every passing day

Она стояла буквально в шаге от меня и смотрела вдаль в ожидании поезда. Я никак не могла понять, что было в этом взгляде: тоска или восхищенный трепет, она грустила от того, что мы снова расстаемся, или наслаждалась зимним, холодным ветром, ласкающим ее лицо, ветром дорог, принадлежащим миллионам людей, и в то же мгновение только ей одной. Мне было безумно тяжело отвести от нее взгляд, и я пристально смотрела на нее. Я ни за что не вспомню ни черты ее лица, ни во что она была одета, я сохранила в памяти только ее сосредоточенность и волнистые, развивающиеся на ветру волосы. Поезд пришел тогда слишком быстро, дав нам так мало времени, впрочем, как и всегда. Мы не прощались до того самого момента, когда перед нами не открылись двери, мы молча стояли: слишком далеко друг от друга, чтобы почувствовать себя счастливыми, слишком близко, чтобы быть чужими, и в самый раз для того, чтобы быть самими одинокими на этой заледеневшей и заснеженной станции. Открылись двери, люди выходили из поезда, кутаясь в шубы, и когда было уже слишком поздно для прощания, она обняла меня, не желая отпускать. Я нежно отстранила ее, боясь опоздать, улыбаясь сказала, что мы еще обязательно встретимся, и зашла в поезд. Я не знаю, почему так получалось, но я всегда уезжала от нее, а она оставалась на перроне, печально смотря мне вслед, тускло улыбаясь и помахивая рукой. Я пыталась смотреть ей в глаза до последнего, и когда мне приходилось отводить взгляд, чтобы не сбить человека или найти свободное место, то я ощущала себя предателем: она так тщательно создавала эту зрительную связь, а я так легко и по таким пустякам разрывала ее. Она смотрела на меня до самого конца, до тех пор, пока это было возможно, непоколебимо стояла на одном месте, будто в такие моменты у нее отказывали ноги, будто все, что она сейчас могла, это грустно и как-то смущенно улыбаться. Мне всегда казалось, что она может стоять так целую вечность, что поезд уже давно скрылся за горизонтом, а она все также преданно смотрит то ли ему, то ли мне вслед, словно ей страшно уйти, словно этим она хранит от всех невзгод огонь нашей дружбы. За столько времени я успела смириться с тем, что за каждой нашей встречей следует расставание, я приняла этот факт, поэтому, скорее всего, мне было легче в такие моменты, чем ей. Эта мысль очень сильно опустила бы меня в моих же глазах, ведь она была самым дорогим для меня человеком, как и я для нее, но мне было слишком плевать, впрочем, как обычно. Я смотрела в окно и видела вместо своего десятки чужих отражений, сначала неестественно яркими пятнами бросающимися в глаза, но потом постепенно их насыщенность и уверенность, цепляясь за бегущие назад деревья, побледнела и стала призрачнее, наливаясь нездоровым тусклым оттенком, и постепенно вовсе стерлась с потерявшего всякую материальность стекла. В такие моменты время останавливается, и, боясь пошевелиться и нарушить этот пусть и устойчивый, но такой хрупкий на первый взгляд покой, стараешься забыть обо всем, полностью отдавшись этой пустой бесконечности, каждый раз так быстро бегущей вперед. Кажется, что дороге нет конца, что она зря так спешит слиться под шум мчащегося поезда с невозможно далеким горизонтом, до которого с легкостью можно дотянуться рукой, который миллиарды раз мы уже пересекали. Меня потянуло в сон, и я не стала особо сопротивляться, чувствуя накопившуюся за день усталость и неизменное, навечно преданное мне равнодушие. Я сама не помню, как оказалась дома. Открыла дверь и бросила ключи на полку, но они, немного не долетев, упали на пол, сняла обувь и кинула в угол пальто. В одной из комнат не переставая лаяли собаки. Я ненавидела их всем своим сердцем, особенно сейчас, когда валилась с ног от усталости. Я поднялась в спальню и, не умываясь, в одежде рухнула на кровать, подумав о том, что сегодня был дерьмовый день, да впрочем, как и все остальные.