Любовь расцветает в старости

Старость — интересное время. Времени все больше, а желания что-то делать все меньше и меньше. Кар-Карыч сидел на крыльце своего дома, раскачиваясь в кресле-качалке. Где-то вдали были слышны крики неугомонного Кроша, который сегодня утром как обычно что-то выдумал и пытался воплотить свои планы в реальность. Старый ворон улыбнулся — он был таким же. Да, сейчас оставалось только сидеть и вспоминать годы молодости, но она когда-то била ключом, как родник, который сейчас уже засох. Как бы там ни было жалко, что тело уже не такое сильное, а разум не такой гибкий, как раньше, нельзя унывать, считал он. Во всех этапах жизни есть что-то, что скрасит ее. Поэтому нужно просто найти это и наслаждаться. И Кар-Карыч нашел. Совунья была внеземная сова — никогда не теряла оптимизма, всегда пыталась всем помочь и дать совет. Сколько она всего делала для их долины! И ее, говорил ворон, уж очень недооценивают. Никто кроме него этого не замечал. Не замечала даже сама Совунья, спокойно живя себе вдалеке от всех возле гор. Гости у нее бывали реже, чем у кого бы то ни было. Кар-Карыч пытался восполнить это бессовестное недоразумение: часто приходил к ней, и тогда она нагружала его работой по дому. И, хоть он не любил всех этих домашних обязанностей, ради Совуньи был готов на все, а не только помочь закрутить банки или развесить белье. Поэтому они часто сидели за столом, где ворон рассказывал реальные, а порой и выдуманные байки из своей жизни, а она вязала теплые вещи для всех из Ромашковой долины. Каждым днем он восхищался своей возлюбленной еще больше, каждый день она, сама того не подозревая, становилась в его глазах все лучше и лучше, каждая новая морщинка только красила ее. Свободными от помощи вечерами он часто сидел у Лосяша. Быв просто приятелями, они сблизились за разговорами и партиями в шахматы, и стали хорошими друзьями. Кар-Карыч знал о «прошлой» жизни Лосяша еще до того, как тому пришлось ее раскрыть перед остальными, а Лосяш выучил наизусть все самые красочные истории ворона и, как подобает другу, знал, кто очаровал сердце Кар-Карыча. — И все-таки, друг мой влюбленный, я не понимаю, что вы в ней нашли. Любовь — это же, — ученый переставил на доске ферзя, — развлечение для молодых. Кар-Карыч оглядел доску, где у него была весьма печальная позиция, и от безысходности двинул крайнюю пешку. — Дружище, как ты ошибаешься! Влюбленность — это для молодых. А Любовь расцветает только в старости, — он печальными глазами наблюдал, как ему ставили искусный мат. Нет, он был грустен не из-за проигрыша — такого умудренного противника сложно выиграть, просто на него опять напала меланхолия, как часто это бывало в последнее время. — Ну не убивайтесь так! Почему вы грустите? Вы же взрослое и интеллигентное животное — пойдите и скажите ей прямо, если она не понимает намеков! — Лосяш, посчитав партию оконченной, принялся жевать бутерброд, попутно вбивая какие-то данные в свой рабочий компьютер. — Прямолинейность убивает романтику, а мне это не подходит, — старый ворон подошел к окну и посмотрел на видневшийся в дали домик Совуньи, — Но, хорошо что такие сильные чувства, как любовь, уже не так ранят закаленную душу. Иначе я б давно прыгнул со скалы возле ее дома, чтобы она потом ходила в черном и оплакивала меня до конца жизни. Чтобы думала, какую же ошибку она совершила, и как могла не заметить мои бури эмоций. Лосяш засмеялся. — Ну ну, друг мой драматичный, хватит страдать. Пора уже и сделать что-то. — Ты меня недооцениваешь. Если я б был моложе, я б тут с тобой не разговаривал — я б уже молчал навеки. — И какой план вы, в таком случае, предлагаете? — лось отвлекся от экрана монитора, смотря на друга. — Знаешь, Лосяш, в этих делах никогда не может быть однозначного четкого плана. Это не наука. И даже не знаю, к сожалению это или к радости, — он отхлебнул из чашки, подаренной когда-то Совуньей, остывший чай, — Я понимаю, что должен сделать какой-то шаг, но не знаю, какой, — со свойственными ему драматичными паузами произнес Кар-Карыч. Следующим утром дверь в доме ворона распахнулась раньше обычного. Он проснулся еще в 4 утра, но не мог заснуть, поэтому просто ходил взад и вперед по своему жилищу, обдумывая мельчайшие детали плана, который и не дал ему нормально поспать. Наконец, ему это надоело, он выскочил на улицу и, настолько быстро, насколько только способна старая птица, отправился к Лосяшу. Его друг еще спал — он вставал позже всех в долине, но Кар-Карыча это не останавливало. — Лосяш, просыпайся! Я придумал! — Феноменально, друг мой изобретательный, я поздравляю вас с вашим открытием, каким бы оно не было, — промычали из-под одеяла, накрываясь ним еще больше. Спящий отчаянно не желал освобождаться от сладких оков сна, — Только меня оставьте, пожалуйста, в покое. — Иногда можно нарушить свой режим и встать пораньше, — ворон стащил одеяло с друга и начал его тормошить, — Такие дела не терпят отлагательств. — Ну хорошо, встаю, встаю, — Лосяш нехотя сполз с кровати и протер глаза, — Рассказывайте, что там у вас. И Кар-Карыч рассказал. С каждой минутой глаза лося все больше округлялись. — Да это безумие! Вы вообще понимаете, что это почти нереально сделать? –ученый попытался возразить, но в глазах ворона была непоколебимая уверенность и желание достичь задуманного. — Для настоящей любви не бывает безумия. Бывают только маленькие безумства. И они начали делать все для достижения цели. Первым шагом было собрать всех на общее собрание (конечно, за исключением Совуньи), и посвятить их в душевные муки их старого приятеля, объяснить сам план. В домике у Копатыча, где было больше всего пространства, собрались жители долины. Крошу и Нюше уж очень не терпелось узнать, зачем их всех созвали, поэтому они заваливали всех вопросами, Бараш отреченно смотрел в окно, а Пин, как всегда, опаздывал. Остальные же вели себя более спокойно. Как только нога Пина переступила порог, Кар-Карыч попросил всех замолчать. И, когда все внимание слушателей было сконцентрировано на нем, он начал свой театральный диалог. Рассказывая о своих чувствах, он так старался максимально верно передать всю красочность своих эмоций, что использовал кучу эпитетов, метафор и прочих литературных ненужностей, которые мешают четко доносить свою речь для такой разношерстной компании. Даже Нюша, вначале слушающая с огромным интересом, начала скучать. Но оратор этого не замечал и продолжал упиваться своими речами. Лосяш деликатно оттолкнул его в сторону, и перенял инициативу в свои копыта. — Так вот, как нам сейчас подробно описал наш страдающий друг, ему нужно совершить какой-то нереальный подвиг… — Маленькое безумие! — выкрикнул из угла горе-оратор, куда его отодвинул лось. — Да-да, маленькое безумие… Так вот, мы придумали план, — Лосяш отошел в сторону и развернул на стене огромный лист бумаги, на котором были нанесены разные рисунки, формулы и вычисления. — Если кратко — мы собираемся выдолбить на горе, возле домика Совуньи, ее огромный портрет, — среди слушателей поднялся шепот, — Тише, пожалуйста! Я тоже сначала счел это бредом, но потом, посидев над расчетами, понял, что это очень сложно, но вполне реально. А особенно, с вашей помощью. На импровизированную сцену выбежал Кар-Карыч с мольбой в глазах. — Ну, друзья мои! Давайте же вернем то чудесное время, когда с любовью в сердце не было ничего невозможного! Нельзя же быть такими неромантичными! — он обвел всех пристальным взглядом. Первой воодушевилась Нюша: — Ну чего это мы, давайте попробуем! Попытка — не пытка, а Совунье приятно. Я могу забрать ее на время к себе погостить, а вы там, пока ее нет, делайте с этой скалой, что хотите. — А я скажу ей, что у нее завелись опасные вредители и поэтому она должна переехать к Нюше. Елки-иголки, все сделаем в лучшем виде, да, Ежик? — Крош серьезно воодушевился очередной идеей, и, хорошо, что хоть на этот раз полезной, а не разрушающей, — Нюша, только не выпускай ее из дома, придумай что-нибудь! Нельзя, чтобы она что-то увидела или заподозрила. И тут все начали наперебой рассказывать, кто и что сделает и какую отмазку придумать для Совуньи. Кар-Карыч улыбался и думал: какие же хорошие друзья ему попались. Прошло немало времени и работа подходила к концу. Смешарики тратили кучу материалов, сил и нервов, но все-таки упорно шли к намеченной цели. Сейчас, в завершительный этап, Копатыч рассаживал цветы вокруг дома Совуньи, Крош и Ежик на своей излюбленной тачке развозили и вешали гирлянды, а Кар-Карыч, заняв кухню Совуньи, делал ее обычную работу — готовил еду для праздника, который они устраивали. И, хоть он не был таким искусным поваром как она, и пару раз чуть не перепутал соль и сахар, он делал каждое действие с огромной порцией любви. И, когда последние приготовления закончились, все было расставлено по своим местам и прошло тщательную ревизию ворона, смешарики решили, что пора. Нюша завязала виновнице торжества глаза, честно сказав, что ее ждет сюрприз, и аккуратно повела ее на поляну возле тех самых гор. Все уже сидели за столом, улыбаясь. Прежде, чем повязка должна была быть снята с Совуньи, Кар-Карыч планировал был прочесть свой стих, который он сочинил после самой первой встречи со своей дамой сердца. Он прокашлялся, и начал: «– О, Совунья! В своих крыльях Ты годами держишь мое сердце! Мой разум, затуманенный ванилью Выпечки, что ты печешь, Жаждет отворить ту дверцу Дверцу твоей, прекраснейшей души. Когда ты правильным сочтешь, Мне путь своей любовью укажи!» Лента соскользнула с глаз Совуньи, ослепив ее солнцем, а смешариков поразив ее трогательными слезами. Но, когда она привыкла к солнечному свету и увидела, что осуществил для нее Кар-Карыч, ее лапки подкосились от переизбытка эмоций. Один ворон не растерялся и молниеносно подскочил к ней, словив на крылья. – Мама мия! Принесите воды! — но вода не понадобилась — Совунья в теплых объятьях Кар-Карыча осталась невредимой. — Ну что ж ты так… Нельзя в таком-то преклонном возрасте делать такие, — она сделала паузу и многозначительно посмотрела вокруг, — сюрпризы. Она не отчитывала Кар-Карыча — просто сетовала на происходящее, потому что в глубине души все еще отходила от приятнейшего шока, но не хотела этого показывать. Ворон, все понимая, только смотрел в ее глубокие карие глаза и улыбался.