Inevitably

Они случаются друг с другом неизбежно: первая встреча в Ордене, первый обмен игривыми шутками, первый совместный патруль. Что-то медленно тлеет и разгорается после каждой новой стычки с Пожирателями, в предутренней тишине дома на Гриммо, когда даже портреты спят и не злятся на оборотня и полукровку. Возможно, это пойманная в ответ улыбка или слишком долгий взгляд, ускользнувший от внимания Сириуса. Может, это беззлобная усмешка вместо вспышки гнева за случайно вылетевшее из уст Римуса имя. Тонкс понимает, что не в состоянии злиться на него даже в самые тяжелые свои моменты. Она также понимает, как сама временами сводит его с ума — не в лучшем из смыслов — своими выходками. Он в праведном ужасе в тот момент, когда Тонкс оказывается неотъемлемой частью Ордена, он зол и растерян от того, что такая юная девушка делает в зоне военных действий. Ей стоит времени и нескольких совместных миссий, чтобы Люпин перестал видеть в ней зарвавшегося подростка. Ему стоит невероятных усилий не видеть в ней лучшую женщину на земле. Они слишком быстро переваливаются за черту дружбы в смущенную взаимную симпатию, где каждая шутка как будто обретает подтекст, а каждое прикосновение ощущается вспышкой света. С непривычки Римус не сразу улавливает своё учащенное сердцебиение и даже вынуждает соратников справляться о его самочувствии, так резко его бледное лицо краснеет от лишней мысли о Доре. Это имя между ними двумя становится по-особенному сближающим; остальные продолжают называть ее «Тонкс». В какой момент он начинает гадать, ответит ли она на его поцелуй? Римус так ярко представляет себе это прикосновение, когда они сидят напротив во время собрания, что в итоге его окатывает волной стыда и страха. Даже предположение о том, что весёлая и живая Дора стала бы тратить время на чудище вроде него, кажется кощунством. Невольно он замирает у зеркала, проводя пальцами по старым шрамам на лице, и давно знакомое отражение вдруг вызывает новый прилив ненависти. Внутри спокойного на вид Римуса бомбарда взрывается, когда Дора приглашает его выпить после изнурительного дежурства. Ему немного стыдно — это он должен был ее приглашать, он должен был привести ее в место куда более достойное, чем дешевый паб со скидками на огневиски; но Тонкс не выражает и капли недовольства, а только улыбается от уха до уха, пока они прячутся от посторонних глаз в углу полупустого бара. Они обсуждают байки из аврората, и Тонкс хохочет над какой-то из его глупых шуток, и едва может прекратить, когда Римус целует ее впервые. Ни на что не надеясь, он несмело касается ее губами и отстраняется, заглядывая в удивленные глаза. У Тонкс уходит секунда на то, чтобы положить ладонь на его шею и наконец нормально поцеловать. На следующий день, когда алкогольная легкость в голове сменяется разрушительным осознанием, Римус боится смотреть ей в глаза. Она может смахнуть всё на нетрезвую глупость или потребовать объяснений — он не знает, что напугает его сильнее. Римус приходит в Орден как на собственную казнь, слышит ругательства и грохот в коридоре и не может сдержать улыбку. Тонкс появляется в дверях кухни, растрепанная и взвинченная после стычки с портретом Вальпурги, видит Римуса с чашкой чая в руках и замирает, пока ее волосы наливаются мучительно малиновым цветом. В тот момент он ужасно хочет поцеловать ее снова. Тонкс превращает разбитые чашки в целые, розовый цвет волос в фиолетовый, а сердце Римуса в коробку с хлопушками. Он чувствует себя трусом, избегая прямых взглядов и стараясь сохранить лицо; Дора догоняет его в одном из дверных проемов, не давая себя избегать. — Римус. — Я… эм, да… тебе что-то нужно? — Римус! Долго ты будешь от меня бегать? — Я не бегаю, — со вздохом отвечает он, смотрит на девушку сверху вниз, подбирает слова. Она изучает его пристальным взглядом, хмурая и собранная, пока выражение лица вдруг не меняется на расстроенное. — Слушай, я понимаю, если ты испугался того поцелуя, я имею ввиду, ты первый меня поцеловал, но если все дело было в алкоголе, или ты просто так устал, что даже не соображал, или я себе что-то надумала, то прости, но… это было искренне, но я не хотела… не хочу испортить нашу дружбу, ох, мерлин, я совсем не понимаю, что у тебя на уме, — выпаливает она на одном дыхании, а потом опирается лбом ему на грудь от переизбытка эмоций. В лихорадке мыслей Римуса моментально возникает желание обнять ее, но он лишь кладёт ладони на ее плечи, мягко отстраняя. — Я думал, что ты это, — он медлит, — не всерьёз. Мне казалось, что это переизбыток алкоголя и адреналина. Тонкс неожиданно злится, и кончики ее волос начинают краснеть. — Ты думаешь, я со всеми целуюсь после патрулей? — Но почему со мной? — Римус выглядит таким искренне непонимающим, что она не может дальше злиться. Впрочем, слова она тоже находит с трудом, теряясь от подобной глупости. — Мне нужно списком причины перечислять? — Тонкс насмешливо фыркает, но по виду Люпина начинает думать, что зря об этом шутит. — Римус, я уже давно хотела тебя поцеловать. И я хочу это сделать снова. Ее голос полон уверенности вопреки расцветающему румянцу на щеках. Потрясённый, Римус не может не проследить за тем, как смущение проявляется во всех чертах Доры, от горячего лица до налившихся цветом волос. Его ладонь дёргается в сомнении, будто сама по себе двигаясь вверх по плечу, пока пальцы не проводят по границе ярких волос. Дора улыбается ему и льнет к прикосновению, и ее собственная рука с реакцией аврора хватает его за ворот мантии, привлекая ближе. Римус ещё не знает, как часто будет себя корить и благодарить за этот момент слабости. Поддаться на сближение кажется самым большим соблазном в жизни Римуса, и это сильно напоминает ему про побеги из Визжащей Хижины в полнолуния с друзьями: нечто опасное и безответственное, чему он едва ли может противиться. С каждым ее прикосновением отталкивать становиться все труднее, с каждой улыбкой собственные убеждения в том, как будет лучше, меркнут и тускнеют. Дору не волнуют очевидные мелочи вроде бедности, неизлечимой болезни и невозможности найти работу, всеобщей предубежденности и абсолютного неверия в личное счастье. Ее волнует то, как Римус себя чувствует с ней или без неё рядом, как можно рассмешить его и как успокоить; ей интересны его истории, даже если в них много боли и утрат, и она готова затихать на долгое время, чтобы он нашёл в себе силы высказаться. Доходит до того, что она хочет быть с ним рядом во время полнолуний, что приводит Римуса в ещё больший ужас. Как будто мало ей проблем в министерстве, в аврорате, в Ордене, будто мало патрулей и пожирателей — на что он ей сдался, нищий и изувеченный? Похоже, она готова слушать его сколько угодно, но от одной только реплики о ненужности Люпина в ее жизни Дору скоро бросает в ярость. Они орут друг на друга, совершенно не слыша и не понимая, в отчаянной попытке помочь любимому человеку. Они замолкают, тяжело дыша, и Тонкс почти что на грани слёз, а Римус изо всех сил кусает щеку изнутри, все ещё упрямый и ощетинившийся. Комок гнева в нем растворяется, когда Тонкс шумно тянет носом воздух, тяжело проглатывает ком поперёк горла, проводит быстрым жестом по лицу. — Прости меня, — он уже обнимает ее, не может не обнять, ему стыдно за своё упрямство и за своё же попустительство, но боязнь ранить Дору сильнее всех других чувств. — Ты ведь все ещё не понимаешь, что я серьезно? Ты хоть представляешь, как я тебя люблю? — Это первый раз, когда он слышит от неё подобное. Слова весят тонну, слова не лезут из его глотки, Тонкс молчит, позволяя ему ответить, и продолжает. — Если бы я могла поменять одну твою черту, я бы все оставила как есть. — Всего одна черта не исправила бы это безобразие, — усмехается Римус, а она лишь фыркает в ответ. Они замолкают, не размыкая объятия, затихают в редком ощущении покоя и защищенности. В уютной тишине шорох пыльных штор заставляет Дору вздрогнуть, дергаясь к палочке. Римуса это смешит; подобные шорохи в доме Блэков давно не вызывают у него реакцию. — Если ты собираешься подраться с докси, я вынужден тебя разочаровать. — Решил поумничать, профессор Люпин? — Тонкс закатывает глаза, опускает напрягшиеся плечи, снова смотрит на него и со смешком выдаёт: — Постоянная бдительность! Конечно, он не может не воспользоваться идеальной возможностью поцеловать ее, застав этим врасплох. Куда там ей до постоянной бдительности, учиться ещё и учиться. Римус не глупый и уж точно не ребёнок, и он неизбежно знает, к чему ведёт каждый несдержанный поцелуй вместе с неумением решительно отказаться от своих чувств. Но ведь и не изверг он, как можно найти в себе силы оттолкнуть ту, кого хочется к себе прижать и не отпускать ни на секунду? Как найти в себе смелость посмотреть на эту улыбку и соврать, что все в нем не согревается от неё? Как отвернуться от этих рук, которые гладят его по голове после изнурительного полнолуния? Все эти противоречия плавятся в его голове, когда Дора целуется с ним в неприметной маггловской квартире. Ее не смущает его аскетичное убежище, смешит педантичная чистота и приводит в восторг коллекция музыкальных пластинок, одну из которых она включает без помощи магии. Не без магии она восстанавливает случайно задетую кружку — одну из двух в этом доме — и послушно занимает место на маленьком диване, пока Римус заваривает чай. В итоге чашки так и останутся нетронутыми, пластинка доиграет, оставляя квартирку звукам их дыхания. Тонкс часто целует его первая, что позволяет ему чувствовать себя чуть менее виноватым перед ней, а ещё ужасно счастливым; сейчас, когда поцелуи перешли все мыслимые границы дозволенного, когда она стягивает свитер с его рубашки, а он сразу же ловит ее губы новым поцелуем, растрёпанный и заведённый, Римус забывает себя винить. Ему оказывается не нужен для этого ни алкоголь, ни заклинания забвения — только Дора, ее нежная кожа под его пальцами, стремительно краснеющий цвет ее волос. Он не успевает опомниться и остановить ее, когда Дора расстегивает его рубашку и вздрагивает при виде шрамов. Римус готов провалиться под землю, и умереть, и что угодно сделать, чтобы она так на него не смотрела. Через мгновение Дора уже склоняется над ним, от ощущения ее губ на расчерченном шрамами теле он не может сдержать удивленный стон. Его терпения хватает ровно до того, как она оставляет засос на его шее. С этого момента все первые шаги он делает самостоятельно. Удивительно тёплое утро льётся солнечным светом сквозь тонкие занавески, заставляет Люпина покинуть запутанный сон. Он вдыхает и забывает выдохнуть, замечая лежащую рядом Дору: она едва заметно храпит, одной рукой обнимая его, другую спрятав под подушку. От ощущения жмущегося к нему тела Римус смущённо наблюдает свою неизбежную реакцию. Разум его отказывается принять то, что самая несбыточная мечта просто взяла и осуществилась, а сердце желает лежать в объятиях Доры до скончания веков. Она ворчит и ворочается, по-барсучьи зарывается лицом в его плечо и зовёт: — Римус. — Мм? — Римус. — Я здесь, Дора. — Я знаю, — она улыбается, не открывая глаза, обнимает его ещё крепче. Он гладит ее по нежно-розовым волосам и думает, что теперь заклинание Патронуса будет даваться ему легче, чем когда-либо в жизни.