Кофейный

В кофейне очень тепло и уютно. Пахнет выпечкой и терпкими кофейными зернами. Классический деревянный стиль не давит и не приедается, он обволакивает и расслабляет. Даже ненавистные Цукишиме синнабоны выглядят аппетитнее обычного, словно их выпекали сегодня специально для сладко-приторной атмосферы. — Ты какая-то задумчивая, Цукки. Куроо делает непомерно огромный для себя кусок: талая глазурь потекла по подбородку. Цукишима закатывает глаза, доставая из рюкзака влажную салфетку. Они видятся с ужасными перебоями, но такая глупость, как вытирание чужого лица, кажется рутинной и привычной. Улыбающиеся губы кажутся привычными и сладкими. Даже это беззаботное, инфантильное поведение кажется привычным. Родное и не раздражающее. Любимое. Мягкие движения по коже, словно вытираешь ребенку рот, отображаются в собственной груди томлением: так было всегда и так обязательно будет в дальнейшем. — Ничего я не задумчивая, — кофе горчит на языке, ровно такой, как Цукишима любит. В этом месте он неправильно хороший: в меру кислый, в меру крепкий. Сегодня даже без клубничного бисквита он по-особенному прекрасен. Как это место, куда они постоянно заходили по ее приезде в Токио. Как и этот человек, который вечно таскает ее по музеям. Куроо обхватывает пальцами чашку, пьет свой латте. Пьет так, чтобы обязательно над верхней губой осталась молочная пенка. Обязательно слижет и не заметит. Цукишима точно знает, что она сделает в этот момент и в эту секунду. Знает так, словно за их душами не километровые переписки, а настоящая совместная жизнь на протяжении этих почти трех лет. Нет, пожалуй, Цукишима не задумчивая. Она просто сильно влюблена. Что-то разрывает изнутри грудную клетку до слез, когда Куроо зевает с громким звуком и даже не закрывает рта. Отчего-то хочется спрятать лицо в ладонях и прочувствовать, как оно горит при мысли, что Куроо такая: нахальная, не думающая о нормах поведения в обществе. Цукишима непременно бы вскочила и попыталась бы сбежать от осознания, что такой необычный в своем фривольном поведении человек ей улыбается. Что такой человек тянется к ней — маленькой и замкнутой, раскрывает и расставляет по полочкам все мысли. Такое страшное и тягучее чувство — любовь. — Ладно, буду грешить на шесть утра и бессонную ночь. Зачем ты вообще поехала на автобусе, я бы подкинула тебе денег на синкансен! Склоняя голову к плечу, Цукишима мягко улыбается. Сейчас, в сонном городе и не менее сонной кофейне, она чувствует себя самой счастливой. Глупая школьница, встречающаяся со студенткой. Она не может раскрыть рта и сказать все это Куроо: о всей своей любви, о всех тех чувствах, которые она испытывает рядом. Это кажется невозможным. Жестоким даже. Но Куроо ведет себя так, будто бы ей не нужны слова: она обнимает, когда ей кажется, что это необходимо. Она звонит в те минуты, когда Цукишиме необходим ее голос. Она чувствует. — Во-первых, побереги деньги. Во-вторых, мне нравится в Токио утром. — Потому что не так шумно? — Потому что не так шумно. Цукишима кивает в ответ на широкую улыбку. С Куроо спокойно: так спокойно ей никогда еще не было. Постоянная тревожность отступает, будущее перестает казаться страшным и удручающим. Когда она видит Куроо, цель начинает представляться ясной и точной. Она вспоминает, для чего все свои силы отдает учебе. Она вспоминает, для чего не спит ночами и учит, учит, учит. Она вспоминает, почему сутками не трогает телефон, отдавая предпочтение физике. Цукишима знает, что ее ждут. Она видит это в легких сообщениях на отвлеченные темы, когда голова совсем загружена и не хочет думать. Она видит это в ночных разговорах по выходным, когда поднимаются и пережевываются все проблемы. Она видит это в постоянном присутствии, даже если физически Куроо в ее жизни нет. — Давай сегодня валяться дома, играть в приставку и есть чипсы? Куроо одним глотком опрокидывает в себя остатки своего переслащенного и чересчур молочного кофе. Цукишима морщится: не любит латте. — Ты же хотела отвести меня в музей «Гибли», разве нет? Куроо отмахивается. Меняет, перекраивает все планы. Так и в жизни: не успеешь оглянуться, и вы уже не просто друзья, а привязанные друг к другу люди. Поначалу ты просто знакомишься с сенпаем. Поначалу тебя раздражает навязчивое общение. Но вот в той буре страха и извечного угнетения проскальзывает что-то мягкое. Какая-то неуловимая мысль, отголосок которой говорит тебе: «Общайся дальше, если это позволяет тебе искренне хихикать в телефон». Потом ты отвечаешь не потому, что так вежливо, а потому, что тебе хочется. Ты не можешь физически прочувствовать, когда наступает тот момент, когда тебе нужно больше связей и привязанностей. Ты упускаешь само ощущение нужности. В какой-то момент приходит осознание — ты не один и тебе абсолютно комфортно. И вот тогда и только тогда твой мозг взрывается. — Хотела, а потом посмотрела на тебя и подумала: «Как она устала!». Подумала и решила, что лучше уж дома и с «Метал гир». Тебе больше третья или четвертая часть нравится? Цукишима потянулась к своему недопитому американо. Она спрятала треснувшее лицо за фарфоровой кружкой. Ее видят насквозь, читают линии судьбы на ладони — все то, что ей обычно не нравится. Но не с Куроо. Этот прорывной поток заботы, поначалу пугавший, начал приятно растекаться по груди. Иногда она признается сама себе: показывает раздражение за нарушение личных границ просто потому, что привыкла. Внутри же вопит все, что только может вопить: «Пожалуйста, нарушай их дальше!» — Я хотела поиграть в ту космическую игру, где уставший инженер, как его… Айзек? Где Айзек ходит по космической станции с галлюцинациями своей мертвой девушки и занимается тактическим расчленением. Куроо запрокидывает голову и громко хохочет. Инстинктивно бьет ладонью по коленке. Она привлекает все внимание персонала в эти туманные шесть утра своим искренним смехом. Цукишима шикает на нее, дергает на себя, но не просит прекратить. Потому что ей нравится и смех, и вычурность — пусть неспециальная, не сценическая. Куроо такая, какая она есть, и ее примером хотелось заражаться. Вспоминается та картинка, когда она откровенно смущалась находиться в ее компании, раздражалась на эту наглость и фонтан эмоций. А сейчас не понимает, почему? — «Сияй, сияй, маленькая звездочка», — напела Куроо и решительно кивнула, — будет тебе и тактическое расчленение, и ужас Лавкрафта. Пойдем тогда? Она протянула ей руку — вежливо и приглашающе. Протянула руку, чтобы помочь подняться и увести в сторону метро. Протянула для того, чтобы вытянуть из усталости и выгорания. И если бы можно было остановить время, Хотару обязательно бы остановила. Вцепилась в то легкое и теплое, что бушевало в организме. Всмотрелась бы в протянутую ладонь, чтобы запомнить ее как ту единственную вещь, которая вытянула ее из трясины. Цукишима с удовольствием взялась за ладонь.