меланхолия

– Не кусайся, – проговорил в самое ухо, но Есенин словно не слышал и в порыве страсти ощутимо прихватил кожу на плече. Пришлось отпихнуть легко, но настойчиво. Да, такие отметины – это забавно. Даже возбуждает на первых порах. Но потом ты становишься взрослым дяденькой с работой, обязательствами, машиной и, может быть, дорогими часами на запястье, и перестаёшь находить слюнявые следы чужих зубов чем-то очень сексуальным. – Я же просил, – Володя говорит мягко, смотрит без малейшего укора, но Серёжа все равно обижается. – А я хочу любовь свою так выражать, – и перелез с чужих бёдер на свою половину кровати. Мол, не хочешь – как хочешь, сам со своим стояком справляйся. Правда, он довольно быстро оттает и будет сам лезть к рукам, ластиться словно большой кот. – Карантин, никто не заметит ведь, – Есенин обнимает и сам притягивает ближе. – Да, но... – возражения теряются в поцелуях. Нужно найти человека, с которым будет комфортно даже на карантине. Того, с кем можно ходить и скупать пакетами гречку, сахар и туалетную бумагу. Партнера для лежания на диване вместе с пачкой чипсов, потому что вы вроде ходили за "взрослыми" покупками, а получилось, будто двум пятилеткам дали деньги. – Серёжа, давай возьмём ещё Нутеллы? Да, естественно. Подходя к кассе, Маяк медленно понимает, что люди, услышав об эпидемии, вспоминали 90-ые или что-то похуже и скупали совершенно безумное количество абсолютно бесполезных продуктов. – Вот зачем, блять, этому мужику мешок сахара? Он вирус карамелизировать будет? Глянь-глянь, это же пиздец. Старушка решила, что её болезнь не возьмет и пришла в супермаркет, чтобы купить один, сука, один пакетик кошачьего корма? – Маяковский наклонился к уху Есенина и с чувством возмущался. Они уже второй раз за пять дней закупались на неделю вперёд. Ну, а кто виноват, что кроме еды занять себя было нечем. И на фигуре такой вид развлечений очень сказывался. – Я жирею, глянь, – Есенин, стоя у зеркала, приподнял кофту, прижал край подбородком и расстроенно смотрел на свой живот. – Вчера мы съели вдвоём пирог «Семейный», позавчера сет суши, реклама которых гласила «идеально подойдёт для больших компаний». Два человека, куда уж больше? – Маяк даже не поднимал взгляд от важных документов. – Фу, ты нудный. – Ещё бы. – Я вот думаю. Давай спортом займёмся? Володя имел неосторожность согласиться, за что был наказан ранним подъёмом. – Идём бегать, пока никто на улицу не вышел. Доказывать, что вирус остаётся на поверхностях до пяти дней, было бесполезно. Как и отказываться от пробежки. Слава Всевышнему, больше таких экспериментов не повторялось. Лень медленно одолевала. – Пиздёж! Пусть лучше уже ничего не показывают, – Маяк с такой яростью щёлкает каналы, что палец на пульте медленно белеет. – А что они тебе скажут? Мы обосрались с медициной, денег нет, записки нет, прописки нет, да? – Хотя бы так, – Володя накрывает ладонью глаза, явно показывая своё раздражение. – Дурила, не трогай лицо руками! Теперь они регулярно орут друг на друга по поводу соблюдения правил. И прихожую моют с хлоркой. Вытирают дверные ручки спиртом. Лишний раз ничего не касаются. Маяковский на вторую неделю карантина начинает стирать вещи и постельное белье каждый день. Иногда вручную. – Я говорил тебе, что ты сумасшедший? – Серёжа, взлохмаченный и злой, приходит в ванную, садится рядом на корточки и наблюдает. – Солнце уже садится, спать пора, а он стирку затеял. Где ты сушить будешь? Нервы берут своё. Если мыть руки слишком часто, кожа покрывается кровавыми трещинами. – Печёт? Конечно, печёт. Ты их сразу порошком, зачем мылом мелочиться? – Есенин сердился, но старательно мазал чужие руки детским кремом. – Не язви. – А ты не преувеличивай. Умрём – так умрём. – Ты – циник, знаешь? – Угу, Толик книжку в честь меня назвал. Читал? Одна радость самоизоляции – Мариенгоф не приходит. Сидит с женой, ребёнка воспитывает. Не светит зубами, искажая лицо в нелепой улыбке. Нет, он нормальный. Просто бесит. Этот оригинал, словно пицца с ананасами. Мало кто любит – Есенин всего лишь вкусовой извращенец. Наверное, поэтому до сих пор Маяка терпит. Будит на работу, насильно вытаскивает из болезненных воспоминаний. Помогает как может. Вот и сейчас пришел на кухню, смотрит из-за плеча, как Маяк чертит новый плакат для ЛЕФа. – Почему ты на компе этого не сделаешь? – гладит легонько по спине. – Мне неудобно. Я потом каким-то образом перенесу. Ложись спать, поздно. – Ты же знаешь, я не могу. Пойдём, завтра доделаешь, – Серёжа наливает себе воду из графина и с прищуром смотрит на Володю, вымотанного и явно недовольного. – У тебя графит на щеке. Дни сменяли друг друга, а жизнь всё никак не удивляла. – Ты тоже ждёшь? – на улице, как назло, солнечно. На деревьях листья, синицы прыгают по веткам, щебечут. – Да, – Серёжа легко кивнул и продолжал глазами сверлить зеленые обои, впитываясь взглядом в каждый узор. А чего ждать? Да кто бы знал. Только очень хотелось надеяться. На лучшее. На завтра. На вдохновение. Ни стихи, ни рисунки, ни-че-го не получалось. Творить лучше всего в условиях запрета. Иное дело, сейчас. Делай не хочу. И вправду, не хотелось. За каждым по пятам ходила сонливость. – Мне плохо, – оба лежали на кровати. Есенин как морская звезда, руки-щупальцы. – Я не могу так медленно жить. – Я тоже. Володя зевает. В голове крутятся песни Цоя. Даже пачки сигарет уже недостаточно, чтобы найти радость в происходящем. – Хотя всё не так плохо. Да... Я, например, диплом заочно защищу. Хорошо? Отлично! Серёжа – вечно угнетенный оптимист. Парадокс. Хотелось сумасбродства. Апогея* абсурда – апофеоз** уже имелся. – Давай перенесём кресла на балкон? День был апрельский, тёплый, сиреневый. – Кофту надень, замёрзнешь. А Маяк словно не слышит. Упрямо стоит на месте, облокотившись на перила, и курит задумчиво. Ласкает взглядом окна соседних домов. Есенин сдаётся и садится рядом. Засыпает, убаюканный монотонной перепалкой соседей, ветром, что гулял между высоток, и тихими рассуждениями Володи. Слышит только напоследок: – А знаешь, и жизнь хороша, и жить хорошо, – Есенин кивает вполсилы ради приличия и окончательно погружается в негу. Новое утро – новые впечатления. Пусть и крошечные. Восход солнца всегда прелестный. Можно стоять с чашкой кофе у окна и бесстыже пялится на красные лучи. Чудно, во дворе расцвела вишня. Она радуется. И мы будем.