***
То утро, было таким же дождливым, что и вся предыдущая неделя. Октябрь выдался довольно мерзким на погоду, хотя под такое ужасное настроение, что было у Эммы, лучше и не найти. Прощание закончилось ещё полчаса назад. Пятнадцать минут назад последний из присутствующих выразил слова соболезнования и ушёл. Десять минут назад могильщики закончили закидывать гроб землей. Теперь оставался только холм свежего грунта, из-за которого виднелась обычное, даже слишком простецкое надгробие. После всего что было, после всех потерь, невзгод и несправедливости, разве не заслужила её мать что-то получше обычной мраморной плиты на собственной могиле? Её отец медленно подошел, и остановившись, встал рядом. Под темными очками, которые он надел сегодня, совершенно не отслеживался его взгляд. Впервые за долгие месяцы, она не знала, и не могла сказать, что он чувствует, и о чем думает. Хотя, её эмоции от, странно ощущаемой только собственной потери, были сильнее. Эмма редко задавала вопросы родителям о их прошлом. Чем они занимались до знакомства. Как изменилась их жизнь после. Однако, один самый большой факт ей был известен. То, кем они были многие годы за масками обычных людей. — Как давно ты знал? — наконец решилась спросить она, утирая вновь наступившие слезы. — Знал, что? — обычно мягкий отцовский голос выдал непривычный холодок. — Что всё закончится именно так. Мужчина потянулся к переносице, и сняв очки, наконец посмотрел в глаза дочери. Его разбитый вид говорил о многом, и уж точно о том, что некоторые темы никогда не стоит поднимать, потому что они не приносят хороших воспоминаний. — С шестнадцати лет, когда мой наставник… Мой учитель… Мой мастер, если хочешь, оказался в похожей ситуации. Но у него ещё было время и близкие люди. Здесь же всё было иначе… Иначе… Эти слова больно ранили её. До самой глубины души. Как будто все эти месяцы, мама не представляла для отца ничего, кроме очередного анонимного счета за обслуживание палаты. Как будто, перестала быть частью семьи, стоило только потерять память. И если бы не счета, вероятно, она и сама бы в жизни её не нашла. — Я ненавижу тебя, отец, — сквозь зубы процедила она удаляющейся фигуре старика. Он отчетливо слышал каждое её слово, и Эмма об этом знала. Но он не обернулся. Лишь оказавшись за рулём, и выехав за пределы кладбища, он ответил. Но ни сколько ей, а сколько самому себе: — Я тоже. Но я обещал Маринетт. И я сдержал своё слово.Часть 1
16 апреля 2020 г. в 16:53
Она не помнила, как попала в это странное место, переполненное стариками. Здесь было душно, как-то по мертвому тихо, и в тоже время невыносимо одиноко.
Казалось, что совсем не давно всё ещё было наоборот. Что чувства, исходящие от людей, были иными. Более тёплыми и родными, чем здесь. Более знакомыми.
Почему так ей казалось она сказать не могла. Потому что в потоке бесчисленных и скучных дней ей начало казаться, что вся жизнь прошла здесь? Медленно. Скучно. Бесполезно.
К ней редко кто приходил. Да, и кому в наши дни нужны старики? С их длинными и бесполезными историями, отчасти являющиеся самосожалениями о зря потраченной жизни, а с другой странной издевкой над слушателем. По крайней мере такие истории она слышала от других стариков. И странным образом, это пробуждало маленькую искорку завести.
Она не могла похвастаться своей жизнью. Своими историями. Своими воспоминаниями. Потому что их не было. Если бы не табличка на собственной кровати, она бы и имени своего от несговорчивых медсестер не выбила.
Не сказать, правда, что слово Маринетт, дало ей много информации. Но не старухой из палаты номер четырнадцать себя же называть?
Иногда, сквозь сон ей казалось, что кто-то наблюдал за ней сквозь чутка приоткрытую дверь. Но когда она наконец пересиливала себя и вставала, в длинном мрачном ночном коридоре никого не оказывалось. Лишь занавеска рядом с окном дежурной медсестры чутка колыхалась на ветру. Но больше ничего и никогда не было.
Однажды, в один из особо дождливых осенних вечеров, к ней в палату заглянуло молодая женщина, наверное, чуть старше тридцати. Высокая, с длинными золотыми прядями волос, свисающие до самого пояса, с острым подбородком, и невероятно голубыми глазами. Она сразу же понравилась ей. Представившись Эммой, она спросила, не видела ли Маринетт её престарелую мать, и вкратце описала искомую.
Отчаянно замотав головой, она ответила, что не видела среди пациента хосписа описываемую женщину, а затем, по самой неведомой ей причине, предложила остаться на чай. И женщина, искавшая мать, почему-то согласилась.
Они просидели какое-то время, и Эмма не могла успокоится, рассказывая незнакомой старухе, о великолепии и важности собственной матери. Как всю жизнь она была добра к ней, как безотказно помогала людям, и как могла боролась с несправедливостью. И от этого рассказа у Эммы, ни разу не решившийся посмотреть в глаза Маринетт накатывали слезы.
Слезы накатывали и у Маринетт. Но по совершенно иной причине. Почему-то ощущение постоянной пустоты и неведения чувствовалось в глубине души куда больше чем обычно. И осознание того, что сама она подобного никому не может поведать, потому что даже имен собственных родителей не знала, пробуждало в ней невиданное отчаяние и непонимание, ради чего бы вся жизнь, если буквально нечего вспомнить?
Так они и сидели какое-то время друг напротив друга, ни разу не переглянувшись, пока, кто-то чуть слышно не постучал.
Подняв глаза, она увидела высокого престарелого мужчину. И хоть он и был, вероятно, с ней погодкой, Маринетт не могла сказать, что перед ней стоял старик.
Дорогой белый костюм и поставленная осанка, выдавали в нём принадлежность к одному из известных модных домов Парижа, которых столь часто показывали по телевизору в холле хосписа. Хорошо уложенные ещё не до конца седые волосы говорили, что, когда-то он был блондином, как и молодая женщина. И даже, какие-то черты его лица явно принадлежали и незнакомке. Но глаза почему-то выдавали нестерпимую боль.
Он вежливо извинился перед Маринетт, странным образом назвав её по имени, а зачем вывел молодую женщину из палаты.
Весь вечер она обдумывала то, что произошло. Почему незнакомец знал её имя? И почему его лицо показалось столь знакомым? Она не знала. И это буквально сводила с ума. Потому что лицо Эммы так же показалось ей знакомым. И даже, почему-то родным.