре, — Паша улыбается, а у Музыченко подкашиваются ноги, он очень устал и слишком плывёт. — Да, я тоже очень доволен, — Юра выдавливает из себя эти слова. — Ты молодец. — Паша кладёт свои руки на плечи Музыченко и сжимает их, затем хлопает по правому плечу, разворачивается на пятках и уходит переодеваться, оставляя Юру буквально с открытым ртом. Юра берёт ещё один стаканчик с алкоголем, выпивает, сминает его и кидает на стол. — Блядство. — Тихо говорит Музыченко и закрывает лицо руками. Когда он открывает глаза, он вздрагивает: прямо перед ним стоит Мустаев и его взгляд не обещает ничего хорошего. Блять. Блять. Блять. Блять. — Я думаю, тебе нужно прекратить. Ты заигрываешься и очень скоро это может обернуться против нас. Блять. Даня стучит Юре по спине, в то время как во рту у Музыченко пересыхает. Он всё знает. Юрина жена всё знает. Паша, наверняка, тоже всё знает, и все, стопроцентно, ненавидят Музыченко.

***

В поезде нечем дышать, и Юра думает о том, что сейчас самое время пойти поблевать, или, хотя бы, выйти из купе и открыть окно, чтобы насладиться свежим летним ночным воздухом. Мысли уничтожают Музыченко изнутри. Он точно знает, что ни к чему хорошему это ни за что не приведёт и что ему действительно пора перестать. Он, наверное, отдал бы почти всё, что у него есть, за возможность забыть всё как страшный сон, за возможность не думать о Паше постоянно и смотреть на него спокойно и по-дружески, а не так, будто за парочку Пашиных прикосновений Юра действительно будет готов продать свою поганую душу. Как вообще он мог допустить всё это? Нутро рвалось на кусочки, когда он думал о своей любимой жене, которая давно уже чувствовала неладное, но смиренно молчала, молясь и надеясь, что всё это рано или поздно закончится. На свежем воздухе становится лучше, и, выкинув сигарету в окно, Юра решает вернуться обратно в купе. Развернувшись в нужную сторону, Музыченко видит Пашу в противоположном конце коридора и замирает. Опомнившись, он сразу же начинает движение и умоляет Вселенную остановить всё то, что происходит последние пару лет. Пусть он просто умрёт. Пусть умрёт хоть кто-то из них, уже не важно. В сердцах Юра действительно думает о том, что оплакивать Пашу было бы гораздо проще, чем терпеть это изо дня в день. В узком проходе почти не хватает места для них двоих, и оба разворачиваются друг к другу лицом, чтобы обойти. Так думает Юра. Паша застыл и не двигается. Он смотрит прямо на Музыченко всё тем же взглядом, который сжигает его дотла. Юре хочется закричать. — Я напился. — Паша проговаривает фразу чётко, как будто пытается объяснить этим свои дальнейшие действия, а Юра задумывается о том, чтобы поверить в Бога и уйти в монастырь. — Ну и что? — Просто говорю. Кстати, Мустаев и ко мне подошёл. Юра сглатывает. — Что он тебе сказал? — Он попросил не идти у тебя на поводу и перестать носиться вокруг тебя так, как будто я твоя личная шлюха. Сказал, что мы с тобой увлеклись, а я слишком зависим от твоего мнения, поэтому не могу тебя осадить. — Да, мне он сказал почти то же самое. — Юра знает, что сейчас будет. Сейчас Паша скажет, что давно думал об этом и как-то стремался попросить самостоятельно, а теперь всё слишком далеко зашло и пора уже остановиться. — Я сегодня понял, что не хочу, чтобы это вообще когда-нибудь заканчивалось. — Просто говорит Паша, и Юра не выдерживает. Он хватает Личадеева за края его рубашки и толкает в стену, сразу же наваливается на Пашу всем телом и раздвигает коленом Пашины ноги. Будь что будет, думает Юра и смотрит Паше в глаза, не в силах теперь что-то предпринять. Он не может отойти, не может отпустить его, потому что знает, что это действие могло разрушить их дружбу буквально за секунды. Паша приподнимает подбородок, смотря на Юрино лицо сверху-вниз, и зажимает ногами колено Музыченко, зажимает так сильно, что Юре физически становится больно дышать. То, что сейчас происходит, навсегда изменит их жизни. Эта мысль должна была заставить Юру прийти в себя, отстраниться и поговорить, но вместо этого он снова, как на концерте, берёт Пашу за волосы, сжимает их в своей руке, опуская его голову до уровня своей, и целует его так жадно, как будто губы Личадеева — это глоток холодной воды, а Юра бродил в пустыне уже много часов подряд. Паша отвечает на поцелуй с такой же отдачей, явно давая понять, что он снова и снова готов подчиняться Юре, что бы он ни придумал. Из-за этого Юре хочется положить свои руки Паше на шею и задушить его, а затем поехать в тюрьму и повеситься там на грязных простынях. Юра отпускает волосы Паши и обе руки кладёт на его шею, сдавливает немного и отстраняет Личадеева от себя, чтобы посмотреть ему в глаза. Паша снова вспотел, его волосы липнут ко лбу и ко влажным опухшим губам, а взгляд его так и говорит: я давно уже покорно тебе повинуюсь, я давно уже тебе принадлежу. Юра не может остановиться и снова целует его, а руки с шеи опускает на Пашины рёбра, сжимая его рубашку по обеим сторонам. Именно в этом моменте Музыченко был готов раствориться и остаться навсегда. Он сам хотел стать этим моментом, хотел стать губами Паши, его ногами, которые до сих пор зажимали колено Юры, хотел стать самим Личадеевым, влиться в него и спрятаться в нём навсегда. Почему всё просто не может быть так, как сейчас, всегда? — Я схожу с ума, — с закрытыми глазами признаётся Юра, а Паша улыбается ему в губы. — А я просто очень возбуждён. Юре кажется, что эти слова он ощущает физически, каждой клеточкой своего тела. Внезапно, в другом конце коридора дверь купе открывается и ребята резко отстраняются друг от друга, продолжая идти каждый в свою сторону. Из купе выходит Даня, и Музыченко не может сдержать нервный смешок, который предательски слетает с его губ, когда парни оказываются на минимальном друг от друга расстоянии. Мустаев смотрит Юре в лицо, а потом через его плечо, прямо в спину Паши, пока тот ещё не успевает шагнуть в туалет и закрыть за собой дверь. — Это прикол такой, что ли? — Мустаев застывает, пребывая, как минимум, в ахуе. Юра не говорит ничего в ответ и клянётся себе: теперь он не подойдёт к Паше на концерте, просьба будет выполнена, а остальное рассосётся само собой.

***

Как ни странно, обещание себе Музыченко сдерживает и весь следующий концерт почти не обращает на Пашу внимания, хотя удаётся это ему очень сложно. После того, что произошло в поезде, лучше не стало, Юра как будто закрылся в себе и даже глаз в сторону Паши не поднимал, хотя Личадеев явно пытался обратить внимание друга на себя. Музыченко искренне не понимает, зачем Паша вообще отвечал ему, зачем зажал его колено своими крепкими ногами, зачем позволил целовать себя и почти что признаться в любви. У него был целый день и целая ночь хорошенько обо всём подумать и принять хоть какое-то решение. Почему он решил сделать это именно тогда, когда откатить всё назад было ещё сложнее (они почти что отдались друг другу в том вагоне поезда), Юра не знал. Возможно, он был просто помешанным и чокнутым мазохистом, а ещё, совсем немножечко, садистом. Изолировавшись от Паши на все выходные, Музыченко принял чёткое решение никогда больше не подходить к Личадееву на концертах и просто ждать, когда все эти эмоции, чувства и желания отпустят их обоих. Ведь рано или поздно это должно произойти? У всех происходит, значит и они не будут исключением. Как они вообще смогли стать людьми, которых можно объединить одним местоимением? Концерт почти заканчивается, и Юра готов уже расслабиться, как вдруг происходит то, чего до этого момента не происходило никогда, то, что меняет и переворачивает жизнь Музыченко с ног до головы. Личадеев сам подходит к Юре, наклоняется к его микрофону и кладёт одну свою руку Юре на плечо, а вторую на его затылок. Паша сам сжимает его волосы и оттягивает их так, что подбородок Музыченко вздымается вверх, смотрит на его шею, а потом наклоняется и резко прикусывает кожу на ней, после чего, привычным Юриным движением, отталкивает Музыченко от себя и убегает в другой конец зала. Юра теряется и прикладывает последние усилия, чтобы не забыть текст песни, попутно думая сразу о трёх вещах: во-первых, такого гула толпы он, наверное, не слышал никогда. Во-вторых, прямо сейчас в мире плачет один Даня Мустаев, и, в-третьих, всему, во что Юра верил, всему, что ему нравилось и что он любил, всему, что делал и о чём мечтал до этого момента, пришёл просто кромешный пиздец, и как вылезать из этого точно не знал ни он сам, ни Личадеев, след от укуса которого пульсирует на шее до сих пор.