Абуми-гути.

Лёгким движением руки развратно спадающий с плеч и бёдер халат превращается в строгое платье экстравагантной расцветки. Притворяться спящим и далее нет смысла, к тому же закурить хочется до фантомной боли в лёгких. — Хозяйка проснулась! — Хозяйка не спит! Мару и Моро задорно смеются и спешат покинуть поле зрения Ватануки. Стоит ему предаться воспоминаниям и облачиться в наряды Юко, девочки начинают подтрунивать над хозяином. Плевать. На свою половую идентичность он забил с пару сотен лет назад. В конце концов он всегда был достаточно хрупким и миловидным, просто в один момент перестал цепляться за наигранную мужественность и смирился с тем, что быть настоящим собой куда спокойнее и приятнее, чем строить серьёзного-парня-Кимихиро. Уже сидящий на кухне Мокона протягивает Ватануки забитую трубку и радостно прыгает по шкафчикам в ожидании восхитительно вкусного завтрака. За столетия кулинарные навыки Кимихиро улучшились, он изучил все существующие рецепты и с завидным постоянством придумывал новые, объединяя кухни народов с разных концов планеты. Ему это нравится. Кстати о нём. Доумеки ушёл на работу больше трёх часов назад. Точно, суббота. У него всего несколько пар, так что вернётся довольно скоро, нужно будет порадовать его одэном и замороченным французским десертом, которые Он так любил. Реинкарнация работает по своим законам, её не в силах понять ни один из смертных. Хорошо, что Ватануки перестал быть таковым и потратил всего-то триста лет на поиск способа вернуть с того света определённую душу. Цена — память этой души. Что бы ни случилось, Доумеки не должен вспомнить ни секунды из прошлой жизни, пока проживает новую. В свою очередь заказчик должен помнить всё до мельчайших подробностей. Одновременно уничтожающе и гуманно: постоянно находить мелкие несоответствия, но точно знать, каких тем стоит избегать, чтобы не напомнить. Когда Кимихиро пришлось отдать почти литр своей крови одному из потомков семьи Доумеки, он сразу понял, что контракт душ исполнился. Демоны позволили им встретиться на несколько тысячелетий раньше положенного. Впрочем, это тоже своего рода неизбежность. Как и то, что этот Шизука вырос не в храме, носил юката в исключительно редких случаях, а легендами и фольклором заинтересовался благодаря Ватануки, потому как больше некому было рассказывать мистические истории и обучать противостоянию порождениям тьмы. Кимихиро никогда не напоминал ему про лук, не любовался при нём гортензией, не рассказывал про теперь старинную забаву — доску Уиджи. Даже не назвал прилипалой или идиотом, чем грешил тогда, когда они были связаны крепче, чем брёвна самодельного плота умирающего на необитаемом острове. Этот Доумеки был почти таким же. Молчаливый, надёжный, наглый, делающий всё, что придёт в голову, не задумываясь спросить разрешения. Именно благодаря этому они впервые поцеловались. Просто однажды этот Шизука решил, что хочет, и останавливать его не было никакого смысла. Не было желания. Пусть он немного другой, но в общем-то такой же тёплый, с тем же терпким запахом и большими чуткими ладонями. Однако когда Доумеки попытался зайти дальше, Ватануки стал непреклонен в своём отказе. Позволить небольшую слабость в виде поцелуев или совместного сна он мог, но телом по-прежнему принадлежал тому самому Шизуке, который так и не решился это тело присвоить. — Сколько тебе лет? — спрашивает Доумеки, осушая утреннюю чашу саке. Он редко о чём-то спрашивал, и Кимихиро терпеть не мог эти моменты. — Девятнадцать. — Плохой возраст, — Доумеки пожимает плечами. — А мне двадцать семь, — сообщает он так, будто это должно стать для собеседника невероятным открытием. — Да, — спокойно подтверждает Ватануки и глубоко затягивается крепким табаком, выпуская розоватый дым лишь через минуту. — Я взрослею. А ты — нет. Не нужно быть гением, чтобы понять, к чему ведёт Шизука. Тот Доумеки тоже страдал, осознавая свою смертность. Но тогда он знал, что ему на смену придёт другой: сын, внук, правнук… Один из Доумеки всегда будет защищать своего нелепого слабого Ватануки. Каждый Доумеки будет его любить. Хорошо, что он не предполагал, как сильно зациклится Кимихиро на самом первом. — Ты не продаёшь антиквариат. И все твои истории — не легенды, а воспоминания. Ватануки не отрицает. С ужасом, но он ожидал, что Доумеки поднимет эту тему, и тогда нужно будет прогнать его навсегда. Потому что признание равноценно его смерти, и какая тогда разница, всё равно они больше никогда не увидятся. Но если его всего лишь выгнать, Доумеки продолжит жить. — Собирай вещи и уходи. Через час ты должен выйти из моего магазина раз и навсегда. Не смей возвращаться… — У меня есть желание. Кимихиро выгибается, словно разозлённая кошка, аккуратно уложенные волосы растрёпываются, а длинные ногти становятся острыми когтями. Он тычет узким кончиком трубки в самое сердце Доумеки и фурией срывается с крыльца, чтобы изничтожить того, кто возомнил о себе слишком много. — Мокона, это был ты? — Ватануки впивается когтями в мягкие ушки создания и шипит сквозь зубы. — Мокона знает, Мокона ничего не говорил. Удивительно, но Мокона серьёзен. А значит не врёт. Верный зверёк не мог предать своего хозяина. Остаётся ещё два… один… два варианта. — Мару, Моро! — когти оставляют следы на тонких запястьях девочек. — Вы ему рассказали? — Мару знает, она молчала! — Моро знает, она молчала! Перманентно экзальтированное состояние девочек на миг отступает, они смотрят понимающе, но без ноток вины. А значит тоже говорят правду. Тогда как, чёрт возьми… — Как?! Кто тебе рассказал?! — Кимихиро хватается за чужое горло и сжимает со всей силы, но Доумеки как всегда терпелив. Он заключает Ватануки в медвежьи объятья и прижимает к груди. — Спокойно. Недавно я встретил у ворот подозрительно счастливую девушку. Я разозлился, но она приняла меня за другого посетителя и сказала не бояться, потому что хозяин этого магазина действительно способен выполнить любое желание. Неизбежность. Кимихиро почти видит беспристрастные цепи, сковывающие его по рукам и ногам, сдавливающие шею тяжёлым поводком. Так значит это всё? Семнадцать лет знакомства, пять из них — крепкая дружба, ещё два — болезненная любовь… И всё? Скоро Доумеки вспомнит, почему привязался к странному хозяину магазинчика, может быть всего раз посмотрит, как тогда, и падёт мёртвым грузом к родным стопам, снова заставив обращаться к демонам ради ещё одной встречи. Ватануки стискивает зубы, чтобы ничем не выдать волнения, отстраняется и манит за собой движением пальца. Он думает, что знает желание Доумеки, и исполнять его прямо на крыльце не собирается ни в коем случае. Однако у этого невозможного наглеца свои планы: он хватает Кимихиро за руку и тянет к себе, безмолвно уговаривая не тратить время на расхаживания по дому и ненужную ритуалистику. — Хочу остаться с тобой. Стать как ты и быть здесь целую вечность. Защищать тебя. Хочу быть настолько же нужным тебе, насколько ты нужен мне. — Цена, — спустя минуту отвечает Ватануки, закусив предательски дрожащую губу, — цена слишком высока… Для меня. И для тебя тоже. — Эгоист, — недовольно фыркает Доумеки. — Что ты должен будешь отдать? — о себе не спрашивает, ведь готов отдать всё, что угодно, за возможность быть рядом. — Себя, — Кимихиро отводит взгляд и прячет первый за сотню лет румянец, внезапно окрасивший скулы. — Объясни, — требовательно, настойчиво. Горячо. Предвкушающе. — А о себе спросить не хочешь, при…?! — оборвавшись на полуслове, Ватануки коротко вздыхает и смотрит на Доумеки со смесью ярости и смятения. Старые привычки не пропьёшь. — Расскажи, если хочешь. Но потом о тебе. Недовольно кивнув, Кимихиро выпутывается из чужих рук и всё же плетётся в гостиную, чтобы поудобнее расположиться на софе. Это придаёт уверенности. Здесь он — хозяин положения, халат — всего лишь струящаяся по телу ткань, а Доумеки — верно сидящий у ног добровольный защитник. Так же, как было в незапамятные времена. — Ты пожелал быть как я, а значит станешь частью магазина. Магазин сделает тебя таким, каким ты ему нужен, и я не могу увидеть, каким именно. — Ладно, — согласие даётся слишком просто. Какая разница, кем быть, если рядом с Ватануки. — А ты? — Мы должны… Как бы… — время патокой тянется сквозь трубку и оседает в лёгких, выходит с розоватым дымом, остаётся нависшей угрозой-тишиной. Доумеки нетерпеливо поджимает губы в ожидании продолжения. — Мы должны стать одним целым! — Кимихиро выкрикивает объяснение прямо в лицо этому Шизуке и гордо отворачивается, впериваясь оскорблённым взглядом в потолок. — Но ты меня не любишь, — безэмоционально замечает Доумеки, рассматривая обнажённые бёдра. Он давно это знает, но проговаривать правду вслух всё равно больно. — Нет, я… Ты просто… — Любишь меня, но другого. Это видно по взгляду. Иногда ты смотришь так, будто уверен в моём ответе, а потом разочаровываешься, потому что я сделал что-то не совсем так. Но в целом ты не против меня. Получается, что я — это не тот я, которого ты хочешь, но более-менее такой же. — Умник, — возмущённо бормочет Кимихиро, скрывая шок за порицанием. Доумеки всегда удивительным образом догадывался, о чём думают окружающие, и это умение, к великому сожалению, осталось с его душой. — В общих чертах всё так. — Я стану правильным, — тоном, который невозможно оспорить, в котором нельзя усомниться. Если Доумеки что-то решил, он сделает всё, чтобы исполнить свой замысел. — Ты и так правильный, дубина! Просто кое-что забыл! — абсолютно нереально пропустить мимо ушей грусть в родном голосе. — Я… подумаю над этим. Мне нужно время. — Хорошо, — Доумеки прижимается губами к раскрасневшейся щеке Ватануки и оставляет его одного, чтобы не давить своим присутствием. Ждать не сложно, если знаешь, что за ожидание воздастся. Слишком долго. Готовый лезть на стену, Доумеки каждые пять минут проверяет смартфон на наличие пропущенных вызовов или сообщений. Прошёл почти месяц с того злополучного разговора, и кто знает, сколько ещё пройдёт, пока глупый Кимихиро не будет на сто процентов уверен в готовности переступить грань. «Он не будет» — раздаётся в голове тревожная мысль. Поразмыслив, Доумеки понимает, что прав: Ватануки не из тех, кто сам решает свои проблемы, ему нужна твёрдая рука, и Шизука готов её предоставить. Доумеки входит в магазин не как желанный гость, но как клиент. Желание уже высказано, хозяин лавки не может отказать в его исполнении, а значит рано или поздно ему придётся окунуться в этот омут. Договорившись с Мару и Моро, чтобы они отвлекли Кимихиро, Шизука берёт Мокона себе в помощники и отправляется готовить спальню. Дом не сопротивляется, послушно открывает перед гостем двери и подсказывает местонахождение нужных предметов. К вечеру всё должно быть готово. Даже самый праздный день не является таковым для Ватануки. Он не просто играет с девочками или опустошает запасы саке с Мокона. Он ждёт. Всеми силами верит и надеется увидеть наконец на пороге магазина Юко, бесследно исчезнувшую так давно, что единственной памятью о ней хранится запись на древней по нынешним меркам видеокамере. От еды сегодня почему-то воротило, соответственно готовить приходилось меньше, что не могло не радовать. Накормив ужином подозрительно подвижных обитателей магазина, Кимихиро отправляется в спальню, оставив вызвавшихся помогать Мару и Моро прибираться на кухне и в гостиной. — Я скучал, — басовито шепчет Доумеки, обнимая шокированного Ватануки со спины и прижимаясь сухими губами к его виску. — Какого хрена! Ты что себе позволяешь?! — честно делая вид, что сопротивляется, Кимихиро слабо дёргает руками и отклоняет голову. Доумеки подчиняется правилам и целует открытую шею. Когда платье спадает с плеч, Кимихиро жалко хныкает и оседает на пол, закрывая лицо ладонями. Невозможно. Никак. Тело буквально кричит, что этот Шизука не сможет дать того, что так отчаянно нужно Ватануки. — Что мне делать? — серьёзно спрашивает Доумеки, кончиками пальцев касаясь подрагивающей спины с пугающе выпирающим позвоночником. — Я сделаю, как скажешь. «Другого шанса не будет» — убеждает себя Ватануки, переставая разыгрывать драму. Сейчас он может побыть с тем самым Шизукой, посмотреть на него, отдаться ему так, как всегда мечтал. Это ведь он и есть, просто воспитание наложило свои отпечатки. Желание уже услышано, а Неизбежность не терпит отказа, и если она считает, что именно этот Доумеки должен стать последним и постоянным, значит так нужно. Значит Кимихиро привыкнет. — Перестань… Быть таким уважительным. Представь, что мы ровесники и просто друзья… Эй! Ты чего творишь?! — То, что ты сказал, — равнодушно отвечает Доумеки, забираясь пальцами под полы платья и оглаживая внутреннюю сторону тут же покрывшихся мурашками бёдер. Ему же проще, не придётся сдерживаться. — Но подожди! Не так же сразу!.. — Завалиии, — почему-то именно это слово приходит на ум как идеально подходящее, и, кажется, так и есть, ведь Ватануки закусывает губу и заметно расслабляется. Бесцеремонно подхватив его на руки, Шизука направляется к кровати, окружённой свечами и курящимися благовониями, способствующими эмоциональной и физической релаксации. — Как здесь со звукоизоляцией? — уточнить стоит, ведь пугать девочек и давать Моконе повод для насмешек совсем не хочется. — Никто не услышит, — тихо шепчет Кимихиро, надеясь, что уточнять причины Доумеки не будет. Даже он не должен знать, что Ватануки позаботился об этом, чтобы никто не слышал его крики во время кошмаров или полусонный пьяный плач по Шизуке и Юко. Короткий кивок — последнее осмысленное действие, на которое оказался способен Доумеки. Стоило опустить взгляд на раскинувшееся под ним тонкое хрупкое тело любимого человека, как мысли выветрило из головы порывом жара, оставив чистые, предельно обострённые инстинкты. Удобнее устроившись между тощих разведённых ног, Шизука сжимает ладонями чужую талию и с силой оглаживает рёбра, коснувшись большими пальцами розоватых сосков. Кимихиро прикусывает собственные костяшки и тихо хныкает, глядя на Доумеки из-под полузакрытых век. Да, почти так, как нужно. Переполняющие эмоции выливаются слезами, Ватануки дрожит, но тянет свободную руку вверх, чтобы коснуться широкого плеча, без слов ещё раз показать свою готовность. Лишние доказательства не нужны. Они оба знают, что Кимихиро достаточно осмысленно попросить остановиться и, как бы ни было тяжело, Доумеки исполнит просьбу. Но пока он молчит, пусть и плачет, можно продолжать, отвлекая слишком эмоционального Ватануки лёгкими поцелуями и требовательными касаниями. Утерев обжигающие слёзы мозолистым пальцем, Шизука медленно спускается ниже, зацеловывая и вылизывая каждый доступный сантиметр дрожащего тела. Он ведёт языком под ключицей, считает поцелуями рёбра, прихватывает губами затвердевший сосок и втягивает его в жаркий рот, получая в награду первый смущённый стон. Лаская языком вздрагивающий впалый живот, Доумеки чувствует, как тяжелеет его голова. Как бы ни хотелось списать всё на возбуждение или плотный дым благовоний, он тонет в чём-то принципиально ином. Незаметно тряхнув головой, Шизука продолжает дарить Кимихиро удовольствие, чтобы окончательно разморить перед неизбежной болью. Дотянувшись до тюбика смазки, Доумеки щёлкает крышкой и давит почти четверть всего объёма геля на пальцы. Перед глазами мутно проявляется Ватануки в школьной форме. Странно, он ведь всегда в этих своих странных нарядах, да и Доумеки не замечал за собой фетиша на школьников, чтобы представлять его таковым. Глубокий вздох придаёт смелости, и Доумеки, старательно не замечающий мелькающие в подсознании картинки, касается губами аккуратной головки небольшого члена, чтобы отвлечь от неприятных ощущений. — Не… Не надо! — задыхаясь восклицает Кимихиро. Ему стыдно до чёртиков, и так же хорошо. Хочется больше, сильнее, хочется внутри. Доумеки словно читает мысли, неспешно поглаживает нежную кожу и, обхватив губами головку, вводит один палец, тут же прокручивая его. Совсем не больно, даже не неудобно, просто странно и кошмарно смущающе. Кимихиро кричит. Снова кричит. А потом кричит по-другому, с примесью злости и раздражения. Доумеки отвлекается, но понимает, что последнее было только в его голове. Раскинувшийся на шёлковых простынях Ватануки стонет, слабо сжимает волосы на затылке, сам насаживается на уже два пальца. Ватануки из подсознания исчезает в кустах кровавой гортензии, улыбается какой-то девушке с длинными волнистыми волосами и оглушающе громко просит отвалить от него. Пугающе отчётливо. Нужно сосредоточиться на реальности. Только бы правильно определить, что из этого по-настоящему. Ненарочно царапнув ногтями крепкие плечи, Кимихиро тянет Доумеки вверх. Тело, охваченное невыносимой жаждой прикосновений, отказывается подчиняться разуму. Он готов, готов как никогда, ему хочется стать единым целым так искренне, что сердце вырывается из груди, чтобы оказаться в Его руках. Взгляд Доумеки совершенно мутный, расфокусированный, но это нормально, это всего лишь возбуждение. В выражении лица угадывается замешательство и… гнев? С чего бы? Ватануки хочет спросить, но его затыкают жадным поцелуем, заставляя вновь раствориться в ощущениях. Грубыми, резкими движениями Доумеки раздвигает его ягодицы и приставляет к анусу крупную головку. Ясно. Кристально чисто, как в самый солнечный день. Шизука за секунду усмиряет безумный поток — теперь понятно — воспоминаний. Каждое слово, действие, мгновение, когда они уже были вместе. Не так, как сейчас, но ещё ближе. Делили на двоих не постель, но глаза и кровь. Впрочем, кровь и теперь общая, однако это не важно. Он здесь. Он ждал, тратил силы, рыдал в подушку, искал, плакал, снова искал и нашёл. Вернул. Оторвавшись от истерзанных губ, Шизука мельком осматривает покрытый испариной торс и покрасневшую шею, а затем входит одним движением до самого основания, выбивая из чужих лёгких болезненный вскрик. — При… — Кимихиро осекается. Нельзя. Проживёт и без этого. — Скажи, — бесстрастно приказывает Доумеки, снова грубо толкаясь как можно глубже. — Давай, говори. — Придурок. Завороженный шёпот растворяется в пропитанном дымом воздухе. Ватануки отворачивается, бессмысленно пытаясь скрыть неуместную глупую улыбку, но через пару секунд снова смотрит в тёмные глаза. Такие знакомые. Его. Их. — Но цена… Ты умрёшь, если вспомнишь… — неосознанно вцепившись внезапно сильными пальцами в крепкие плечи, Кимихиро скрещивает лодыжки на чужой пояснице и зажимается, будто это поможет удержать душу. — Я уже часть магазина, — Доумеки недвусмысленно смотрит на место соединения их тел и медленно двигается, доказывая свою правоту. Он всегда прав. Осторожничать надоедает, как только Ватануки немного расслабляется, перестаёт до боли пережимать основание члена внутри себя. Помнится, Доумеки и мечтать не мог о том, чтобы разложить и отыметь Кимихиро с присущей тщательно скрываемой страстью. Он знал, что любим ответно — видел это по ночам разделённым на двоих глазом, но разница их положений относительно смерти и возраста не давала позволить себе больше необходимого минимума. И вот наконец-то можно. Всё, чего когда-либо хотелось, на что была способна больная фантазия — всё свободно реализуемо. Сколько бы Ватануки ни сопротивлялся, в конце концов это как всегда только слова, прямо противоположные мыслям. Тело честнее. Оно плавится от прикосновений, отзывается на каждое мимолётное действие. Как марионетка, только внутри не рука. — Чего смешного, идиот?! — Кимихиро по-прежнему так легко заставить вспылить. — Ты не меняешься, — пожимает плечами Шизука и, подхватив Ватануки под поясницу, сажает его сверху, чтобы было удобнее дотянуться до шеи. — Это ты всё такой же бестактный болван! И вообще!.. Ни о каких «вообще» слушать не хотелось. Слова всегда казались Доумеки чем-то лишним, он обращал на них внимания ровно столько же, сколько на ползущего возле ноги муравья. То, что идёт после мысли, чаще всего лживо и приукрашено. Говорил Кимихиро всегда много и в основном бесцельно, отказывался сначала от дружбы, позже от защиты, теперь от удовольствия. Что ж, пожалуйста, если так нужно, Шизука всё равно не слушает, продолжая бесцеремонно вбиваться в податливое гибкое тело и пробовать на вкус бордовую от засосов шею и нежную плоскую грудь. Как бы близко они ни были, Доумеки желал большего. Не просто проталкиваться сквозь упругие мышцы на всю длину, ласкать шелковистую кожу, ощущать под ладонями трепет. Слишком мало. На мгновение заглянув в разноцветные глаза и убедившись, что в них столько же неудержимой похоти, Шизука коротко лижет острое плечо и впивается в него зубами, чтобы оставить ещё одно долговечное доказательство своей власти. На языке ощущается сладко-солоноватый привкус их общей крови, но Ватануки ничем не выказывает недовольства, наоборот, жарко стонет и жмётся ближе, прогибается в пояснице под невозможным углом. — Бусо, — тихий шёпот скользит между вскриками. — Асура, — с присущим ровным спокойствием поправляет Шизука, обхватывая чужие влажные бёдра второй парой рук. Кимихиро предупреждал о том, что магазин сделает Доумеки таким, каким он ему нужен, но Шизука и помыслить не мог, что изменения будут настолько кардинальными. Впрочем, он не имеет ничего против: четырьмя руками можно облапать Ватануки везде и сразу, не выбирая между хрупкими плечами и манящей задницей. Да и защищать его теперь будет куда проще. От страха Кимихиро дёргается, пытается отстраниться, но почти сразу замечает изменившуюся ауру и понимает, что Доумеки по воле Неизбежности стал многоруким божеством. Такому жадному нахалу подходит. — Ты всё-таки любишь помыкать людьми, — выстанывает Ватануки, и это больше похоже на восхищение, чем на порицание. — Просто я превосхожу всех, потому что ты мой. Верхней парой рук Доумеки находит ладони Кимихиро и переплетает их пальцы, одной из нижних рук он поддерживает Ватануки за талию, не давая сползти ниже или подняться слишком высоко, четвёртой рукой он обхватывает влажный небольшой член и сжимает бархатистую головку. Кимихиро млеет от любого прикосновения, но, кажется, сам подстраивается так, чтобы Шизука при каждом проникновении проходился по взбухшей чувствительной простате. Благодаря ещё одной паре рук прикосновений почти достаточно, но Ватануки распутывает узел из пальцев и жестом просит обнять себя, ответно укладывая локти на сильные плечи и впиваясь ногтями в смуглую спину. От резких неумелых движений Кимихиро ноги затекают, теряют чувствительность, и Доумеки приходится, пусть без энтузиазма, сменить положение. Он укладывает Ватануки на живот, приподнимает за талию и снова проталкивается сквозь тугие мышцы в жаркую тесную глубину любимого тела. Руки Шизуки везде: сжимают волосы на затылке, держат за плечо, мнут синяки на боках, бесцеремонно оттягивают покрасневшие от шлепков о подтянутый пресс ягодицы. Странно, удивительно, страшно, запредельно прекрасно. Ватануки тонет в ощущениях без шанса на спасение, не осознавая, сколько раз он уже кончил, потому что всё это с самого первого движения внутри кажется непрекращающимся оргазмом. Одну руку Доумеки перекладывает на отзывающийся пульсацией член, почти полностью умещающийся в широкой мозолистой ладони, и в сочетании с постоянным давлением на простату это ощущается нестерпимо, пробирающе до кончиков пальцев. — Хватит, — отчаянно стонет Кимихиро, тщетно смаргивая льющиеся от переизбытка эмоций слёзы. — Доумеки, прошу… — Дурак, — голос звучит так, будто Доумеки спокойно сидит на крыльце с чашей саке, а вовсе не усердно втрахивает тощее тело любимого человека в огромную кровать. — Не пора бы звать меня по имени? — наклонившись, он ложится грудью на чужую взмокшую спину и шепчет в самое ухо, прикусывая мочку, — А, Кимихиро? — Шизука… Пожалуй, то, как смиренно и жалко Ватануки прохныкал его имя, лучшее, что доводилось слышать Доумеки за обе жизни. Однако это только раззадоривает, распаляет огонь в божественном сердце. Хочется довести Кимихиро до состояния, когда он не сможет выговорить даже эти три слога. И Шизука вбивается сильнее, опирается на кровать только одной рукой, пока остальные три бесстыдно продолжают исследовать каждый ещё не тронутый уголок обманчиво хрупкого тела. — Шизука, Шизука, Шизука… Пока Ватануки неразборчиво кричит его имя, Доумеки считает языком выпирающие позвонки и не удерживается от соблазна снова впиться зубами, прокусывая тонкую кожу чуть выше лопатки. — Шизу… ка… Ши… зу… ка… Откровенно рыдая от боли и удовольствия, Кимихиро пачкает спермой шёлковые простыни. Чудом удерживая себя на границе между реальностью и обмороком, он чувствует, как внутри разливается обжигающий океан и слышит тихий, невыразимо ценный стон. Ни говорить, ни тем более двигаться Ватануки действительно не может, перенапряжённые конечности отказываются подчиняться, поэтому он падает безвольной куклой и тяжело дышит, невольно позволяя Доумеки перевернуть себя на бок и укрыть невесомо-мягким одеялом. Завтра нужно будет его придушить за подобное обращение. Ладно, может ещё разок пусть побудет таким же грубым, а после точно придушить. — Так вот, что нужно было с тобой сделать, чтобы ты заткнулся, — многозначительно, но по обыкновению невыразительно замечает Шизука и прижимается со спины как можно ближе. Возразить ему Кимихиро не может. Прав ведь, придурок. — Хозяин проснулся! — Хозяин не спит! — И хозяйка проснулась! — И хозяйка не спит! Весело прыгая по спальне, Мару и Моро синхронно танцуют незатейливый танец и залезают на кровать, чтобы получить утреннюю порцию объятий. Ватануки шипит так болезненно, будто по нему проехался танк. Недалеко от истины. Выпростав руки из-под одеяла, Доумеки треплет головы всем троим обитателям комнаты, помимо него. — Мару, Моро, принесите трубку и подготовьте ванную. Пусть Мокона выберет лучшее вино. У нас намечается праздник. Совершенно не удивившиеся изменениям в Доумеки девочки радостно бегут исполнять указания, оставляя хозяина и нового обитателя магазина наедине. — Эй… — Отвали, — севшим голосом тянет Кимихиро, безуспешно пытаясь закрыть голову подушкой. — Я хочу крокеты и якинику. А раз я обещал девочкам праздник, сделай шварцвальдский торт. Хочу в форме сердца и с красной глазурью. — На него не идёт глазурь, болван. — Придумай что-нибудь, ты здесь кулинар. — Цена: ты отнесёшь меня в ванную и будешь молчать до самого обеда. Доумеки пожимает плечами, вроде как соглашаясь, но приподнимает бровь в непонимании. — Ты точно скажешь какую-нибудь хрень, из-за которой мне захочется закричать или ударить тебя, а у меня на это нет никаких сил, - сипло поясняет Кимихиро. — Тогда один вопрос… — Потому что она не там, где был ты. Ведьма измерений создала собственный мир. Именно поэтому я уверен, что она вернётся. — Вообще-то я хотел спросить, какова будет цена за утренний минет, но твой рассказ был интересным. — Бестактный осёл! Придурок-извращенец! — Ватануки вспыхивает, его щёки трогаются румянцем. Он гневно щурится и больно щипает Шизуку за плечо, пока тот поднимает его на руки. — Молчать до обеда, ты что, не слышал?! А цена… взаимность. Я пока что тоже перевозбуждён от твоего присутствия. Коротко кивнув, Доумеки сажает Кимихиро на край наполненной ароматной фиолетовой водой ванны и безмолвно опускается на колени, раздвигая анорексично худые ноги. Кажется Мару и Моро придётся на некоторое время смириться со сном в отдельной комнате, всё-таки Ватануки и Шизука должны восполнить несколько веков отсутствия физической близости.