A View From a Barricade

— Мариус! Перевозбуждение Курфейрака, вызванное безопасным возвращением друга, казалось, сокрушало все на своем пути. Тогда как его друзья часто видели его в приподнятом настроении, Мариусу не часто приходилось сталкиваться с общительностью Курфейрака, и каждый раз ему было в новинку почти что насильно становиться центром национального праздника. — Ты спас баррикаду!!! Комбефер наблюдал за ними с безопасного расстояния, сначала уточняя, что подрыв баррикады точно отменяется, затем — слушая отчёт об убитых. Баорель не справился. Отрезвляющая новость ударила по «Друзьям» сильнее, чем по остальным волонтерам: другие знали, что понесут потери, но потеря одного из предводителей чувствовалась куда острее. — Где Жеан? — крикнул Комбефер. — Здесь! — Жеан выступил вперёд, но тут же остановился и побледнел при виде Баореля. — Что… Но он же… — он с трудом старался подобрать нужные слова, и его руки тряслись, когда он дотронулся до ещё теплого, истекающего кровью тела Баореля. Комбефер вежливо отвернулся, тревожно думая о том, как преподнести это Анжольрасу, но их предводителя нигде не было видно. Ниша за баррикадой, в которой он должен был находиться, была пустой, а на земле виднелись следы крови. Комбефер почувствовал, как у него засосало под ложечкой. — Курфейрак? — позвал он. Он все ещё говорил с Мариусом, но повторный, более отчаянный крик Комбефера заставил его обернуться. — Чего там? — Где Анжольрас? — Да вон та… — Курфейрак заглянул в нишу, затем метнул взгляд на добровольцев, на окно «Коринфа», прошёлся по всем щелям баррикады и остановился только тогда, когда со второго этажа кабачка раздался голос Фейи. Фейи кричал имя Анжольраса, но таким тоном, что у Комбефера тут же возникли скверные предчувствия. Рука за рукой, он взобрался наверх баррикады, ожидая увидеть расстрельную команду, или что-то в этом роде. Он почти хотел, чтобы это было так. Если на свете и был человек, точно знавший все риски, связанные с революцией, то это был Анжольрас. Он изучил достаточно истории, кучу всего о гражданских смутах, чтобы не знать о последствиях провала или победы. Он был не только надеющимся оптимистом, но и прагматиком, когда дело касалось определенных закономерностей. Повези им с революцией, всё ещё оставался шанс, что на новенькую Республику снова нападут, и у них снова отнимут победу. Его больше занимали последствия возможного поражения. Ему было хорошо известно, что шансы на успех были весьма высоки, но всегда присутствует доля риска: риск, что народ может не подняться, что они все станут мучениками, падшими во имя тех, кто побоялся сражаться. Его попросту не волновал риск. Если они потерпят поражение, его либо убьют, либо закроют в тюрьме, скорее всего — до конца его дней. Свобода народа стоила его жизни. Она стоила многих жизней, так как она заключала в себе жизни куда более многих людей, чем тех, кто был на баррикаде, и даже больше, чем всех жителей Франции. Это будет заявлением, которое услышит целый мир. Движение, выступавшее против гнёта монархии, которое упрямо заявит тем, кто стремится управлять другими, что человечество переродилось, и отвергает её цепи. Поэтому, жизнь Анжольраса тесно граничила с высоким риском. Ему приходилось участвовать в потасовках, и он защищал свои слова так же яро, как и свою личность. Он зачастую был непрошеным гостем на многих сборищах, и ему приходилось бы резко подчеркивать свои позиции, в случаях, если требовалось сделать ноги. Вкратце, у него был высокий болевой порог. Минусы? Ему не доставало массы тела. Он мог сражаться, и сражаться изо всех сил. Серьёзный удар с его стороны мог сломать кости, если он знал, куда его приземлить: а он натренировался, чтобы точно знать, куда его приземлить. Но даже он не мог сопротивляться натиску куда более крупных мужчин. Эта несправедливость не была связана со свободой человечества, но имела полное отношение к его личной свободе этой ночью. В рестроспекции, было совсем не важно, как именно его умыкнули с баррикады. Его вытащили оттуда — и когда сознание вернулось к нему, он обнаружил, что ему завязали глаза. Он ждал, когда расстрельная команда громогласно зачитает приговор перед тем, как его жизнь закончится. Вместо этого, чья-то рука схватила его за подбородок. Пальцы грубо вцепились в его челюсть, насильно открывая ему рот. Поначалу, он совершенно не понимал, что именно пихают ему в рот, но специфический мускусный запах, тот, который так стойко ассоциировался с понятием «мужчина», и ощущение от проклятого предмета, который пихали ему в горло, тут же поверг его в состояние шока. Смерть была одним делом. Это то, с чем бы он хотел встретиться лицом к лицу. Такого рода унижение было чем-то иным. Он ничего не боялся этой ночью; немного — за жизни своих друзей, но ни капли — за свою собственную, но здесь и сейчас, страх подступал к нему, принося с собой тошноту и бог знает что ещё. — Укусишь — располосуем горло твоему дружку. Слова были прозвучали почти весело. Это было совсем не то, чего ожидал Анжольрас, учитывая, что с ним сейчас делали. Когда один человек вторгается в пространство другого, разве его голос не должен звучать хрипло? Угрожающе? И самое худшее, не должны они угрожать физической расправой ему, а не его товарищу? Но они знали его лучше, чтобы угрожать свернуть его собственную шею. И это заставляло его кровь стынуть в жилах. И он не осмелился укусить; даже когда мужчина вонзился в его горло, хватая его за волосы, чтобы удержать голову на месте. Под повязкой, Анжольрас зажмурился, надеясь, что все это вскоре закончится. Если рядом с ним был кто-то ещё, их жизнь зависела от его послушания. Конечно, если не случится еще что-нибудь — либо с другой стороны баррикады, либо другое счастливое обстоятельство. Подыгрывать. Это все, что он мог делать. Хотя он не смог удержаться от кашля, выплевывая семя мужчины, так как его заставили встать на ладони и колени после того, как противник покончил с его ртом. Затем появилась верёвка. Он мог сказать им, что будет повиноваться, что он сделает все, что от него требуется, но он знал, что ему не поверят. Он не видел, к чему его привязывают; он видел только то, что его руки и ноги крепко зажали верёвкой, и на его тело опустились другие руки, заставив его вздрогнуть. Появился нож, прорезая темный жилет и рубашку; затем лезвие слегка наклонили, врезая его в кожу. Порезы вспыхнули через секунду: лезвие превосходно заточили. Он почувствовал, как кровь выбегает из порезов, а затем — как что-то омерзительно-влажное хлопает по ране. Их голоса становились громче и громче, пока он не смог различить их совсем отчётливо на фоне гудящей в голове крови. — Ты всегда был садистским ублюдком. Смех. Он не узнавал голоса; затем нож вернулся, и в этот раз он не смог сдержать крика, пронзающего его горло, когда ожог от лезвия усилился раз в десять. Нож двигался в заданном направлении, сдержано, динамично. Он врезался в бледное совершенство груди Анжольраса, минуя сосок. Иногда он чувствовал на коже чей-то язык. Большую часть времени, его тело обдавал прохладный воздух. Анжольрас не мог сказать точно, что именно с ним делали. Наверно, какое-то слово. Отметины были слишком точными, чтобы быть просто хаотичным набором порезов. Затем нож исчез, и Анжольрас снова почувствовал боль в горле. Он попытался повернуть голову, но всё равно ничего не видел. Мокрое ощущение, обдавшее его кожу, на этот раз не имело отношения к языкам. Его руки и ноги наконец перестали трогать, но он недолго наслаждался свободой. Струя жидкости, ударившая ему в грудь, жгла сильнее, чем нож, и на этот раз он сжал зубы, боясь, чтобы жидкость не попала в рот. — Самое оно для мятежника. Зловоние мочи наполнило воздух, и Анжольрас напрягся в своих путах, постепенно отвергая идею, что в их лапах есть кто-то еще из его товарищей. Курфейрак сделался зелёным. — Сделай… Что-нибудь, — он сдавленно сказал Комбеферу. Его голос был таким же далёким для Анжольраса, как Анжольрас — для них. Комбефер перебирал различные сценарии в голове. Они могли пристрелить гвардейцев, окружавших Анжольраса, но промахнись они хотя бы единожды, Анжольраса тут же застрелят. Кроме того, из-за завесы напалма было трудно сказать, сколько их там было. Такая ситуация никогда не приходила им в голову. Это была нерушимая идея — никогда не бросать своих, за исключением, когда нужно было бросить своего, чтобы самому остаться в живых и перестрелять тех, кто собирался пристрелить «брошенного». Но это… То, что они делали, противоречило всем правилам в голове Комбефера. Он мог справиться с жестокостью на баррикаде. Он мог пережить потери, которые, как он знал, неизбежны. Но криков Анжольраса он вынести не мог. Они не были нормальными, это не были крики болезненной агонии, не совсем так. В них было что-то звериное; Комбефер отвернулся к Жеану, бледному, как полотно. — Заложник! — выпалил Комбефер. — Приведите чёртового заложника! Заключим сделку. Жеан не шевельнулся. У них с Баорелем было прошлое, и потеря любовника убила его — в то время как он смотрел на ужас, творившийся по другую сторону баррикады. По его щекам бежали слёзы. — Жеан! — его голос прозвучал резко и кратко, но это привлекло внимание Жеана. — Заложник в «Коринфе»! Шпион! Приведи его сюда, и мы заключим сделку! Жеан едва заметно кивнул, но все же отпустил Баореля и бросился к кафе. Комбефер глянул на Курфейрака, наблюдавшего за сценой, подняв ружьё. Его руки тряслись, и Комбефер надеялся, что он не начнёт стрельбу. Через силу, он заставил себя повернуться обратно к баррикаде. Его ни о чём не спрашивали. Это было самой чудовищной частью испытания. Ему никто ничего не говорил. Они не спрашивали, сколько у них было добровольцев; сколько боеприпасов осталось, сколько ружей. Они не спрашивали его про шпиона, которого они поймали и который всё ещё был у них в плену. Когда слова всё-таки звучали, это были хвалебные отзывы друг другу — всё тем же довольным тоном, как будто они праздновали какую-то другую мелкую победу, а не то, что они делали. Нож снова появился — на этот раз, разрезая его штаны. Нож врезался в кожу на его левом бедре, но он ждал чего-то подобного. Спустя какое-то время, его тело привыкло к боли. Либо так, либо он бы отключился из-за болевого шока. Комбефер бы сказал, что его разум дистанцировался от происходящих ужасов, но Анжольрас не хотел слышать голос Комбефера в своей голове сейчас. Комбефер бы не осудил его, но он бы… Сочувствовал. Жалел его. Он бы очень, очень сожалел о том, что случилось с его другом, но Анжольрас мог фокусироваться только на том, что происходило сейчас, а не на многочисленных «если». Был слишком велик шанс, что он не доживёт до конца ночи, и его смерть просто растягивали. Последняя пытка для лидера баррикады. Пытался ли он отвлечь себя этими мыслями? Яростный шлепок по лицу выбил его из размышлений и вернул к реальности. — Добро пожаловать обратно. Он не успел отреагировать, когда новая боль, более мерзкая, и направленная намного ниже его лица, пронзила его. Его рот открылся, но он не издал ни звука. Его как-будто медленно душило, начиная от лёгких и заканчивая где-то в пищеводе. Он едва мог дышать, когда человек установил жёсткий ритм, которому он едва ли мог следовать, даже если бы он был бы добровольным участником. Всё его существо наполнилось новыми ощущениями, и первое, что усвоил его мозг, было не не только то, что происходящее было реальным, но и то, что оно было абсолютно позорным. Не то, что он осуждал своих друзей за их земные удовольствия. Он не косился на святую троицу Жоли и Боссюэ с Мюзикеттой; его не волновали Баорель и Жеан. Он отмахивался от неуклюжих намёков Грантера, но они никогда не возмущали его. Люди оставались людьми, и все заслуживали право на личную жизнь. Но секс, проще говоря, попросту был не для него. Он не считал этот акт безвкусным — скорее просто отвлекающим. Он всегда бы нашел ещё что-то, чем бы он предпочел заняться, если бы собрался предаться плотским утехам. Он предпочёл бы ограничиться самообразованием вместо того, чтобы часами уламывать кого-то, гоняться за каким-то оргазмом, который длился секунды и после которого ещё и приходилось убирать. Просто потеря времени. Теперь, это было куда больше, чем надругательство над его телом. Это было надругательством над всем его существом, его разумом, над выборами, которые он сделал для себя. Для человека, который мало заботился о своем благополучии в угоду службе Республике, Анжольрас очень заботился о своих собственных правах. Это было насилие, которое Анжольрас никогда не рассматривал в отношении себя, но сейчас его попросту ткнули в это лицом. Каждое движение, каждый порыв боли, всё это являлось насилием над тем, что он считал своей чистотой. Он готовил себя к бою, ко всему, что могло повредить Республике. Всего за несколько движений, его защита разлетелась на части. Так же, как остальная часть его тела, как будто нападавший хотел разорвать его на две половины. Он не мог кричать, даже когда надругательство закончилось, и холодная жидкость наполнила его изнутри. Боль осела в его сердце, как увесистый якорь, когда другой мужчина занял позицию, и Анжольрас сжал зубы, когда надругательство повторилось. Нож дотронулся до его вялого члена. — Кажется, ему не особо в кайф. Снова, слова не предназначались ему. Несмотря на это, он не смел пошевелиться, за исключением силы человека, ритмично толкающего его взад и вперёд. — Если он не наслаждается, ему не нужен член, так ведь? Новая волна страха прошлась по телу Анжольраса, и все же, с ней пришло своего рода облегчение. Да, просто отрежьте его, подумал он. И дайте мне истечь кровью. Это не будет достойной смертью, и он сам удивился своим мыслям, но над его головой раздался громкий смех, и нож исчез. Чья-то рука схватила его за волосы и запрокинула его голову, и он не смел противиться. Его рот снова насильно открыли, и он знал, что случится дальше. Снова, у него возник соблазн укусить, когда мужчина заполнит его рот, но это ни к чему не приведёт. Один раненый мужчина — какую разницу это составит? И зачем это делать? Его уже лишили его достоинства. Он не мог шевелить конечностями, над его телом всё еще издевались, его все ещё заполняли изнутри, а липкая жидкость, стекающая по его ногам, была не только семенем. Как он мог это изменить? — Придержи-ка его вот так. Как будто он куда-то собирался. Ах, сарказм. Кажется, включился защитный механизм. Его горло вдруг сжали железной хваткой, заставляя глаза Анжольраса расшириться за повязкой. Сначала, он поприветствовал резкое сжатие дыхательного тракта, надеясь на скорое забвение. Он не имел понятия, что именно заставило сработать его инстинкт самосохранения, но когда он начал терять сознание, его тело начало инстинктивно бороться против нового нападения. Его тело дёрнулось и толкнуло путы. Его ноги толкнули ляжки нападавшего, которому пришлось прекратить удушение. Голова Анжольраса бы тоже двигалась, если бы не член в его горле. Его зубы начали сжиматься, заставляя мужчину быстро высунуть из его рта. — Предупреждай в следующий раз! Анжольрас не испытал облегчения, когда ему удалось избавиться от мерзкого вкуса во рту. Он всё еще не мог дышать, и он открыл рот, чтобы попытаться вздохнуть или закричать, когда все мышцы его тела дрожали от напряжения. — Да, о да… Мужчина внутри него кончил, одновременно высовывая член — всё для того, чтобы устроить больший беспорядок между ног Анжольраса. Когда он кончил, он ослабил хватку вокруг горла Анжольраса, заставляя его лихорадочно вдыхать и кашлять, чтобы поймать больше воздуха. Его лёгкие горели так же, как его грудь и нижняя часть его тела. — Давай сюда ковш. Приказ относился не к нему — и Анжольрас продолжал оставаться в неведении, что этим людям было нужно, и было ли им нужно что-нибудь вообще. Не то, что он бы охотно выдал им имена и информацию, но если бы они спросили, может, это всё было бы хоть как-то оправдано, и тогда… И что тогда? Какая разница, чего они хотели? Он пытался найти смысл в совершенно нелогичной ситуации. Алкоголь снова обжёг его раны. Его появление было так внезапно, что Анжольрас испустил истошный вопль, когда субстанция попала в его раны, смешиваясь с мочой, и его чуть не вырвало от одного только запаха. У него не было времени, чтобы оправиться от боли, когда к его коже прижали раскаленный ковш, заставляя открытые раны подниматься из-за присасывания и жара. — Вижу, ты хочешь ему эти отметины на постояночку? — Чтобы его можно было опознать, когда всё это закончится. Анжольрас едва мог их слышать из-за своих собственных криков. На его грудь вылили еще алкоголя, особенно на исполосованную ножом часть, и затем к коже снова прижали жаровню. Путы всё ещё крепко держали его, когда его тело выворачивалось из стороны в сторону, пытаясь избежать наступления чего-то, о чем он даже не знал. Снова раздался смех, когда третий мужчина устроился между его ног. Теперь было труднее войти, так как его тело сделалось напряженнее и упрямее. Резкие движения человека внутри только усиливали его агонию, но он всё равно не мог расслабиться, даже чтобы избавить себя от лишней боли. Его крики — вначале резкие — снова сделались приглушенными, так как его горло снова начало опухать. Анжольрас даже не заметил, когда на него перестали лить алкоголь. Его разум был истощен. Его тело не могло перестать трястись. — Кажется, ему до нас нет дела. Анжольрас резко дёрнулся под мужчиной, неспособный двигаться из-за верёвок и боли. — Пожалуйста, — проговорил он наконец ломающимся из-за долгих криков голосом. Он даже не знал, о чем просил — однако, милосердие было бы безопасной ставкой. Вместо него, Анжольрас почувствовал на своей и без того изувеченной коже тяжелый ремень, заставляющий его испустить еще несколько криков, пока он не почувствовал во рту привкус крови. Ремень опускался снова и снова, оставляя красные рубцы на обожжённой, открытой и сырой коже, задевая его живот и заставляя связанного корчиться от боли на земле. Было тщетным пытаться укрыться, но Анжольрас все ещё боролся с болью так же яростно, как с забвением, которое постоянно угрожало ему пятнами перед глазами. — Они хотят сделку? Это был вопрос, но как и всё остальное, слова были адресованы не Анжольрасу, которому выпала короткая передышка, пока гвардейцы переговаривались между собой. — Шпион. Всё, что Анжольрас смог уловить, это то, что те на баррикаде хотели сделки, и он вцепился в эти два кусочка информации. Его друзья живы, и они знают, что он в плену. Всё остальное не имело значения. — Скажи им «нет». Его сердце упало. Конечно, шпион. Конечно, их собственный… — Мы очень уж наслаждаемся их маленькой революцией тут. Они не хотят сделки. Как стратег, Анжольрас не мог винить их. Чего стоил один шпион против лидера баррикады? На той стороне грозил упадок духа, их срочное желание вернуть его обратно, а жизнь шпиона… Когда повстанцы поймут, что им ничего не светит взамен, они только потратят боеприпасы на его голову. Анжольрас хорошо осознавал риски. Его ноги нельзя было раздвинуть ещё шире, чем они уже были, открывая почти всё от пояса и ниже. Он мог чувствовать запах собственной крови и обожжённой кожи, алкоголь, и мочу. Он не мог видеть себя, но он знал, что наверняка выглядит как омерзительный бардак. Беспокоиться об этом было сложно. Беспокоиться о своей жизни становилось ещё сложнее. Когда очередной человек занял место между его бедер, Анжольрас едва мог приготовиться к следующему изнасилованию. Однако, вместо члена, в него засунули что-то длинное, тонкое, и холодное. — Ставлю на то, что они трахали друг друга такими, — сказал чей-то голос. Будучи опытным стрелком, Анжольрас точно знал, что именно поместили внутрь него, и инстинктивно напрягся. Одно неверное движение. Неисправный спусковой крючок. Почему они делали это? Зачем они вообще делали это с ним? Что они хотели из этого извлечь? Ствол продолжал двигаться, принося с собой новую форму тошноты. Хватило бы одного неверного движения. Умер бы ли он от этого? Он не был уверен. Размышления вышли наружу тихим всхлипом: слабый протест мирно уходить в тишину ночи. Он не смел пошевелиться, не смел дёргаться; всё, что он мог сделать, это попытаться заставить их поверить, что они победили. Но правда ли они победили? Что им на самом деле было нужно? Денонсация баррикады и Республики? Если так, Анжольрас не мог им этого дать. — Кажется, это ему нравится. Ружьё толкнули вперёд, слишком грубо, слишком глубоко; раздался новый резкий крик боли, а за ним — сломленный всхлип. — Упс. Они собирались убить его; понемножку, кусочек за кусочком. Они собирались убить его, начиная с нижних областей, медленно двигаясь вверх, к последней, избавительной пуле в его мозг. Анжольрас внезапно осознал это, и сохранял полную уверенность, когда из него вытащили ружье. — Думаю, он заслужил маленькую награду за это. Его руки отвязали от того, к чему он был привязан, но ненадолго: мужчина крепко связал его руки за спиной и заставил его подняться. Мускулы в его ногах сопротивлялись движению, а прилив крови к коже вызвал новую волну боли, когда его кожа двигалась при каждом прикосновении. Анжольраса тошнило. Его ноги всё ещё были расставлены в стороны, когда его заставили опуститься на колени; его держало как минимум двое мужчин. Он чувствовал, как из него вытекает кровь и другие жидкости. Кто-то схватил его за волосы, заставляя его голову держаться прямо. У него был бы почти дерзкий вид, если бы его тело не тряслось. — А это что? — Новое изобретение. К нам попало от того парня. Путешествующий торговец, кажется. Чей-то рот склонился к его уху: — Не забудь улыбаться. Его ягодицы раздвинули, и в его тело вставили ещё один холодный металлический стержень. Не ружье, он знал. Это было совсем не похоже на ружье. Это что-то было слишком тонким, и, после того, как его телом воспользовались все, этот предмет был почти облегчением. Повязку резко сорвали с его лица, и в его глаза ударил яркий свет. В воздухе всё ещё висела плотная завеса напалма, и всё же он мог легко различить очертания баррикады. Он стоял к ней лицом. Стыд почти уничтожил его. Это привело его на край опасной пропасти, и он не был в состоянии ни моргнуть, ни отвернуться. Он знал, что его друзья были там. Он знал, что они были живы. Он знал, что они смотрели. Смотрели всё это время. Были свидетелями всего произошедшего, его порочности. Они смотрели, как над ним надругаются, слышали его крики, знали, что он позволил себя сломать. И сейчас он знал, что не вынесет их взглядов, но продолжал отчётливо их видеть в своей голове. И от этого унижения он не мог сбежать. Пока стержень внутри него не включили, и он почувствовал толчок, проходящий прямо по его позвоночнику, отправляясь в его мозг, и угощая его жёстким вкусом того, что позднее будет зваться «электричеством». Этот работал с помощью магнитов, и ток врезался в маленькую часть его мозга, заставляя его… Нет. Принуждение к неожиданному, нежеланному оргазму физически ранило так же сильно, как и ментально. Не было слов удивления для его собственного тела, и Анжольрас больше не был в состоянии связывать слова и мысли. Всё, что он чувствовал — это предательство. Предательство внутри собственного тела, желание выползти из своей кожи, потребность свернуться в клубок и больше никогда не выходить наружу, и знание, что его друзья только что стали свидетелями его предательства. Как будто он наслаждался тем, что с ним делали. Срыв его собственной чистоты каким-то образом оказывался оправдан из-за этого последнего акта. Стержень вытащили из его тела, и чья-то рука яростно толкнула его на землю. Он приземлился на лицо и всё ещё истекающую кровью грудь, не заботясь о боли. Он принял её, как наказание. Он не имел не малейшего понятия, что они сделали, чтобы заставить его реагировать так, но все эти годы тренировки своего тела, изучения своих пределов, всё это казалось напрасным. Он остался лежать в грязи, зная, каким никчёмным предводителем он был. И теперь, его друзья знали его слабость. Знали его позор, знали его грязь. Раздались выстрелы с обоих сторон от гвардейцев. Первую обойму выпустили со стороны баррикады, вторую — со стороны надвигающейся толпы людей. Анжольрас знал, что это были «клещи»*; его мозг едва мог сосредоточиться на происходящем. Гвардеец упал перед ним на землю, его глаза застекленели. Анжольрас на секунду подумал, что его глаза выглядели точно так же. Казалось, прошла целая вечность. Когда выстрелы закончились, не считая повторяющегося эха в голове Анжольраса, он почувствовал, как на него накинули длинное пальто. Комбефер, с невыразимой грустью в глазах, наклонился к нему. — Всё кончено. Пришло подкрепление с баррикады на Сен-Мерри. Мы победили. Это была единственная новость, которую Анжольрас хотел услышать. Он наконец закрыл глаза и провалился в сладкое забвение.