программная ошибка

«Шалтай-Болтай сидел на стене, Шалтай-болтай свалился во сне». Феликс шарит за головой, но механический голос Лилы продолжает незамысловатое детское стихотворение, пока мобильный не упадет на пол в горячую полосу, оставленную солнцем. Лила — настоящая Лила — бросает расчёску-массажку на туалетный столик с встроенной подсветкой, так и не сняв с расчёски клока медно-рыжих волос, подбирает мобильный и выключает саму себя. Феликс ложится обратно на белоснежную подушку и наблюдает за ней, закинув руки за голову. Лила, заметив, что он уже не спит, смешливо фыркает. — Откуда у тебя эти шрамы? Феликс хмыкает в быстрый поцелуй с привкусом сливочной карамели от мягких губ — это все от подушки — а Лила, наверняка, опять наелась сладостей, чтобы потом перед показом их выблевать. Веселые будни моделей. На улице ещё прохладно, но Лила настойчиво вытягивает Феликса на балкон, успев раскидать по дешёвому столу, давно крашеному в белый, без скатерти румяные персики, разломанный инжир, спрятать пузатый кофейник за букет высохших ирисов, и начать эстетично есть пополам разрезанный багет, щедро намазанный маслом и конфитюром из апельсинов и бузины, чтобы Феликс точно не мог слушать хруст хлебной корки не рядом с собой. Феликс садится в плетёное скрипучее кресло, закидывает на причудливо изогнутые перила балкона босые ноги и закуривает, изредка почесывая переносицу и щурясь на Лилу, громко прихлебнувшую остывшего кофе из чашки тонкого фарфора, отливающего бледной лазурью, которая точно разобьётся, как только кто-то кого-нибудь напугает, а тот выронит эту злосчастную чашку из рук. С экрана мобильного Лилы смеётся какая-то девчонка, Феликс не слышит, что она говорит, что-то про погоду на вчера, а пыльный розовый подъедает дома, чтобы к полудню высветить их до бесячего белого. — Голова не болит? — резко спрашивает Лила, Феликс не отвечает, потому что ушел в себя, так что приходится повторить вопрос. Он качает головой — нет, с чего бы. Лила удивлённо изгибает бровь. — Мы же вчера были у Адриана на дне рождения, у меня, вот, болит. Феликс хмурится, дым щекочется в глотке, как весенняя цветочная пыльца, пальцы неотмываемо пахнут пепельной гарью, кофе и яблочным духом парфюма. Лила обливает конфитюром пижамную рубашку, но она красно-оранжевая, в частую клетку, даже незаметно будет, подкладывает голую ногу под себя, как-то странно буравя Феликса полупустым взглядом. — Выпей обезболивающих, я же тебе покупал недавно их почти целый чемодан. — Ничего ты мне не покупал. — Не начинай. — Я не начинаю, ты правда ничего не покупал, сам посмотри. Феликс тушит окурок в затхлой ирисовой воде, ворует инжир, сразу сунув его за щеку, и заходит на кухню. Прозрачные занавески колышутся, плита навязчиво свистит уже второй месяц — в аптечке пусто, в хлебнице между сухарями кончиков круассанов таракан. Феликс закатывает глаза, давит его большим пальцем и смывает в раковину. Жизнерадостный дешёвый календарик с котятами на магните с холодильника предупреждает, что сегодня не тот день, который Феликс должен бы знать. Да и год тоже. «Шалтай-Болтай сидел на стене, Шалтай-болтай свалился во сне». Одежда липнет к коже, Феликс не жалеет, что упал в бассейн, Лила стоит напротив в одном черном нижнем, по ногам течет, она смеётся от его совершенно невнимательного взгляда, следящего за тем, как она переступает с ноги на ногу, и спрашивает, отжимая комбинезон: — Мне одеться? — Зачем? Тут все в купальниках. — Это не купальник. А ты один в рубашке и брюках, — хихикает Лила, — давай сниму. — Укради лучше текилу, и прикрой меня от Хлои, у нас война. — С Буржуа? Она же милашка, разве нет? — Лила улыбается бледным ртом, обнажая клычки, всё-таки заставляет Феликса снять рубашку. От техно зудят уши, Феликс вымазывает Лилу солью и лаймом с головы до ног, чтобы всю вылизать под истеричный смех и бесконечный поцелуй с горьким привкусом кактусовой водки. Феликс говорит Кагами быть осторожнее с теми кексами, над ними Адриан так упорно пыхтел, вдруг, не дай небо, кольцо помолвочное спрятал — Кагами смеётся, ещё чего, буду давиться, будто ничего не знала. Лила спихивает визгнувшую Хлою в бассейн, Феликс какую-то мнущуюся в стороне заику, они дают другу другу пьяную не получающуюся с первого раза пять и уходят с вечеринки под звуки the smiths о том, что, о, мама, земля накрывает меня с головой, я это чувствую, я это чувствую. — Ничего я не чувствую. — Что? — Лила жалобно дует щеки, пытаясь собрать влажные волосы в подобие прически. Тепло, темно, звёздные лисы и скорпионы сыпятся на головы, как песок в ветренный день, музыка за спиной все еще орёт — Феликс пробует поцеловать Лилу, она уворачивается, задирая голову, так что поцелуй приходится в шею, как раз под подбородком, в самое мягкое и горячее место, Феликс кусает, у Лилы подгибаются ноги. Кажется, будто она снится, на вкус все ещё солено-лаймовая, напитанная алкоголем по ледяные подвздошные, которые можно накрыть руками и зажать до «пусти, щекотно». Феликс просыпается и сразу отнимает голову-камень от теплого живота Лилы, потому что кто-то поменял звук на будильнике и вместо журчания воды, напел глупое детское стихотворение. «Шалтай-Болтай сидел на стене, Шалтай-болтай свалился во сне». — Ну, чего, вернись ты. Феликс оборачивается на голос — у девушки глаза «голубая лагуна» и волосы нежным выдохом сдутый пепел, у Лилы лак на ногтях был обкоцанный, бордовый, а у этой аккуратные лимонные пики, берегите глазные яблоки. — Где Лила? — Издеваешься? — Возможно. Где Лила? — Понятия не имею, о ком ты, я Аврора, ты забыл? А квартира все та же, Феликс вылезает из-под одеяла и чужой руки, идёт на зеркало — а фотографии такие же, только вместо Лилы везде Аврора. — Мы напились и переспали, да? — Мы живем вместе, Феликс, тупые у тебя шутки, — Аврора садится, пытается собрать волосы в прическу, но они такие спутанные — Феликс подаёт расчёску-массажку, еле сдерживаясь, чтобы не вмазаться головой в стену. Аптечка полная, хлебница пустая, персики рассыпаются и бьются о пол рядом с ногами, отбивая бока, календарик показывает нужную дату, Феликс зло харкает в стеклянную пепельницу ядовитой слюной, туша в ней тут же окурок, Аврора вздрагивает, пряча за щеку инжир, прихлебывает кофе из чашки тонкого фарфора и спрашивает: — Кто такая Лила? — А, извини, я не говорил, — Феликс забирает чашку, чтобы обжечь горло, перебив вкус дыма. — Бывшая. — Хорошо ты напился, — Аврора заламывает светлые брови, Феликс хмыкает. — Прости. Правда, прости. Ты обиделась? — Ничего я не чувствую. Такого. Не надейся, — Аврора чуть поджимает губы, будто обиделась, а, может, потому что хочет рассмеяться. Феликс целует ее в голое плечо, почти попав в бесцветную родинку, похожую на пятно от кофе, и, потянувшись, в мягкую щеку, отодвинув волосы за ухо для удобства. На часах полдень, на улицах пусто, как при апокалипсисе. Феликс думает, что за глупость, Аврора же, задумчиво прикрыв глаза, наклоняет голову к его плечу, Феликс, не раздумывая долго, хватает ее за предплечья и, дрогнувшую в испуге, перекидывает через балконные перила. В дверь тут же стучат, Феликс перегибается через балкон — никого там нет. За дверью – Лила слизывает ягодный крем с шоколадного маффина, быстро целует Феликса в скулу и, будто все в порядке, плывет по квартире, оставляя в одном углу верхнюю одежду, в другом принесенную еду, а в этом недобитый поцелуй и клок медно-рыжих волос. — Мне снилось, что вместо тебя тут была другая девушка. — Да? И какая она была? — Бледная. — Как ты? — смеется Лила. — Ладно, Феликс, ты не бледный. Ты взбледнувшийся. — Лила… — закатывает он глаза, погружая пальцы в крем с маффинов. Лила замирает, как окаменевшая, перестав двигаться, Феликс замечает только, когда облизывает пальцы. — Как ты меня назвал, повтори-ка? — Лила? — Какая я тебе Лила? — зло цедит она сквозь зубы. — Я Аврора. Совсем уже со своих книжек по латыни поехал? — Ага, конечно. Ты Аврора, а я по-твоему кто? Адриан Агрест? — Феликс, иди куда подальше. Скажи, что пошутил. Феликс невозмутимо вынимает пальцы изо рта, Лила смотрит гневно — не притворяется, хотя кто ее знает. Феликс наклоняет голову и быстро целует ее, Лила даже не моргает. — Пошутил я, пошутил, — между поцелуев говорит он, — не злись. Лила фыркает, снимает оставшийся крем с маффинов и вмазывает Феликсу по лицу, испачкав щеку, нос и подбородок, облизывает ладонь. Феликс рывком садится, откидываясь на спинку стула — скрип стоит оглушающий. — Довольна? — Еще бы, — Лила весело забирается ему на колени, Феликс думает, что, если уткнется ей в грудь лицом, ничего кроме чужого возмущения терпеть не придется. Лила дёргает волосы назад, приходится откинуть голову, и касается языком щеки, но не продолжает вниз, а тянется к глазу, Феликс дёргается, но слишком тесно зажат — Лила тянет веко вверх, Феликс смотрит на потолок и резко выдыхает, когда Лила всё-таки дотрагивается до глазного яблока. Когда он перестает смотреть вверх, на коленях уже Аврора. «Шалтай-Болтай сидел на стене, Шалтай-болтай свалился во сне». Феликс уверен, что жил в Париже, просыпаясь, видел рядом с собой медно-рыжие волосы Лилы, а за окном, в левом углу — Эйфелеву башню размером с иголку. Но теперь бежит по пыльному тротуару мимо дворца Лирии, понимая, что встрял по самое не хочу, ему уже не нужен музей Прадо, или Пуэрто-дель-Соль, чтобы всё понять — Аврора зовёт себя Лилой, расчесывает нежно-медовые волосы, проливает на себя апельсиновый с бузиной конфитюр и чересчур хорошо смотрится под большим постером «Безумного Пьеро» Годара у них над кроватью. Дворец Лирии напоминает излишне сладкий слоёный торт с заварным кремом, вся Испания точно не такая, Феликс это помнит, но отделаться от чувства ошибки не может. Когда возвращается, Аврора читает, сидя на балконе, закутавшись в большой небесно-голубой свитер, густо надушенный его парфюмом. Она поднимает голову от книги и улыбается. — Твое лицо. Что ты сделал? Отражение объясняет — Феликс выкрасил лицо в синий, даже на волосы попало и они теперь тоже синие. — Всегда любил синий. — Настолько? — Настолько. — Ты ведь знаешь, что надо сделать, чтобы все закончилось. — Ты и в прошлый раз так говорила, душа моя. Аврора хихикает, нечаянно окуная край книги в чашку с рисовым молоком. Феликс садится в ноги, кладет подбородок ей на колени, пробует коленку на вкус — солено-лаймовая. Аврора нечаянно опрокидывает чашку, молоко проливается в зазор между ног, Феликс смеётся, прикладываясь к ногам лицом, чтобы отпечаталось, и, клюнув Аврору в щёку, кидается с балкона, перемахнув перила, как по-больнее — вперёд грудью, чтобы ребра внутрь и откусить язык, хотя высоты всегда побаивался. Закрыть одну линии симуляции можно смертью, но если их несколько? Феликс делает наугад, но Лила сменяется Авророй, Аврора Лилой, совместить их невозможно, а проснуться — совсем нереально, никто по собственной воле не может проснуться, если тело охлаждено жидким азотом до минус ста девяносто шести. Аврора переворачивает его на асфальте, как те таблички открыто-закрыто. Феликс не чувствует ничего, кроме бурлящей в черепной коробке крови, словно вскипевший суп. Аврора наклоняется над ним, волосы спадают на лицо, щекочут веки, Феликс закрывает глаза, пахнет горячим асфальтом, молоком и едко апельсинами, Аврора выдыхает в ободранную надбровную дугу, что она его любит, а когда выпрямляется, Лила убирает ему волосы со лба и затягивает, не замечая набежавших прохожих: — Шалтай-болтай свалился во сне, свалился во сне, никто не сможет собрать, не сможет собрать.