Вы знаете, что делать?

      Сырой ледяной ветер обдаёт моё лицо колючей дождевой пылью. Единственное напоминание о том, что начался декабрь, — деревья, похожие на рисунки юного художника, впервые взявшего в руки перо и тушь. Снова идёт настоящий ливень. Но он не мешает мчаться по тротуару в медицинский колледж, шлёпая по большим и перепрыгивая через маленькие лужи. Я промокла до нитки. В ботинках хлюпает вода, на колготки налипла грязь. Надеюсь, хоть причёска и макияж, из-за старания над которыми и получилась такая спешка, не испорчены, в отличие от моего настроения.       Я останавливаюсь у входа, чтобы перевести дыхание. Терять нечего: пара началась десять минут назад. Прежде, чем решительно дёрнуть дверь, проклинаю всё на свете: и мой крепкий сон, не позволяющий открыть глаза с первого будильника, и медлительность, и кривые руки — зачем же с ними браться рисовать стрелки, и подводку: высохла, когда оставалось завершить уголок, из-за чего потратила время на её «оживление» водой. В «предбаннике» замираю и вдыхаю-выдыхаю ещё раз перед встречей с той, кого я вижу за пластиковыми стёклами. Та, почувствовав испуганный взгляд на себе, поворачивается в мою сторону и строит страшные глаза, тыча пальцем на запястье. Хочется развернуться и уйти, но впереди важные семинары, да и со стороны будет смотреться глупо, поэтому ничего не остаётся, кроме как шагнуть в фойе. — Апполинария! Надоела! — оглушает дребезжащий металлический тембр голоса женщины. От взволнованности накручиваю прядь волос на палец, как кольцо. — Юлия Петровна, извините… — тихо бормочу я. — Опять проспала… — Записывайте причину! — скомандовала куратор, указывая глазами на стол со стопкой тетрадок в твёрдом переплёте, в которых мы, студенты, объясняемся, если приходим-уходим после девяти утра: администрация бдит. Прежде, чем залезть в рюкзак за ручкой, я с силой хлопаю ладонью другую руку, чтоб не тряслась. Только наклоняюсь к заранее раскрытой тетрадочке, как меня одёргивает по-прежнему строгий тон: — Это выпускники! Не портите им статистику! Вот Ваш курс, — и толкает по столу другую книжку. Стараясь смотреть только в тетрадь, я пишу и одновременно раздумываю, почему же Юлия Петровна преподаватель английского языка? Ведь одарённость громогласностью, пронзительным взглядом и выразительной мимикой позволила бы ей выбиться либо в актрисы большого кино, либо в тренеры в большом спорте. Приземляюсь на край ближайшей скамейки. Руководитель группы встаёт в полуметре от меня напротив, ставит руки в боки и нависает, сверкая укоризненным взглядом. Напряжение повисло в воздухе, давя на нервы. Я чувствую жар её взора — меня будто прожигают лазером. Пытаясь отвлечься, я оцениваю, как выглядит Юлия Петровна сегодня. А выглядела она всегда приятно: из косметики только тушь и без того на густых ресницах да бежевая помада на губах, которые всегда растягиваются в широкую улыбку; средне-русые волосы с медным оттенком рассыпались по плечам завитыми концами; тонкие черты лица и нос. В комплекте с длинным строгим платьем в клеточку преподавательница смотрится ещё более презентабельно. Очевидно, та стесняется полутораметрового роста, с которым её спортивное телосложение очень даже сочетается, поэтому без каблуков или высокой подошвы увидеть Юлию Петровну пока не удавалось. Интересно, сколько ей лет? Двадцать пять? Тридцать? Нашла время на размышления! Я второй раз осматриваю рюкзак на наличие сменной обуви, и сердце пропускает пару ударов: впопыхах священный пакет был забыт дома. Заглядываю в глаза куратора — следит и не отрывается, прикусывая губу, чтобы сдержать улыбку. — Я плохо себя чувствовала, еле как заснула ночью, — куда уверенней, чем придя в колледж, заговариваю я. — Плохо себя чувствуете — на больничный! — отрезает Юлия Петровна, с недоверием уставляясь в мои намалёванные глаза. — Юлия Петровна, ну какой больничный? Нельзя сейчас: семинар по анатомии и микробиологии ждёт, по физре плюс балл за посещаемость нужен… — Почему это нельзя?! — нагло отвергает мои аргументы англичанка. — Пришли заражать других?! — Так у меня живот болел, это не заразно и на больничный не посадят, — нахожусь я. — Полезную, но сытную пищу готовить надо, да некогда: то учить много в колледж, то к репетиторам, чтоб к ЕГЭ готовиться… сами понимаете. Глубокие зелёные глаза сменяют гнев на милость, что означает, что приём давления на жалость удался. — Полина, Вы молодец. Умничка. Но, пожалуйста, сходите к врачу, проверьтесь. Вы же разумный человек… В этот самый решительный момент я встаю и направляюсь к гардеробу. Дьявольская наблюдательность Юлии Петровны не подводит её и на сей раз. — Апполинария! — требовательно окликнула она, заставив застыть на месте. — Свои «вкусняшки» дарите?! Под «вкусняшкой» куратор подразумевает тянувшуюся следом за моими шагами дорожку грязи, что отваливается от подошвы. Я в семисотый раз жалею о появлении на учёбе. — Апполинария, Вы умненькая, — вторяет Юлия Петровна. — Почему себя так ведёте?! Как собираемся в больнице работать, если даже сюда так поздно приходим и торопимся, как будто далеко живём?! Как бы я ни оправдывалась сейчас, все слова будут использованы против меня, поэтому нацепляю виноватую мину и продолжаю стоять в ожидании, что произойдёт дальше. — Мне очень неприятно! Ко мне в кабинет! Давно я с Вами не разговаривала! — разражается женщина.       Юлия Петровна громко цокает каблуками. Я плетусь за ней как можно медленнее и держу дистанцию на случай, если кто-то выйдет в опустевший на время пары коридор, — чтоб не понял, куда я иду. А шагаю я в неизвестность, поскольку никогда ранее не доводилось присутствовать на серьёзных разговорах у куратора в одиночестве. В голове перебираю множество вариантов развития событий. Придётся писать объяснительную? Выслушивать, какая я плохая? Во втором случае с болтливостью куратора на лекцию я не попаду. Ей-то заняться нечем: окно вместо занятия. «Явно не погладит по головке и не поцелует», — мысленно пронеслось с какой-то грустью. Оказавшись в кабинете, Юлия Петровна предусмотрительно запирает дверь, из-за чего мысли только наполняются негативом. Обречённо облокачиваюсь спиной о парту. Неужели нашла повод для телефонного знакомства с моими родителями?.. Однако ни брать мобильник, ни учить уму-разуму преподавательница не торопится, а только встаёт напротив в ту же позу. Если не считать дождь, стучащийся в окно, в помещении нависает тугая тишина: кажется, будто её накачивают, накачивают, и вот-вот она взорвётся. — Ну? — резко осведомляется Юлия Петровна. — Что? — вскидываю брови я. — Сколько раз я прощала эти опоздания! Мне, может, самой звонить Вам и будить рано утром, заодно про сменку напоминать?! Вы знаете, что делать? — Н-не надо!.. — быстро отвечаю я. — Я сейчас… э-э-э… могу написать объяснительную… а завтра… Пока я пребываю в замешательстве и лихорадочно соображаю, что же должна знать, преподаватель преодолевает сантиметры между нами, и я оказываюсь прижатой к поверхности парты. Кудряшки заправляются наглыми руками куратора за уши, а сама она неровно выдыхает в шею. Я должна вспомнить статьи уголовного кодекса? Закричать? Но я лишь дёргаюсь не то от ужаса, а скорее от предвкушения, поскольку страх не ощущается. Как-никак секса давно не было, а тело хочет своего. Юлия Петровна скользит мягкими влажными губами по коже шеи, отнимая желание сопротивляться. Ими же целует ключицу, а после поднимается к губам. В голове все связные мысли улетучиваются. Колени подгибаются, дыхание утяжеляется. Я отвечаю на поцелуй. Нежные касания плавно переходят в страстные и глубокие движения губ и языков. Одна рука англичанки копается во взъерошенных волосах, свободная расправляется с пуговицами рубашки. Преподавательница прерывает поцелуй и останавливается в паре миллиметров, дразня. — Юлия Петровна, у меня фармакология… — это единственное, что может нас остановить. — Не переживайте, Полин, я отпрошу, — соблазнительно шепчет на ушко куратор и прикусывает мочку, отчего я давлюсь вздохом, расслабленно запрокидываю голову, часто дыша, позволяя делать ей всё, что хочется. А её руки уже путешествуют по бюстгальтеру, успешно стянув его. Юлия Петровна покрывает тело поцелуями, а когда добирается до груди и её губы смыкаются на бугорке соска, вызывает невольный стон наслаждения. Она играется с ними с помощью рта, немного покусывая, а юбка уже задрана и насквозь промокшие колготки спущены вниз. Целуя грудь, наглые руки одновременно скользят по ягодицам, поглаживают их, чуть сжимают дразнящими движениями и проникают между ног. Теребят половые губы сквозь ткань трусиков, затем клитор, заставляя меня сжаться и тихо охнуть. Громко нельзя себе позволять: в соседних кабинетах ещё идут занятия, и коридоры не занимают шумные студенты. Отставив клитор в покое, два пальца отодвигают намокшие трусы, нащупывают сочащуюся дырочку, проникая в неё. Пальчики двигались во мне легко, постепенно ускоряя темп. Я чувствую, как выгибаюсь навстречу прикосновениям Юлии Петровны, но ничего не могу с собой поделать. Я грызу губы изо всех сил, но волна возбуждения проходит по нервам, ударяя в мозг, и стон рвётся наружу. Движения становятся быстрее и сотрясают тело волнами новых ощущений. Однако экзекуция не заканчивается. Ляжку огревает тяжёлая ладонь, и место удара мгновенно наливается синим цветом. — Ещё опаздывать будете? — запыхавшись, осведомляется Юлия Петровна. В ответ следует лишь сладостный стон. — А без сменки позволите себе придти? — ягодица претерпевает второй шлепок. Я вскрикиваю, протяжно стону и замираю.       Требуется несколько минут, чтобы дыхание вернулось в норму, а перед глазами исчезли маленькие звёздочки. Правда бёдрам поболеть придётся ещё долго, но зато эта боль оставит сладостные воспоминания. Я встаю с парты, чтобы заглянуть в подёрнутые поволокой страсти глаза. И крышу окончательно срывает. Почти набрасываюсь на Юлию Петровну, стремительно освобождая её от неудобного, пропотевшего платья, и когда та остаётся в одном нижнем белье, опрокидываю на парту. Запрыгиваю, когда лифчик летит в сторону. Зацеловываю, ощутительно покусываю её шею. Чувствую, как стройное тело подо мной напрягается, дыхание учащается. Одной рукой я мну грудь, другая блуждает по бедру, пробираясь всё выше. С её губ срываются первые стоны. Срываю трусики, заставив развести колени в стороны, и ласкаю языком её клитор, поглаживая пальцами внутреннюю сторону бёдер. Преподаватель английского в свою очередь не выдерживает и стонет. Когда я осуществила задуманное, смелые пальчики перемещаются ближе к входу, а затем и проникают внутрь, когда другая рука крепко сжимает грудь. Юлия Петровна выгибается и мечется из стороны в сторону, прикусывает костяшки пальцев, видимо, чтоб не закричать, вспомнив, где мы находимся. Пальцы руки, которая держала грудь, запускаю ей в рот, и она тут же начинает их облизывать и сосать. Припадаю к соску ртом, лаская языком, покусывая, оттягивая. Внизу не останавливаюсь, а ощутимо двигаюсь, чуть расходясь в стороны, часто выскальзывая из горячей внутренности, снова проникая. Когда пальцы проникают глубже, почти во всю длину, женщина едва не задыхается и выгибается навстречу моим движениям ещё сильнее. Постепенно набирая темп, я всё быстрее и быстрее ласкаю её языком и двигаюсь внутри, как вдруг затрезвонил звонок на перемену. Крик Юлии Петровны сливается с трелью и ором учащихся, высыпавших из кабинетов.

***

      Заиграла музыка, и выпускники ломанулись танцевать, мгновенно разбившись на пары. — Юлия Петровна, ну пожалуйста, — заплетающимся языком канючит Кирилл со взглядом хищника, заманивающего жертву в своё логово. — Кирилл, извините, не могу, — качает головой куратор, хватая меня за руку. — Простите. Уже пообещала Апполинарии, — и, не дожидаясь ни чьей реакции, чувствительным толчком в спину направляет меня в сторону танцпола. — Ты перезанималась, англичанка? — интересуюсь я. — Ты представляешь, что тут начнётся, если… — Как-то скучно… — Юля цокает языком. — Пойдём плясать, попрыгаешь напоследок, потрясёшь уже родной колледж. — Тем более, Юль, ты же знаешь, я не люблю эти дурацкие танцульки, — корчу кислую мину я. — Девочка моя, у тебя есть тридцать секунд. А потом я принимаю предложение Кирилла. — Кирилла?! Да он тебе все ноги оттопчет! И вообще, вместе вы не смотритесь! — вспыхиваю от возмущения. — Ну и?.. — выжидающе протягивает женщина. — Ладно, хрен с тобой. Только потом не пожалей, это мне терять нечего, а тебе ещё работать здесь. Одной рукой Юлька сжимает мою талию, а пальцы второй руки переплетает с моими. Уверена, оставшиеся вне танцпола одиночки смотрят на нас, разинув рты. Ещё бы: самый строгий преподаватель и заботливый куратор, всегда готовый дать пинка под зад любому, на глазах у народа обнимается с местной отличницей и тихоней. — Пялятся на нас? — напряжённо спрашиваю я. — Пусть завидуют, — усмехается преподавательница и резко крутит меня, а потом ловит, прижимая спиной к своей груди. Обе её руки соскальзывают на бёдра, несильно сжимая и направляя меня, и одновременно прижимая к себе. Почему-то ощутимо полегчало. Музыка становится громче и быстрей, дыхание сбивается, воздух кажется густым и влажным. Танец давно вышел за грани приличий: шаловливые руки Юли то скользят по телу, то вновь возвращаются к бёдрам, обтянутыми скользкой тканью сиреневого платья. В какой-то момент я закрываю глаза и позволяю себе делать всё, что вздумается: прижиматься своими бёдрами к её, прижиматься к ней, а любимая только притягивает к себе. Музыка резко сбивается так же, как и начиналась. Оглядываю толпу, и уверенность о грядущем скандале улетучивается: никому нет дела до наших эпатажных выходок. Преподаватели сбиваются с ног, пытаясь уследить за тем, чтобы разгулявшиеся выпускники не упились до невменяемости, не устроили пьяную драку или не разнесли колледж. Однокурсники как раз таки заняты делами, предотвращением которых столь озабочены преподы. — Юлька, заскочим в твой кабинет? — Зачем? Я от него уже устала, — недоумённо моргает. — Для разнообразия, — я щипаю женщину за бедро и, хихикнув, стремительно направляюсь к выходу из зала. — Ах ты ж, чудовище!.. — каблуки стучат в погоне за мной.