(not) too late

      Шото бежит.       Шото тяжело дышит, лёгкие горят огнём, ноги онемели, но он бежит, не останавливаясь и не оглядываясь — ему кажется, что каждая секунда на вес золота, и она улетает одна за одной, просачивается сквозь пальцы, забирая драгоценное время.       он в реанимации, состояние крайне тяжёлое.       Шото задыхается, глотая воздух ртом, и почти ничего не видит из-за слёз, застилающих глаза. До больницы всего двадцать минут, но, господи, как же это долго.       Только бы успеть.       Шото бежит.       Он бежит с того момента, как встревоженно-заботливый голос в телефоне сообщил ему, что его отец в больнице с серьёзными ранами. В тот момент всё померкло, цвета исчезли, звуки стали приглушёнными — его окунули в воду, жалящую холодом кожу, проникающую внутрь и превращающуюся в чистую концентрированную кислоту, разъедающую органы, начиная с желудка. Он рванул, отшвырнув телефон, едва услышал адрес, игнорируя крики учителя Айзавы и остальных —       плевать, плевать, плевать.       Только бы не опоздать.       Он залетает в больницу, и его тут же встречают сестра и брат, чьих лиц он не видит — узнаёт лишь очертания и волосы. — Где он? — Тебе нельзя… — Где?       Он едва сдерживается, чтобы не зарычать. Он должен увидеть отца, ему это нужно, нужно как кислород, иначе он умрёт, упадёт прямо тут, и врачи ему не помогут. — Второй этаж, палата тридцать семь.       Шото бежит.       Он перескакивает через ступеньку, поднимаясь, потому что сил неподвижно стоять в лифте, ожидая, пока тот звякнет, извещая о прибытии, нет. Он должен оказаться рядом как можно скорее, и каждое мгновение дорого, его нельзя упускать. Своим ногам Шото доверяет больше, чем бездушной железной коробке, которая может сломаться посередине пути, поймав его, заперев в узком пространстве, так далеко и так близко.       Не смей умирать, чёртов старик.       Шото распахивает дверь, застывая — отец лежит на кровати, бледный и перебинтованный, и эти белые простыни ему совершенно не идут, и он смотрится чужеродно среди такой белизны. Тихо пищит аппарат рядом, отмеряя биение очень храброго и сильного сердца, и колени Шото дрожат.       Он жив.       Шото с трудом переставляет ноги, подходя к постели, и падает, не слушая того, что говорит врач. Его отец жив, всё будет хорошо, он справится, он всегда справляется, он же такой упрямый, и наконец стал номером один.       Шото протягивает руку, сжимая тёплые пальцы отца, и рыдает. Слёзы катятся по щекам, и он едва не воет, но он так рад, и яд, текущий по венам, исчезает, испаряется от жара, исходящего от Старателя. Шото забирается на кровать, гладя кончиками пальцев открытую часть лица, и улыбается.       Теперь всё будет хорошо.       Он наклоняется, оставляя на губах отца лёгкий поцелуй, который обычно заставляет того усмехнуться и после которого он сам оказывается на чужих коленях, и крепче стискивает большую ладонь.       Шото больше не бежит.