***
Когда они, наконец, отдают овсянок в надёжные руки, то заваливаются в кабинет Тодороки, и Ястреб, привычно улыбаясь, потягивается и проговаривает: — Ох, чувак, я так голоден! У тебя случайно не найдется такояки? — он осматривает комнату, словно бы Старатель и правда мог где-то упрятать закуску, но находит только дайфуку в подставке на столе. — Они с шоколадом, — предупреждает Энджи, но Таками уже залезает на мебель и засовывает первую лепёшку в рот. — Ты всегда так много ешь? — Ты же угощаешь. — Мне сказать, чтобы принесли чай? — спрашивает Старатель, подходя к столу и начиная перебирать на нём папки и бумаги. Он без огненного камуфляжа, и Ястреб наблюдает накопленную усталость в сутулых широких плечах и утомленность в плавных движениях. Но перед ним можно — он не станет упрекать или насмехаться и припоминать все его грешки. — И так сойдёт, — Таками жуёт сладость и бубнит: — Ты знаешь, согласно какой легенде проводят фестиваль звёзд? Я вот не знал. Старатель напрягается, предвещая очень долгую и нудную историю, которую он помнит из детства, но ему все-таки интересно. С каким выражением лица Ястреб будет рассказывать? — Не знаю. Таками ожидаемо воодушевляется и, будто услышавший впервые важный секрет ребёнок, вдохновенно начинает: — По легенде, пастух и принцесса-ткачиха, полюбившие друг друга, забыли про свою работу, за что отец девушки запретил им встречаться чаще одного раза в год. Там еще есть астрономический вариант. Кстати, ты когда-нибудь писал тандзаку? У Тодороки заболевает голова из-за бесконечного потока слов, и он только удивляется, как Ястребу удаётся так быстро менять темы. — Очень давно, в детстве. Мои родители уважали и соблюдали японские традиции. Мать всегда зажигала фонари на Обон и надевала юкату. — Что ты загадал? — Хорошо сдать экзамены. Это был последний год средней школы, а потом стало как-то не до фестивалей — поступил в Юэй… — Энджи задумчиво погружается в воспоминания. Действительно давно. — Я, наверное, многое потерял, — грустно усмехается Таками и опускает глаза на пиалу со сладостями. Тодороки помнит, что он не заканчивал академию, помнит, что назойливый мальчишка появился из ниоткуда и стремительно поднялся в геройском топе. — Ты жалеешь? — он не спрашивает конкретно, подразумевая тот определенный промежуток его жизни. На самом деле, Старатель практически ничего не знает о Ястребе. Среди героев нормально, — не знать о повседневной стороне друг друга, чтобы не подвергать семьи и друзей опасности — но отчего-то ему хочется коснуться тайны и выяснить причину печальной улыбки. — Нет. Больше нет, чем да, — осекается Ястреб, поднимает растерянный взгляд и встречает прямой изучающий. Он не хочет, чтобы в душу кто-то лез, не хочет показывать эти запертые на семь замков чувства. Не сейчас. Они молчат и просто смотрят. Тишина обволакивает, и только с улицы доносится посторонний шум; и если бы здесь висели часы, было бы слышно размеренное тиканье. Тодороки касается его запястья там, где он прижимает к животу посуду, сжимает тёплую кожу и отрезает пути к отступлению — становится напротив сидящего на столе Ястреба, берёт за шею — где бьётся пульс — и сминает его губы своими, горячими. Сначала он будто пробует, примеряется, срывает лёгкое дыхание, целуя то в уголок, то в подбородок, однако, когда Таками закрывает глаза, утопая — это всё не с ним, не здесь — Старатель жёстко кусает, мнёт и языком находит в послушной глубине его язык. Думает отстраниться, но боится упустить момент — Ястреб уступчиво пускает его в себя, позволяет залезть рукой под толстовку и тронуть беззащитный участок кожи. Он бессознательно раздвигает ноги, чуть дотрагиваясь ими бёдер Энджи, и тому кажется, что он сейчас загорится как спичка. Крылья инстинктивно расправляются, окутывая их обоих, и слегка щекочут. Он опускает большую ладонь на шорты Ястреба, обхватывает заметный бугор и, жадно впиваясь где-то под проколотой мочкой уха губами, пробирается пальцами с конца ткани, задирает гармошкой, точно юбку. — О, нет-нет-нет, — Таками останавливает его пальцы и, отдышавшись, стыдливо смотрит в сторону. — Не хочу, чтобы потом кто-то из нас сожалел об этом. — Не похоже, что в прошлый раз ты о чём-то жалел, — он сдержанно отстраняется, несколько секунд исследует влажные истерзанные губы и разворачивается, выпутываясь из перьев. — Пойду всё-таки сделаю чай.***
Через неделю Тодороки вызывает в головной офис председатель комиссии по общественной безопасности. У него плохое предчувствие — правительство не часто обращается к нему напрямую с просьбами в содействии, но отказаться от встречи он никак не может. — Добрый день, Старатель, — приветствует его женщина, когда он заходит в просторный остеклённый кабинет. Этаж тридцатый, не ниже. — Присаживайтесь, у меня есть для вас важное задание. — Ближе к сути, — нетерпеливо говорит он. В конце концов, каким бы важным не было поручение, у него есть и другие дела. Председатель внимательно следит за ним, и уголки её губ слегка искажаются в холодной улыбке. Она будто намеренно тянет время, играя на нервах, и, растягивая слова, неторопливо проговаривает: — Оно касается про-героя Ястреба. Возможно, вы не знали, но во время разборок с АРИС и Лигой злодеев он играл довольно значимую роль, — женщина делает театральную паузу и, сцепив ладони в замок, добавляет: — Он был двойным агентом. Лицо Старателя остаётся неизменно безразличным — что ж, о подобном он догадывался, но Таками никогда не рассказал бы сам. Председатель приподнимает подбородок и продолжает: — Я вижу, вы не удивлены. Комиссия по общественной безопасности предполагает, что у Ястреба есть мотивы скрывать местоположение сбежавших злодеев. Есть определенные основания, позволяющие допустить, что он помогал некоторым опасным преступникам уйти незамеченными, — она встаёт из-за стола и поворачивается к панораме города, всем своим видом олицетворяя несерьёзность, но озвучивает совершенно другое. — Он скоро как раз должен вернуться из Нагасаки, верно? Если слабостью его крыльев является огонь, то единственный, кто может его обезоружить, — вы. Мы не будем посылать отряды полиции или объявлять на него охоту. Скорее, понадеемся на его благоразумие и ваше оказанное влияние. Тщательно сдерживая нарастающий страх и волнение за Ястреба, Старатель с трудом сглатывает и спрашивает: — Что вы собираетесь с ним делать? — В его обучение и пиар вложено достаточно средств… Во всяком случае, это не ваша забота. Главная задача — привести его к нам без потерь и лишнего шума. Женщина плавно приближается к нему, но остаётся на расстоянии, в её взгляде читается понимание и сомнение, но Энджи знает — напускное. — Тодороки, послушайте, — проникновенно начинает она. — Я знаю, что у вас есть семья, которую вы хотите защитить, и советую вам сделать правильный выбор. Те ускользнувшие злодеи могут напасть и на ваших детей. Подумайте над этим.***
Он всё ищет, куда выместить негодование и злость на Ястреба из-за его неосмотрительности и беспечности. Как этот нахальный парень мог так облажаться? Разве его не растили хладнокровным убийцей? Хотя хладнокровный и Ястреб — эти понятия в представлении Энджи никак не сочетаются. Он помнит, каким Кейго бывает, когда чего-то действительно хочет, помнит, какую еду тот любит, помнит, как он ладит с детьми и разбирается в видах птиц. Помнит, какой оглушительной бывает тишина без него. Энджи помнит, какими нежными могут быть руки, и помнит ощущение мягких перьев между пальцами. Просто так не забыть. Тодороки не хочет терять его, не хочет отдавать на растерзание правительства. Именно поэтому он одевается в гражданское и незаметно пробирается в квартиру Ястреба — тот всегда оставляет окно открытым. Остаётся надеяться, что помещение не нашпиговано жучками и подслушивающими устройствами. Таками и правда появляется через несколько часов блуждания Старателя по полупустым, необжитым комнатам. Он уже бывал здесь давно, когда Ястреб предложил выпить пару банок пива в «домашней» обстановке. Кажется, они обсуждали мангу, и Энджи понял, что совсем не разбирается в современном искусстве. Ястреб приземляется на узеньком балконе и, проходя в тёмную комнату, настороженно останавливается посередине: — Кто здесь? — Это я, — комнату озаряет приятный белый свет, и Таками может видеть подпирающего стену Тодороки. — У меня к тебе важный разговор. — Ну, раз сам Старатель пришёл в гости, — усмехается он, дёргая плечами, сбрасывает рюкзак и вытаскивает вещи. Перья немного взъерошены — снаружи накрапывает дождь. — Я не шучу. Меня вызывала комиссия по общественной безопасности. — Хм, и что? Он медлит, но произносит: — Они дали мне задание подкупить тебя и привести к ним. Правительство больше не верит тебе. Плечи Ястреба замирают, в позе появляется напряжение, и он не хочет поворачиваться — смотрит на кожаные перчатки и чёрный пластик ноутбука в них, не хочет, чтобы Тодороки видел его сейчас сломленным, сдавшимся. Но в глубине души он подозревал, что когда-нибудь этот день наступит. Когда он станет ненужным и стране, и Энджи. — Не хочешь ничего рассказать? — напирает он. — Например? — Что вообще происходит? Как ты попал в эту программу и каким злодеям помог? — закипает и подходит ближе, чтобы заглянуть в лицо. Таками аккуратно снимает очки и наушники, кладёт их обратно в сумку, глубоко вздыхает и рассказывает: — У меня была не очень благополучная семья. Меня забрала социальная служба, а потом пришла геройская комиссия, так что выбор был невелик — остаться в том дерьме или стать профи. — И что пошло не так с Лигой? — Я не хочу с тобой обсуждать это. — Ястреб… — Ты всё равно не поймешь! — отчаянно бросает он, размахивая руками и раскрывая перья. — Таками, послушай, — сдержанно начинает он. — Если была действительно веская причина, я помогу тебе. Если нет, то… — То что? Убьёшь меня? Сожжёшь мне крылья, свяжешь и отправишь бандеролью в правительство? — Твою мать, Кейго! — выплёвывает Старатель и покрывается огнём. — Моя семья может быть в опасности, семья любого! Чем ты думал, когда выручал злодеев? — Я думал о том, что они тоже люди! — не выдерживает Ястреб и хрипло, эмоционально продолжает, буквально разрывая себя на куски. — Я был с ними на протяжении месяцев, смеялся, строил планы, делился мыслями… Я думал, зачем мы вообще воюем, зачем нам разделение на героев и злодеев. Они тоже хотели иметь обычную жизнь, быть счастливыми. Они не заслужили быть убитыми там! — Они могли сдаться… — обескураженно произносит Тодороки. — Чтобы оказаться заточенными в Тартаре? Так они хотя бы были свободными… — Маньяки и преступники, безнаказанно убивающие мирных людей? Таками, ты себя слышишь?! — Не все из них были убийцами! — в сердцах кидает он, садится на корточки, укрываясь красным, и прижимает горячее лицо к прохладным пальцам. — Прости, я… Я знаю, что не должен испытывать сострадания к ним, меня учили этому, но… там, с теми ребятами, я считал себя нужным. Частью чего-то большего. Его вина, что он смешал личное с профессиональным, позволил сентиментальности взять верх. Но Лига тоже, в свою очередь, нужна была Ястребу, чтобы понять, что он не создан для подобной работы. Старатель опускается рядом и заключает его в надёжные объятия, крепко обхватывает вместе с крыльями и ощущает, как Ястреб упирается сжатыми кулаками в грудь, задыхаясь от бессильной злости. — Ты не обязан извиняться за то, что делает тебя человеком. — Зато теперь мои руки по локоть в крови. В их крови, Тодороки, — надтреснуто выдавливает он. И сколько горечи Энджи улавливает в его словах. Что до Старателя, то сам он никогда не задумывался о переживаниях и моральных принципах злодеев, никогда даже и не пытался поставить себя на их место. Любой злодей по определению враг: если ты сделал шаг в бездну, то назад пути уже нет, и никакой стоящий поступок тебя не оправдает. Придётся жить с тяжким грузом на сердце, упрямо пытаться искупить вину, поступая правильно и делая «хорошие вещи». Уж кому, как ни Тодороки, знать об этом. — Ты уже ничего не изменишь, — честно говорит он. — Я не буду пытать тебя, но, надеюсь, то были не совсем поехавшие безнравственные психи? Те, которых ты отпустил? Ястреб, кажется, ухмыляется — как быстро он успокоился — и, положив подбородок на колени озвучивает: — Можешь не волноваться, они никому не навредят. Они сидят так близко, и эта близость столь интимно интригующая, столь открыто несмелая, что Кейго боится шевельнуться и всё испортить. Но Тодороки целует его без горести, без неприязни и без сожалений, будто в последний раз, ненасытно и требовательно, зарывается грубой ладонью в растрёпанные светлые волосы и ощущает, как пальцы Ястреба расстёгивают молнию на куртке. — Что ты им скажешь? — спрашивает он, когда выдаётся секунда на передышку. — Что-нибудь придумаю. Скажу, что не нашёл тебя или что ты оказался сильнее… — Подставишь свою гордость? — улыбается Кейго и скидывает с него верхнюю одежду. — Придётся.***
Позже, часа в четыре утра, Ястреб не спит и разглядывает их ладони — свою, изящно светлую, в крупной мозолистой — трогает продолговатые линии судьбы и жизни, водит по вздутым венам на запястьях, по частым тёмным волоскам и скрытым среди них белым полоскам шрамов. У Тодороки много шрамов — прилично скопилось за всю геройскую карьеру; в основном, они испещряют торс, предплечья и спину, реже — ноги и шею — жизненно важные для героя места. Кейго не успевает их все пересчитать, сбивается и начинает заново. Крылья уютно лежат, зажатые между их телами, остывшие простыни приятно ласкают ноги, и ему совсем не хочется уходить. Он чувствует себя пустым, выжатым, словно переродившимся и неспособным ни на какие эмоции; чувствует, что сейчас как раз тот момент, когда надо начать жить с чистого листа. После, проснувшись, Энджи обнаружит жёлтый листок бумаги, тандзаку, с подписью «Ещё свидимся», а комиссии сообщит, что про-герой Ястреб оказал сопротивление при задержании, и Старатель был вынужден убить его.