Dried blood on the roots

Я не стер твою кровь с одежды — Не хватило духа. Едва Смог представить что мир тот, что прежде Взгляд привлёк чёрный край рукава. Дом наш пуст и чрезмерно огромен, Всё пропитано флёром твоим. Я не знаю, где ты похоронен. Третий день стылый утренний дым Меня мягко целует в затылок, Заслоняя собой твой фантом. Пол прихожей — цепочка бутылок. Взгляд на фото — и снова надлом. Память снова мне ставит капканы: Я тону в череде старых фраз. То, как ты целовал мои раны Мне приснится ещё сотни раз; Чётким фото застыли в подкорке Капли крови на дуба корнях. Душит запахом порох прогорклый. Ты, прощаясь, целуешь меня. Смольных воронов пёстрая стая Стала пуще, чем прежде, орать. Словно скорбью делясь, пролетает Всё, что кровью смог люд замарать. Корни дуба не стали сильнее; Я допил «два-десятка-лет» скотч, Смял кровавый манжет и не знаю, Что еще принесёт эта ночь. Бремя боли никак не уходит; Мозг разбит вереницей истерик. Слышу шорох, как шаг твой, точь-в-точь; Кину в комнаты тишь: «Эрик! Эрик!», После нервно замолкну — и прочь. Сколько лет не минует — я там, Где бугристый дуб сух и мрачен. Земля млечным расплачется дымом, Если вспомню, как льнули к устам. Мой фонарь с каждым шагом все ярче, Разбивает собой в клочья ночь. Сев у самых корней помолчу. Упадет с губ «люблю»; Я, срываясь, скажу твоё имя И услышу: «I always had a hunch».