(ё)Банный день

Долгожданный, горячий, мокрый, жаркий, такой приятно чистый. Как жаль, что всего один раз в неделю. Банный день. Многодневная грязь смывается мощной струёй, а на измученный тощий зад наконец-то надевается чистое бельё. Он ждал этого не меньше, чем другие, а может быть даже больше. Только последнему чмырю «везёт» с нарядами больше, чем за последнюю неделю «повезло» Юре, обыкновенному духу, ничем не выделяющемуся, кроме как умением горланить по первой же просьбе дедов частушки собственного сочинения. Есть всего три вещи, которые Юрий Щенятков терпеть не может в банном дне. Во-первых, банный день совпадает с парко-хозяйственным днём (пиздец-хуёвым днём). Во-вторых, слишком много голых исхудалых тел на один квадратный метр. Душевых на всех сразу не хватает, а время ограничено: успевай как хочешь, хоть в чужое тело вселяйся, дух. В-третьих... Он выходит из «бани», вполне довольный прошедшими пятью минутами наедине с мочалкой и мылом (не считая, конечно, ещё с десяток чужих ног, рук и детородных органов), и оглядывает лавочку на которой оставил своё чистейшее новое белье. Пустую лавочку. Собственно, это и есть третья неприятная вещь. Чистое белье, которое ему «выдали лишь по доброте душевной», как было сказано в каптёрке часом ранее, бесследно исчезло, испарилось, проебалось. Точнее Юра его проебал, жалкий салабон, несчастная скотина, щенок. Он в отчаянии шлёпается на облупившуюся краску скамейки. Только не паниковать. Сука. Только не подавать виду. Блять. Только не... — Чё расселся, Щенок, — кто-то грубо пихает его в бок, усаживаясь рядом. Этим кем-то оказывается знакомый черпак, Женя, с говорящим прозвищем «Дурь», вполне нормальный парень, по мнению Юры, даже относительно добрый. — Оделся и съебался отсюда, время пошло. Юра подскакивает, натягивая брюки прямо на голое тело, из-за чего тонкая ткань намокает в некоторых местах. Но это ещё не самое страшное, что может произойти. Он оглядывается. Никто на него не смотрит. Кажется, даже Женя уже забыл о том, что сказал несколько мгновений назад. Щенятков одевается уже в более спокойном темпе, и даже умудряется обтереть торс подобием полотенца. Он забирает своё мыло и новое постельное бельё, которые, слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, ещё никто не присвоил, и уходит прочь, в коридор. *** Юре всего восемнадцать было. После школы сгребли в охапку, надышаться не дали, буквально вышвырнули из дома, а куда, кроме как не в армию? Дикие джунгли, ссылка, каторга, тюрьма — повинность, в конце концов. Койку застилать строго по линии, выравнивать по миллиметру. Ремень носить строго на талии, затягивать туго и очень строго. Сапоги чтобы блестели, тоже очень сурово и строго. Если провинился — строго наряд вне очереди. Что такое это «строго»? Со временем становится уже не понятно, где мягко, а где строго. Только тех и видишь, стоят и насмехаются, пока ты пыхтишь и потеешь. Деды. А у них всё одно — хорошо или плохо, огребёшь по пятое число. А те, которые ещё младше своих духов бывают, и вовсе обуревшие. Разные мысли лезут по дороге в каптёрку. Времени подумать немного: от спальной по коридору прямо, мимо дневального, а потом резко направо, и ты на месте. Юра замер, прислушиваясь. За дверью каптёрки вроде тихо. И это пугает. Василий Равинин, здешний каптёр, известен как хитрый, расчётливый индивид. «Кошара». Шесть дней в неделю он отдыхает, а ещё один день следит за тем, как духи выполняют его работу. Изредка он ходит на завтрак, и то для того, чтобы отбирать у молодых масло и редкое печенье. Дедовской компании в принципе достаётся всё самое лучшее — по сроку службы положено. А Равинин тем более дружит с поваром, таким же дедушкой, поэтому никаких холодных каш, супов, похожих на сопли, недоваренной гречи он мог не бояться. Щенятков ещё несколько секунд мнётся у двери. Жутко неудобно ходить с формой на голое тело, как будто и вовсе не прикрыт. А сказать об этом вредному каптёру — ещё неудобней. Он неуверенно стучит и входит, не дожидаясь ответа. Каптёрка встречает его духотой коптилки. Конечно, за час здесь ничего не поменялось, но Юра всё равно окидывает помещение задумчиво-растерянным взглядом, словно оттягивая момент, когда нужно будет взглянуть на Хранителя. Очень много высоких шкафов с длинными стеллажами, какие-то непонятные мешки в углу, чуть мигающая лампочка, стол, по типу того, что стоит на КПП, с кучей бумаг и... — Чё надо, — каптёр поднимает на него прищуренные глаза, — Щенок? Видимо, он был занят чем-то очень важным: ручка застыла над бумагами, поза напряженная, лицо сосредоточенное. Редко увидишь дедушку за такой кропотливой работой, но каптёр есть каптёр, каким бы влиятельным он ни был. И сейчас он явно не в очень хорошем расположении духа. — Да ничего, я потом зайду, — оценив обстановку, Щенятков пытается скрыться с глаз Равинина. Вдруг припахают к работе, ещё чего не хватало в и так загруженную донельзя субботу. Однако его худшие опасения подтверждаются. — Стоять, — пока что достаточно спокойно приказывает каптёр. — Ты что, душара, думал зайдёшь, отвлечёшь дедушку от работы и спокойно съебёшься? — он выходит из-за стола. — Смирно! Щенятков вытягивается по струнке, приняв вразумительное решение не припираться со старшим. Что он точно усвоил за месяц службы, так это то, что чем меньше совершаешь движений в такие моменты, тем больше шанс выйти из воды сухим. По-крайней мере, он вообще существует, в отличие от других ситуаций. Равинин прислоняется к ближайшему шкафу и скептически оглядывает своего гостя, словно придумывая для него какую потяжелей работу. — Ладно, на первый раз тебе повезло, в следующий очко пидорить сорвёшься. А пока что разбирай мешки, — он указывает на ту непонятную серо-зелёную груду, — и смотри, проебёшь что-нибудь — головой отвечать будешь. Я всё помню, — тут он снова обращает свой взгляд на молодого, хитро прищуриваясь. — Приступай. В мешках оказались простыни, наволочки, пододеяльники, хозяйственное мыло в коробочках, погоны, новая партия сапог. Юра вытаскивает простыни, разглаживая руками. Тайком принюхивается. На глазах выступают слёзы. Простыни будто ещё пахнут гражданкой. — Затупок, ты куда кладёшь? — его бьют по рукам и выдёргивают простыни, когда он подходит к шкафу. — Ты чё не видишь? Здесь старые простыни, кран, блять. С горем пополам, но он справляется за час, обойдясь всего парой неодобрительных взглядов от каптёра. — Товарищ дедушка, рядовой Щенок задание выполнил, — Щенятков опять встаёт в стойку смирно. Тело ломит, духота адская, часы на стене показывают девять вечера, за спиной целый день уборочных работ, а он не может спокойно получить один блядский комплект нижнего белья. — Ну что ж, рядовой, вольно, — Равинин, по-видимому, окончил заполнять свой журнал учёта содержимого каптёрки. — Подойди сюда, — он хлопает по краю стола. Щенятков недоверчиво оглядывает этот край, выискивая подвох. — Ну подойди-подойди, — он подходит. — Чего хотел? Юра хотел было сбежать, но спокойно-равнодушное выражение лица старшего давало надежду, что, может быть, у него получится выпросить свою белугу. Если очень хорошо попросить. Можно даже не новую, но хотя бы что-то. — Ну... — он промямлил что-то, сам себя не поняв. Равинин опять нахмурился и пододвинулся чуть ближе. — Сиську изо рта вынь и скажи нормально. «Сиську вынь». Сам на два года старше, а сиську вынуть Юре надо. — Я... проебал белугу. — Да ты что, — каптёр улыбается вроде бы понимающе, а Юра чувствует чью-то ладонь у себя на пояснице. — Что же ты у меня-то забыл, Щенок? Щенок смотрит на него умоляюще, не зная, что отвечать и чего ждать дальше. Ладонь плавно сползает на ягодицы. Молодой напрягается, но не дёргается. Никаких лишних движений. — А, пёс?! — Равинин отвешивает ему смачный шлепок, так что Юра на мгновение теряет чувствительность своей пятой точки. — Отвечать надо, когда дедушка спрашивает! Зад обдаёт болезненным жаром после удара. Щенятков упирается руками в стол и шумно выдыхает. Чудом собрав мысли в единую стайку, глядя прямо перед собой в одну точку на стене, он выпяливает одним духом: — Я просто подумал, что вы снова будете добры и выдадите мне новый комплект! Лицо Равинина вытянулось. Он медленно встаёт. Опешив от собственной наглости, Юра с опаской заглядывает ему в лицо: желваки ходят туда-сюда, в глазах мелькнуло что-то нездорово весёлое. В конце концов, на лице появляется подобие улыбки, которую Юра почему-то воспринимает как плохой знак. Равинин приобнимает его за плечи, притягивая к себе типично братским движением. — Вот, значит, какие дела... — загадочно тянет он, не желая сразу раскрывать все свои помыслы. Юра делает микроскопическое движение в сторону, что не уходит от внимания опытного Равинина. Он спускает руку на талию духа и подминает его себе прямо под бок. — А не обманываешь ли ты меня? Может решил воспользоваться ситуацией и раздобыть штанишки для какого-нибудь обосранного салабона, кореша твоего? — Нет, я... — Юра на мгновение задыхается, стараясь оправдаться. — Надо бы проверить, — его резко припечатывают к столу, утыкая лицом в документы. Щенятков начинает дергаться, стараясь освободиться, и тут же получает мощный удар по ребру. Изо рта вырывается неожиданный крик, который он не успел проглотить. За крик его награждают вторым сокрушительным ударом, уже по спине, и в этот раз Юра сдерживается изо всех сил, стискивая края стола ладонями и прикусывая губы. Его теория о лишних движениях во время взаимодействий с дедами опять подтверждается. Некоторое время они находятся в тишине — подрагивающий Щенятков, уже сам себя прижимающий к столу, и нависший над ним Равинин, пока что не делающий ничего слишком страшного. Пока что. — Успокоился? — Юра судорожно кивает несколько раз. — Ну так вот, слушай. Я обязан вести учёт всех вещей, попадающих сюда и пропадающих отсюда, понятно? Понятно, я спрашиваю?! — снова череда коротких кивков. — Представь себе, что здесь останется, если я буду каждому чмырю направо и налево раздавать шмотьё, — каптёр делает многозначительную паузу. — Поэтому я обязан проверить наличие на тебе трусишек. Юра не видит, но чувствует язвительную ухмылку. Равинин мучительно медленно приподнимает духовской выглаженный китель, как бы случайно проведя руками по пояснице. Важная медлительность дедушки начинает вымораживать Щеняткова, он уже готов был сам стянуть с себя несчастную форму и показать свой голый зад всем, кому надо, но вот Равинин касается ремня и становится совсем уже не весело. Он резко стягивает штаны с Юры. Перед взором предстают бледные округлые ягодицы молодого, все ещё красноватые после удара. Не сдержавшись, он проводит шершавой ладонью по мягкой коже, заставляя духа тревожно заёрзать и обернуться. — Всё, ты же проверил, — тявкает Юра, как вдруг начавшуюся было речь прерывает жадный шлёпающий захват ягодицы. Каптёр мнёт её, словно пластилин, уже совершенно не заботясь о том, что наговорил ранее. — Проверить-то проверил, а вот за предоставление дополнительного снаряжения надо платить, Щенок ты драный, — он раздвигает ягодицы и прижимается тазом. У Юры сводит ноги и почему-то челюсть от ужаса. Он никак не ожидал, что всё так обернётся, что что-то набухшее и продолговатое будет вжиматься прямо ему в зад. Каптёр начинает тяжело дышать и терять контроль над собой. Почему-то изогнувшееся худое тело духа, распластанное на столе, стало сейчас столь вожделенным, что в глазах темнеет. Он трётся пульсирующим членом о тощий зад под собой, и его это безумно заводит. В районе ширинки на брюках появляется влажное пятно, в животе щекотка, а к горлу подступает комок. Равинин дрожащими руками переворачивает остолбеневшего и потерянного Юру на спину. — Будешь платить? — низким от исступления голосом спрашивает каптёр, скорее просто так, чем ожидая услышать какой-либо вразумительный ответ. Юра встречается с его пьяным горячим взглядом. По телу проходит незваный трепет. Он отворачивает лицо, не выдерживая пристального напора. — Смотри мне в глаза! — Равинин раздвигает его ноги и по-хозяйски придвигает к себе ещё ближе, прижимает, стискивает как игрушку, впиваясь в бёдра ногтями. На его покрасневшее лицо спадает тёмная чёлка, отросшая за время службы. Щенятков пытается сделать какие-то движения, выбраться из плена, но получается совсем вяло, как-то мутно. Тело не слушается, вымученное, перенапрягшееся, оно не хочет слушаться хозяина, лишь подчиниться другому телу, оставить всё как есть и плыть по течению, отдавшись в похотливые руки каптёра. Сам Щенятков последними своими огрызками разума понимает, что всё пошло наперекосяк, что надо бежать, пока не случилось непоправимое. Надо просто оттолкнуть, к двери и никогда не возвращаться, и всю службу избегать и прятаться. Получается только слегка сжать коленями бёдра Равинина. «Нарушать приказы нельзя», — настойчиво бьётся о черепную коробку, и Юра остаётся. Но приказа остаться не было. Равинин расстёгивает несколько пуговиц на кителе духа, обнажая белёсую грудь с розовыми затвердевшими сосками, размашисто проводит ладонями по торсу, вызывая столп мурашек и учащённое дыхание. Юра извивается и пыхтит, когда руки каптёра начинают сжимать его бока, самую нежную (почти) часть тела. Однако Равинин быстро прекращает возиться с ним, задирая китель Щеняткова до самой шеи и засовывая ткань ему в рот, попутно расстёгивая у себя ширинку, изнутри всю покрытую выделениями. Он словно в лихорадке дёргает пальцами, когда одна пуговица отказывается расстёгиваться. Юра стискивает зубами китель и приподнимается на локтях, опуская глаза на покрасневший, стоящий колом член каптёра, находящийся непозволительно близко к маленькой сжавшейся дырочке духа. Капелька сознания вдруг отражается в округлившихся щенячьих глазах, и Юра пытается отползти, скользя локтями по покрытой лаком поверхности стола. Все документы под ним давно смялись, но Равинину уже наплевать, он проводит горячей ладонью между сжавшимися половинками задницы. Юра от внезапности разжимает зубы и издаёт непонятный шумный звук, полувздох-полустон. Он уже сам давно возбудился и намок, как последняя сука, и старший это заметил. Смазка стекает по члену как мёд по сотам, нервы завязываются в узел, любое прикосновение как электрический разряд, всё бурлит, всё кипит, в голове туман. Юра стонет даже не потому, что у него в дырке всё ходуном ходит и сводит пальцы, а скорее от небывалого возбуждения. Он конвульсивно сжимает стенки ануса вокруг пальцев Равинина, а тот засовывает их всё глубже и глубже, пока ладонь не упирается в ягодицы. Резко вытаскивает, от чего из духа вырывается сдавленное мычание. Член начинает покалывать от воздержания, и каптёр спешно приставляет его к юриному саднящему почти не растянутому отверстию. Щенятков глухо давится и царапает грудь от пронзившей его адской боли, тут же перекрывшей всё наслаждение огромной колючей волной. Равинин входит до конца и вовремя закрывает ему рот ладонью, не давая крику вырваться на свободу. Молодой надрывно стонет и жмурится, пачкая ладонь деда слезами и слюнями. Он надрывисто дёргает задом, пытаясь отодвинуться, вытащить член, но становится только больнее. — Да успокойся ты, блять, щас пройдёт! — каптёр пытается удержать его без движения, свободной рукой надавливая на напрягшийся живот духа. Молодой оттаскивает ладонь со своего лица. — Б-больно, Вася, больно! — взвывает он, дёргаясь в такт бешено стучащему сердцу, забыв, чей член находится сейчас в нём. Равинин ничего не отвечает, с натянутой невозмутимостью дожидаясь пока дух успокоится и перестанет елозить. Юра начинает хрипеть, перемешивая жалобный скулёж с рыданиями. Лишь спустя две минуты истерики он успокаивается достаточно для того, чтобы понять, что худо-бедно привык к инородному телу в заднице. Равинин ещё несколько секунд медлит, прежде чем снова начать движение. Сначала осторожно (конечно же не потому что боится причинить боль, а потому что не хочет, чтобы дух опять орал на всю каптёрку и собрал здесь всю казарму), потом всё быстрее и быстрее, склонившись над Юрой, наблюдая, как изгибаются его брови и бегают мутные глаза. На мгновение в нём возникает странное желание приблизиться к чужому лицу, но он моментально подавляет его, ускоряя темп движений. Вздохи становятся громче, глаза закатываются, Юра раскидывает руки в разные стороны, сжимая и разжимая кулаки. Всё ещё больно, но уже намного меньше. Равинин всё же наклоняется, обхватывая ладонями щеки Юры, и укладывает голову ему на грудь, щекоча чужие соски тёплым дыханием. Юра откидывает голову назад и позволяет себе прильнуть к старшему, заключив в объятия, сминая ткань его кителя между пальцев. Они оба стонут, один с хрипотцой и одышкой, другой низко и протяжно, Юра протискивает ладонь между их тел, начиная надрачивать себе и пачкая живот старшего секретом. Он изо всех сил сдавливает Равинина между бёдер, выстанывая что-то вроде «Нет-нет-нет, я не...», и кончает в ту же секунду, сжимая мышцы ануса вокруг члена каптёра. Равинин поднимает корпус, мельком оглядывая запачканные чужой спермой свои торс и китель. — Ну ты... ах, — дырочка Юры сжимается и пульсирует, — пидорас. Ты меня запачкал, гад. Он тоже кончает после нескольких неровных дёрганных толчков, зажмурившись и гортанно зыкнув, заливая мягкие стенки горячей жидкостью, отчего Юра снова чувствует приятную дрожь. Член выходит из него, вымазанный спермой, всё ещё стоящий. Юру грубо стаскивают со стола вместе с какими-то бумагами и заставляют вылизать всё. Он обсасывает член и проглатывает чужую сперму, и начинает вылизывать живот Равинина, очищая его от собственной спермы. Мышцы под языком напрягаются и двигаются. Равинин прижимает голову Юры к своему члену и яростно трётся о чужие щёки, нос, губы, лоб. Наконец, удовлетворившись полностью, он отпускает его, а сам падает на стул, разомлев и обмякнув. Дрожащие ноги не выдерживают вес Юры, и он падает рядом, на пол. Они сидят так несколько минут и просто дышат в унисон. Наконец, каптёр встаёт первый, пряча член в штаны и оттирая капельки спермы с кителя. — Э, душара, подъём, — он подпинывает Юру кончиком сапога. Юра апатично моргает. Дедушка наклоняется к нему, заглядывая в лицо. — Я сказал «подъём», ты чё, закипел? — он несколько раз с душой бьёт его по щекам, и только тогда дух прочухивается. Он встаёт кое-как на ватных ногах, хватаясь за стол, и обнаруживает под собой лужицу спермы, вытекшей из зада. Виновато смотрит на старшего. Он реагирует на удивление спокойно, сев на своё место, как ни в чём не бывало: — Убери. Юра оглядывается в поиске какой-нибудь ненужной тряпки, попутно натягивая на себя брюки и втирая свою сперму себе в живот. — Нет-нет, — каптёр улыбается, — ты не понял, салабон. Убирай языком. Сначала Щенятков хотел было возмутиться и начать спорить, почувствовав себя храбрым после акта совокупления, однако лицо Равинина уже начинало приобретать то мрачновато-нахальное выражение, сопутствующее его титулу дедушки, а это значит, что Юра либо вылизывает это всё, либо получает крепкого пенделя и вылизывает со слезами на глазах. Ничего не осталось, кроме как, поморщившись, собрать языком эту холодную, начавшую застывать жижу. Юра с трудом перебарывает рвотный рефлекс и проглатывает. — Бельё возьми из шкафа, — каптёр записывает в книжку его имя и дату. — Роспись поставь. Свободен. Щенятков прижимает к себе заветные белые ткани, выбрав самые лучшие из тех, что увидел на стеллаже, и косолапо направляется к двери. — А ну, подожди-ка, — Юра оборачивается. Каптёр долго роется у себя в кармане. — На. Он кидает ему что-то блестящее. Юра ловит и, не глядя в кулак, скрывается за дверью. По пути в умывальную комнату он разжимает пальцы. Конфетка.