«если в мире есть что-то до дрожи прекрасное, то это только ты»
Оживать, когда он прикасается к твоей коже. Забывать дышать, когда он оказывается на расстоянии вытянутой руки. Ощущать мурашки, слыша его голос у своего уха. В этом проявляется влюбленность? Она чертова чемпионка в побегах от него. Смеется, держит за руку [или позволяет ему держать ее за руку] при всех. Но без софитов, без публики вокруг, она сбегает. Бежит так быстро, словно зверек, который хочет скрыться от охотника, оттянуть свою погибель. Она прячется от него, но, на деле, скрывается от самой себя; от чувств, съедавших ее изнутри, плотно въевшихся под кожу и впитавшихся в генетический код. ‒ Тина, ты можешь хоть на секунду остановиться и поговорить со мной? ‒ он ловит ее за руку перед очередным перерывом, когда она порывается встать с тренерского кресла и в очередной раз скрыться за дверью гримерки, ставшей личной пещерой плача уже который год. Она кивает и следует за ним в его гримерку, не разжимая их сомкнутых рук, не соблюдая дистанцию, не думая о том, что зрители, сидящие в зале, тоже видят то, что два человека, именуемых в простонародье «Дантиной», скрываются вместе за кулисы. Кароль делает вдох и понимает, что его парфюм с нотками апельсина [ее любимый его парфюм] проникает куда-то глубоко, под ребра, въедается в кожу, запечатлеется на сердце. Черт бы тебя подрал, Балан, со всеми твоими мачо-штучками, из-за который хочется закрыть лицо от смущения, забежать за ближайший угол и закричать так громко, чтобы все эмоции, вызванные им, и только лишь им, вышли в этот бренный мир. Дан отпускает ее руку только, когда они оказываются в его гримерке, его «safe island», как он это назвал однажды. Когда их ладони размыкаются, Тина непроизвольно морщится, списывает все на холод в помещении, но врет, так бессовестно врет, самой себе. Он – пламя, она – лед. Их взаимодействие вызывает химическую реакцию. Без этих взаимодействий внутри ощущается пустота, а мысли словно и кричат только о нем. Она больна? Он молчит, смотрит на нее, такую деловую и такую отдаленную, сидящую на его диване, поджав свои длинные ноги и закусив нижнюю губу, словно маленькая девочка. Дан не замечает, как уголок его губ непроизвольно поднимается, формируя ту знаменитую «балановскую» полу-улыбку, что сводила с ума девочек школьно-университетского возраста. Тина, дурочка, замечает это и, как зверек, загнанный к стене, использует лучшую защиту – нападение. ‒ Ты позвал меня поговорить или поулыбаться? Если поулыбаться, то это к Потапу, ведь он тут весельчак, а не я, ‒ она говорит быстро, но четко, не смакуя слова на вкус, а выплевывая их, как нечто противное и неестественное, то, что не должно было попасть в ее организм. ‒ Что происходит? В тебе снова проснулась холодная сука, избегающая любых контактов? Тина, я устал играть с тобой в «насколько близко я могу тебя подпустить до того, как снова оттолкну», ‒ голос Балана звучит непривычно севшим, а хрипотца, присущая ему, выделяется еще более заметно. Но в этот раз его голос более уставший и изможденный, словно он действительно не готов продолжать то, что они начали на съемках девятого сезона «Голоса Страны». ‒ Я хочу, чтобы ты прекратила бегать от меня, чтобы ты наконец-то разобралась со своими тараканами, Тина. Потому что мне надоело слышать твой смех, заполняющий собой все пространство, а через минуту ощущать, словно я нахожусь в Антарктиде. Мне надоело, что ты можешь так сильно на меня влиять – вытаскивать меня танцевать, позволяя положить руки тебе на талию, обнять тебя и вдыхать запах твоих волос, а через десять минут даже не взглянуть на меня. Тина, как завороженная, смотрит на него и ощущает всю его боль, но ничего не говорит. В ее голове – война, а она херовый военачальник. Она воздвигает защиту, возводит очередную стену, чтобы оградиться от него, чтобы оградиться от того, что он заставляет ее чувствовать, но он пробивает любую ее защиту. Он вводит ее в ступор, миллион мыслей проносится в ее голове, но лишь одна кричит так, что Тина глохнет, что Тина не может от нее убежать.«не отпускай его»
И она, черт бы ее подрал, не хочет его отпускать. Он прошибает ее стену, громит ее пещеру плача, разбивает ее защиту. Балан должен быть змеем искусителем, дамским угодником, мечтой всех женщин, а он зацикливается на одной Тине Кароль так, словно никого другого в этом мире нет и быть не может. Ее защита рушится, словно ее никогда не существовало. Кароль в глубине души прекрасно понимала, что ранит его сильнее, чем любое оружие, но все равно делала так, чтобы отстраниться от него, чтобы отстранить его от себя. Получалось, по иронии судьбы, наоборот. Получалось, черт возьми, абсолютно иначе. Она встает со своего места и подходит к Дану настолько близко, насколько это возможно. Кажется, он перестает дышать в этот момент, потому что Тина слышит только свое сердце, которое бьется непозволительно быстро для Снежной Королевы. Она берет его за руку, переплетая их пальцы, и ловит себя на мысли, что ее маленькая ладонь до чертиков идеально умещается в его, крепкой и сильной. ‒ Ты прав, Балан, ‒ говорит Тина полушепотом и чувствует, как он крепче сжимает ее руку, словно боится услышать следующие слова. ‒ Я боюсь тех чувств, что ты вызываешь во мне. Я боюсь, что вот-вот я нырну в омут, в твой омут, с головой, и ни единая душа в этом мире не вытащит меня оттуда, потому что я хочу быть там. Я хочу быть там с тобой, пересчитать все звезды твоего созвездия, выпить чаю с твоими демонами, познать краски твоей души, но, Дан, это слишком страшно. Вот так взять тебя за руку и нырнуть в омут – это до дрожи в коленках страшно. И она чувствует, как он выдыхает, как он снова дышит. Понимает, что он не рассчитывал на такой ответ, но она не дает ему отказ, который он ожидал, она лишь признается ему в своих страхах, открывает ему свою душу. Показывает, что там, где-то внутри ее промерзшей души, прячется маленькая Таня Либерман, которая показывается только самым близким людям, скрываясь от посторонних за маской Тины Кароль. ‒ Мне тоже страшно, веришь? ‒ говорит он, и Тина чувствует, как его голос срывается. Словно он никогда и никому не говорил о своих страхах, а ей, ставшей такой родной, открывает свою темную душу, которая, как ей кажется, и вовсе не темная, а теплая и светлая, искренняя и абсолютно чистая. ‒ В один момент я чувствую, что знаю тебя. Что могу прочесть тебя, как открытую книгу. Но это лишь иллюзия, которую ты даешь мне ощутить; это то, что ты позволяешь увидеть. А потом ты выталкиваешь меня из своей жизни, заперев входную дверь на замок и спрятав все запасные ключи от посторонних глаз. Я не знаю, где ты, Тина Кароль, и я словно каждый раз знакомлюсь с тобой, новой тобой, и боюсь, что у новой версии тебя нет места для меня. Тина улыбается, впервые за это время она искренне улыбается, и понимает, что он-то прав. Она каждый раз прячется от него, меняет маску, а потом снова впускает его, когда сама того хочет. Когда она хочет ощутить жизнь каждой клеточкой своего тела. Потому что каждый ее атом, каждую молекулу, может оживить только он, только ее Дракула, ее принц Тьмы. ‒ Дан, я словно стою на краю обрыва, словно должна сделать шаг в неизвестность, вырваться из своей обыденности и ощутить ураган эмоций, ‒ говорит она дрожащим голосом, а он проводит свободной ладонью по ее щеке, вычерчивая какой-то узор длинными пальцами, возвращается к подбородку и поднимает ее голову так, чтобы увидеть ее глаза, ее голубые омуты, в которые он влюбился с первого же взгляда, как двенадцатилетний мальчишка. ‒ Я не боюсь полета, не боюсь самого прыжка. Я боюсь того, что будет после приземления. Он улыбается, когда смотрит на нее, пронзает своим взглядом до глубины души, проникает под кожу. Тина улыбается ему в ответ, как дурочка, но она не может сдержаться. Он, словно магнит для нее, заставляет буквально отзеркаливать его эмоции, это заложено так глубоко, в генетическом коде, и Кароль знает это, а Балан этим пользуется. Он наклоняется к ней и целует в уголок ее губ – не больше и не меньше, без намека на продолжение, потому что пока они не разберутся со своими демонами – продолжения не будет. И Тина вдыхает его аромат, запоминает его [хотя, какого черта? она помнит его аромат до каждой нотки], смотрит на Дана своими глазами и понимает, что у них есть все время этого мира, чтобы решиться прыгнуть вниз, потому что иначе – никак. Иначе просто невозможно. ‒ Когда ты летишь, ты думаешь лишь о том, что ты паришь в небе, а не о том, что будет, когда ты приземлишься, малыш, ‒ его «малыш» звучит так естественно и так искренне, что у Тины по спине пробегаются мурашки, и он, чертяка, это чувствует, поэтому улыбается ей еще искренней. Словно это не он две минуты назад говорил о том, что устал от неизвестности. ‒ Відкрий мені назустріч двері, Кароль. И Тина не сдерживает смех, ведь у него такой дурацкий украинский акцент. Она кулачком бьет его по груди в шутку, а он прижимает ее к себе, заставляя ее обнять его в ответ. Идиллия, в который раз за последний месяц, нарушается стуком в дверь и голосом одного из модераторов, оповещающих о том, что перерыв окончен. Кароль нехотя создает между ними расстояние, обрывая объятия, а Дан лишь с усмешкой смотрит на нее, на Белую Королеву его сердца, и понимает, что он пропал. Что это та самая чертова любовь, о которой пишут классики, о которой слагают легенды. Он готов терпеть каждого таракана в ее голове, он готов даже ужиться с этими тараканами, простить каждый ее каприз и смену настроения, лишь за те минуты близости, что у них есть. Разве это не называется влюбленностью? ‒ Пора возвращаться в реальный мир, Тина Григорьевна, не так ли? ‒ в его голосе чувствуется насмешка и нескрываемая радость, да такая, что Тина тоже улыбается и протягивает ему руку, увлекая за собой из гримерки на съемочную площадку. ‒ Сейчас твои выступают, нервничаешь? ‒ О, Балан, это ты будешь нервничать, когда увидишь это выступление, ‒ отвечает ему Тина, не скрывая флирт в голосе, и чувствуя какое-то неимоверное спокойствие. Возможно, надо бы чаще признаваться в своих страхах, чтобы жилось легче. ‒ Неужели? ‒ Дан не успевает придумать очередную колкость, когда они выходят на съемочную площадку, держась за руки, и их буквально сразу же атакуют работники площадки, чтобы в очередной раз надеть аппаратуру, помочь с наушниками и микрофонами, а также проверить грим. Они снова возвращаются к своим креслам, но уже не играют роли, которые они сами себе прописали. Тина тянется к нему, берет его за руку и заставляет танцевать с ней, а он и не против вовсе. В наушник слышно одобрительные возгласы продюсера, но для этих двоих это не имеет ни малейшего значения. Они признались друг другу в своих страхах, они показали друг другу свои слабости. Близость, комфорт и искренность, которыми они одарили друг друга за те пятнадцать минут в гримерке, словно заполнили собой всю ту душевную пустоту, что образовалась.«я дышать не перестану, все равно счастливой стану, все равно счастливой стану»
А немое «даже, если без тебя» так и остается немым, потому что этот вариант не для них. Почему бы не жить здесь и сейчас, не падать в эту пропасть с головой, сосредоточившись лишь на полете, забыть о приземлении? Слишком много страхов, слишком много неизвестности, но разве должно быть иначе перед лицом настоящего приключения, именуемого «любовью»?