поцелуемся?

      — Ну он и мудак, — фыркает Йеннифер, поправляя на себе черный кружевной бюстгальтер. Кружево у него такого насыщенно-красного цвета, что кажется и вовсе черным, но Лютик вблизи рассмотрел, что нет, оно красное. Бордовое. Как цвет вина. Как цвет помады на ее губах.       — Нет, мудак это не о нем. Мудак это почти комплимент, — качает головой Лютик, потирая синяк на своем предплечье от чужой цепкой хватки. Такого же цвета след от помады на его шее.       — Оставь свои грязные фетиши там же, где и свою гордость. Мудак — это оскорбление, — парирует Йеннифер, просовывая палец под подвязку чулков. Тоже черных. Может, красно-черных — Лютик так детально уже не рассматривал.       — Нет, мудак — это сексуально, — продолжает настаивать Лютик, зубами тяня за завязки посреди чашечек лифчика.       — И что ж ты тогда снова от него ушел, если тебя так возбуждают мудаки?       Йеннифер усмехается, и ее острые ногти царапают его плечо. Она упирается каблуком в его бедро. Лютик дергает завязки сильнее, и лифчик расстегивается. У Йеннифер такая хорошая фигура, что Лютик даже немного завидует. Иногда он думает, что будь он женщиной — все было бы легче. Йеннифер бы ему сказала, что будь он женщиной — то забеременел бы от первого симпатичного рыцаря.       Лютик медленно поднимает голову. Его шея и плечи напряжены, когда она снова игриво царапает его. Ее ноготь скользит по кадыку, к губам, поглаживает. Лютик смотрит на нее взглядом подернутым неясной мутной пеленой.       — Потому что Геральт, просящий прощения — более сексуальный фетиш, чем когда он играет в мудака.       Он наваливается на нее сильнее, заслоняя собой комнату. Йеннифер не любит, когда мужчины ведут себя так, будто пытаются затмить собой весь мир. Как будто они пользуются ей, чтобы просто усладить свое эго. Но.       Но не когда так делает Лютик. Лютику не нужно закрывать собой чужой мир, потому что он сам по себе — вселенная. Йеннифер никогда не задавалась вопросом, почему Геральт выбрал Лютика. Она тоже его выбрала.       Лютика бы выбрал любой здравомыслящий человек. Ну, только если у него нет проблем с самооценкой.       — О, да, особенно, как он неловко отводит взгляд, потом начинает пыхтеть, как еж, если ты молчишь больше пяти секунд, — Йеннифер смеется, а потом откидывает голову и тихо стонет. Лютик вылизывает ее грудь жадно и по-звериному нежно. Мнет в руке, поднимается вверх, вылизывает шею. Присасывается почти ласково, лаская языком, тревожа зубами.       От Лютика всегда пахнет ароматическими маслами (каждый раз — новыми), немного деревом. И вечным животным возбуждением и страстью. Лютик такой пылкий любовник, что Йеннифер никогда не надо было прикладывать никаких усилий, чтобы ощущать себя самой сексуальной женщиной в мире. У нее никогда не было с этим проблем, но рядом с Лютиком — ох, рядом с Лютиком она была восхитительна.       — А то, что он думает, что секс с ним — лучшее «прости», о котором мы могли бы мечтать? — Лютик хихикает, щекотя кожу, а потом наваливается сверху, заставляя Йеннифер откинуться всем телом на стол. Ее волосы, рассыпанные по дубу, кажутся чернее самой тьмы. Ее глаза блестят еще не изученным млечным путем.       — Иногда это и вправду так, — соглашается она, пожимая плечами, скрещивая лодыжки за его спиной. Лютик выглядит как статуя со своей бледной идеальной кожей. С его русыми густыми волосами и бледно-розовыми губами. Так хорош, что и вовсе не похож на человека.       — Когда не засыпает сразу после того, как кончит, даже не успев слезть с тебя, — закатывает глаза Лютик, пальцами стаскивая шлевки бюстгальтера, полностью снимая его. Ткань чулок приятно трется о кожу.       — А мне он говорил, что просто со мной ему удается выспаться, — драматично закатывает глаза Йеннифер, а потом опирается на локти и резко целует. Ее губы на вкус — красное вино. И помада. Эта ядовитая красно-черная помада, которая размывается на их ртах.       — Да, мне он то же самое говорит. Но когда лезешь к нему утром, он скажет что-то вроде «дай поспать, я не выспался!». Господи, Геральт, ты постоянно спишь и не высыпаешься, какого хера вообще?!       Йеннифер смеется в его губы, а потом больно кусает за нижнюю и задушенно стонет, когда он оттягивает ткань белья и медленно толкается. Лютик умудряется вмещать в себе страсть и нежность. Он нетороплив, когда это нужно, и дерзок, когда это необходимо. Он горячий и пылкий, будто и не человек вовсе, Лютик — как солнце во всей провонявшей сырой жизни Йеннифер и Геральта.       Иногда, когда он входит в комнату, Йеннифер хочет отвернуться, потому что она слепнет от этого света. Этот яркий свет, струящийся по его коже, капающий на ее бедра, когда они снова ссорятся с Геральтом, и это лучший способ обсудить то, какой Геральт мудила.       Секс — лучший диалог. Ведь вы оба слушаете, и оба стараетесь понять язык друг друга так, как никогда.       А Лютик в этом великолепен. В языке тела.       Ну и с собственным языком у него нет никаких проблем, кстати говоря.       Йеннифер хватается за его волосы почти болезненно, откидывая голову назад, открывая шею. Лютик плавно качает бедрами, а потом срывается и резко дергается вперед так, что Йеннифер едва не съезжает по поверхности стола, но вовремя хватается одной рукой за шею Лютика, другой — за край стола.       — А когда он ворчит, что ты просто все усложняешь? Милый, я умею пользоваться своим языком, я умею говорить, и я не усложняю, — Лютик шепчет горячим дыханием в шею, щекотя кожу, и Йеннифер, жмуря глаза, запрокидывая в блаженстве голову назад, сильнее впиваясь ногтями в его плечо.       — О, да, ты умеешь пользоваться языком, — усмехается Йеннифер, говоря на тяжелом, рваном дыхании, пока он ритмично двигает бедрами. — Он, кстати, тоже.       — Я знаю, — щурится Лютик, опираясь на выпрямленные руки по обе стороны от ее головы. Его волосы липнут ко лбу, лицо раскраснелось. И эти засосы у шеи — перемешанные с засосами Геральта — они идут ему лучше любых украшений.       — Оу. Даже так? — Йеннифер шире открывая глаза, а еще — рот, когда он двигается внезапно резко и глубоко, и она просто задохнется, если не выскажет свой восторг долгим стоном.       — Он очень сильно извинялся, — смеется Лютик, и сам прерывается на стон, когда она сильнее сжимает его в себе, прижимая ближе. Его рука оглаживает нежный живот, поднимается вверх, потирая сосок меж пальцев. Йеннифер закусывает губу и утыкается лбом в его плечо. Лютик пахнет потом, желанием и возбуждением. Немного Геральтом.       — Видишь, он умеет извиняться, когда захочет.       — Поэтому я и сказал, что это более прекрасный фетиш, — фыркает Лютик, протиснув руку под ее спину и прижимая к себе тесно-тесно. Она вздрагивает в его руках от подобной близости, будто бы его члена было недостаточно.       Лютик тычется губами в ее шею, обхватывает губами и прикусывает, вылизывает языком. Этой штуке он научился у Геральта — хотя Йеннифер не берется утверждать. Она вообще сейчас ничего бы утверждать не стала, потому что Лютик едва не вжимается в нее, плотно впечатывается собственными бедрами меж ее ног.       Йеннифер стонет в его руках, царапает его спину и больно-больно кусает за плечи. Этому она точно научилась у Геральта, но только по одной причине — Лютика это заводит еще сильнее.       Лютик искренне удивился после их первого абсолютно случайного пьяного секса: «как так вышло, что я тебя знаю в совокупности двадцать минут, но с какого-то хера ты знаешь все мои эрогенные зоны? ». Йеннифер лишь пожала плечами и отвернулась. Не говорить же ему, Лютику, что Геральт любит трещать о том, какая у Лютика нежная кожа, излучающая тот самый блядский солнечный свет, и как он забавно морщит нос, если погладить за ухом.       Но сейчас Лютик закрывает собой весь мир. Заменяет чужой мир своим собственным. Мир Лютика уютный, знакомый и выученный. Из него не хочется вылезать, не хочется понимать других.       Лютик похож на твою родственную душу, на потерянного брата-близнеца, на твоего лучшего любовника. На собутыльника, на дружка-знакомого, на того парня, который угощает тебя выпивкой.       Лютик напоминает Йеннифер всех самых лучших людей в ее жизни.       И поэтому он умудряется в самом деле заменять ей всех и вся.       Ей даже не хочется Геральта, когда они рядом. Когда он тычется носом в ключичную ямку, переплетает их пальцы и смотрит на нее так, будто бы вот именно ее он искал с детства. Йеннифер старается не смотреть так же в ответ, чтобы не выглядеть глупо.       Ей под стольник, и все эти нюни вышли из моды эдак лет двадцать назад.       Но Лютик сам себе вселенная и правила устанавливает он. Не то чтобы Йеннифер против.       На эти махинации попадается даже Геральт, куда уж тут ей.       Когда она кончает, содрогнувшись всем телом, он толкается глубоко и быстро. Его мышцы напряжены, зубами впивается в нежную шею, ощущая у языка, как бешено бьется ее пульс. Перед глазами все плывет.       А потом они просто одеваются как ни в чем не бывало. Он помогает застегнуть ей бюстгальтер, застегивает на ней корсет. Ему она одеться не помогает, но предлагает вина. Лютик отвечает из-под стола, пытаясь отыскать свои трусы:       — Да, конечно, только сладкое!       — Я знаю.       И она приносит ему сухое. Потому что Лютику, в сущности, похрен что пить. Он сидит и попивает вино со знающим видом, когда Йеннифер садится на стол, упираясь каблуком своих сапог ему в колено, а другая стоит аккурат меж его ног. Она больше не хочет оторвать ему член, поэтому он не напрягается.       — Потом расскажешь, как все прошло, — усмехается Йеннифер, попивая вино.       — Надо бы набухать еще. Хорошенько так. Чтобы он подумал, что я страдал по этому поводу.       — Ты разобьешь ему этим сердце, — закатывает глаза Йеннифер, качая головой. Геральт, может, тот еще мудак, но он не заслужил того, чтобы играли на его чувствах. Они оба — Йеннифер и Лютик — прекрасно знают, что Геральт никогда не хотел становиться причиной их слез или боли.       — Ага! Я знаю! — отвечает он с таким задором, будто готов кончить только от это мысли. И его губы растекаются в мерзкой улыбке, глаза щурятся. Он облизывает губы в предвкушении.       Йеннифер щурится в ответ, поближе подвигая к нему бутылку вина.       Лютик затмевает собой всех бывших и новых в жизни Йеннифер. Все на фоне Лютика кажется таким серым и до смерти скучным, что Йеннифер кажется, будто бы променяв его, Лютика, на кого-то другого, она предаст в первую очередь себя и свое чувство вкуса.       — Ах ты маленький наглый сученыш, — щурится она, а потом ловит его подбородок пальцами и наклоняется, целуя. Лютик пропускает сквозь пальцы ее волосы, накручивая на палец, и снова отпуская.       Губы у Лютика на вкус — вино и разбитое сердце.       — Потом он мне разноется, что ты слишком жесток к нему.       Лютик закатывает глаза и допивает вино залпом, тянясь к бутылке. Йеннифер все еще к нему так близко, что он чувствует ее дыхание на своих губах. Он говорит:       — Сначала доведет меня, а потом «ой, Лютик, что ты грубый такой». А ничего, на хуй иди, например.       Йеннифер смеется, поглаживая его по затылку, когда он пьет прямо с горла. И глаза его блестят чертовщиной, дьявольщиной той, которая прямо из ада лезет. Он смотрит ей в глаза, и Йеннифер кажется, что она только что прикоснулась к прекрасному. Например, к Дьяволу.       Она подпирает подбородок рукой и гладит его по волосам, пока он пьет и что-то говорит. Йеннифер его почти не слушает. Лютик вряд ли хочет, чтобы его кто-то слушал.       Йеннифер целует его в лоб, и Лютик даже не удивлен этой нежности. Он вообще ничему никогда не удивляется, принимая как должное. И все его поведение принимают как должное. Даже когда Лютик ведет себя как скотина последняя, ни Геральт, ни Йеннифер никогда не посмеют оттолкнуть его.       Никто из них в жизни не разобьет ему сердце.       ведь он заменил им мир, всех их бывших и даже самих себя.