Муки творчества. Сказание о том, как Цаца фанфик писала.

      Старательно игнорируя боль, он несется по многолюдной улице, ловко лавируя между прохожими. В голову бешено бьет адреналин, азарт пузырится в крови, а из горла рвется истерический смех. Не останавливаясь, он бросает быстрый взгляд через плечо, убеждаясь, что оторвался от преследователя достаточно, чтобы провернуть свой маневр. Поворот в ближайшую подворотню, вжаться всем своим щуплым телом в нишу входной двери и заткнуть рукой рот, чтобы не выдать себя шумным хрипящим дыханием. Даже живот зачем-то втянул. Это особенно смешно, учитывая, что единственное, что у него сейчас выпирает, это карман с толстенным бумажником, спертым у престарелого любителя минетов. Постояв еще немного с прилипшим к спине животом, он тихонько выдыхает и осторожно выглядывает из своего укрытия. Оживленная улица живет своей жизнью, и никому нет дела до беглого беспризорника. Получилось! Несмотря на радость и облегчение, к горлу подкатывает истерика, и он откидывается затылком на дверь, смеясь и глотая слезы. Херня, главное, что сегодня он наконец-то поест. Продолжая всхлипывать, он вытирает лицо грязным рукавом и с трудом достает кармана пухлый бумажник. Божечки! Да тут денег достаточно, чтобы он мог месяца три нормально питаться! Как же хочется мяса! Ни в одно нормальное заведение его, конечно же, никто не пустит, но уличной еды он сегодня поест от пуза! Желудок болезненно скрутило спазмом, напоминая, что последний раз он ел пару дней назад. Он уже почти спрятал чужой бумажник обратно в карман, когда чувствует, как его хватают за руку. Он бьется, как мотылек о стекло, пытаясь вырваться на волю, но погоня отняла у него последние силы, а руки крепко обхватывают его поперек тощего тела, не оставляя никаких шансов. Вот и поел. Ему остается только крепко зажмуриться в ожидании своей участи. - Этот? – раздается сзади приятный низкий голос. - Этот! Сволочь малолетняя! Совсем совести нет! Старика ограбить! Благослови вас Господь, молодой человек, что помогли старику. Куда уж мне за ним угнаться. - Я сейчас вызову полицию… - Не надо никакой полиции, просто заберите у него мой кошелек. Вон он, в руке! Вот ведь молодежь пошла… ничего святого! Чтоб тебе в аду гореть, гаденыш… - Дяденька, заплатите хотя-бы за минет – тихо шепчет парень, роняя слезы, – Я ведь все сделал, как надо, да? Пожалуйста, я очень хочу есть. - Да что ты?!... Да как ты смеешь?! Пасть свою закрой, мелкий ублюдок… – захлебнулся визгом старик. - Подождите… вы ЧТО? ЧТО ОН ВАМ ДЕЛАЛ? – голос сзади вдруг охрип и стал еще ниже, а слова звучали тяжело и угрожающе. - Да кому вы верите! Он же уличный ублюдок без роду и племени! Таких нужно топить, как котят, сразу после рождения! – мерзкий старик вырвал из руки мальчишки свой кошелек и потрясал им где-то над его головой – Превратили город в черте что! Притон для ублюдков! Нормальному человеку пройти негде! Пошел вон с дороги! – изрыгая проклятия, он развернулся на каблуках и отправился прочь. - А ну стойте! Вы же понимаете, что он несовершеннолетний! Стойте, я вам говорю, я вызываю полицию!       Руки, крепко держащие его тело, разжимаются, но оказывается, что это было единственным, что удерживало его в вертикальном положении. В голове вдруг образовывается неслыханная легкость, колени подкашиваются, и он беззвучно оседает на грязный асфальт. Последнее, что он слышит – Парень! Эй, что с тобой? Очнись, парень! Подожди, я сейчас… Такая мягкая темнота, манит спокойствием, затягивает, и он, не сопротивляясь, позволяет ей поглотить его.

***

- Очнись, парень! Ну же, давай! Он не хочет возвращаться, цепляется за эту спасительную темноту изо всех сил. Там мама еще жива, она треплет его по волосам и спрашивает, как прошел его день. Там у него есть дом, где вкусно пахнет пирогом, там у него ничего не болит и не сводит судорогой низ живота. Там в свете, пробивающемся через легкие занавески, сверкают пылинки, мама зовет его завтракать, но ему так хорошо, что совершенно не хочется просыпаться. Парень, эй, парень! Почему мама зовет его так? Парень, очнись, ты слышишь меня? Мама, ты забыла, как меня зовут? Мама… Почему… Уши горят огнем? - Парень! Слава Богу, ты очнулся! – мужчина перестает терзать его уши, и чуть приподняв голову, напряженно всматривается в его лицо – Как ты себя чувствуешь? Встать сможешь? Он чуть заторможено кивает и, не чувствуя опасности, привычно улыбается, давая понять, что у него все хорошо. Просто отлично! Мужчина недоуменно смотрит на него, но потом неуверенно улыбается в ответ. - Ну, тогда вставай, улыбастик – мужчина поднимается и протягивает ему руку – Ну и напугал же ты меня.       Вставай… сказать легче, чем сделать. Он берется за протянутую руку, но все, что ему удается – это сесть. Подтянуться сил совершенно нет, ноги ощущаются, как переваренные макаронины, и мужчине приходится наклониться и помочь ему, обнимая рукой за талию. Видя, как беспокойство в глазах мужчины усиливается с каждой секундой, он снова пускает в ход свое главное оружие – улыбается во весь рот, старательно растягивая губы и щуря глаза. Теперь же очевидно, что он в порядке, да? - Я в порядке. Вы идите, я немного посижу тут и пойду домой. Я правда в порядке – голос от слабости предательски дрожит, но улыбка должна компенсировать. - Похоже, у тебя был голодный обморок, друг мой. Когда ты ел последний раз? – что-то в голосе, или, может, в выражении глаз странного мужчины сбивает его с толку настолько, что он просто пялится на него, забыв держать лицо, и уголки губ ползут вниз. Почему он смотрит на него... так? Будто его и на самом деле заботит то, что он давно не ел? При мыслях о еде желудок скручивает тугим узлом. Ну, а вдруг? Ему ведь не впервые делать это за еду… - Я не помню – честно отвечает он. И если вы купите мне поесть, я буду очень вам благодарен. Поверьте, я умею быть благодарным. – Улыбка – последний и единственный козырь – снова в деле. Ну, а что? И мужчина, вроде, чистенький, даже не противно будет. - Пойдем, тут недалеко кафе неплохое есть – мужчина заботливо отряхивает от мусора его спину и зад, но даже от этих легких шлепков тот почти падает обратно на асфальт – Ох, прости, ты такой легкий, я просто не рассчитал силу, наверное – извиняется мужчина, и продолжая придерживать его за талию, направляется на противоположную сторону улицы – Тебе сколько лет, улыбастик? - Шестнадцать, вроде. Простите, но меня не пускают в кафе – парень смущенно кусает губы, опустив голову – может, мы лучше в уличную лапшичную пойдем? Там, недалеко от парка, есть очень недорогая, и меня туда точно пустят. - Ну нет, молодой человек, сегодня я чувствую острую необходимость угостить своего нового друга вкусной и здоровой пищей. Не переживай, - неожиданно подмигивает новый знакомый и улыбается уже по-настоящему, от чего на щеках появляются ямочки – Пустят они нас, как миленькие! Мы зверски голодны и неприлично богаты, с их стороны будет очень глупо упустить таких жирных клиентов! Мужчина окидывает оценивающим взглядом его тощую фигуру, в то время, как он сам оглядывает стройную фигуру нового знакомого, они пересекаются взглядами и внезапно оба прыскают от смеха, постепенно переходящего в хохот. - Жирные клиенты… – тонко пищит тощий парень. - Особенно ты… - заливается смехом неожиданный друг, не забывая придерживать его за талию. Так, обнявшись и все еще хихикая, они беспрепятственно вваливаются в кафе.

***

Он даже не помнит, когда в своей жизни чувствовал себя таким полным. Желудок распирает изнутри так, что ему кажется, что он сейчас просто лопнет. И это не смотря на то, что мужчина, представившийся Кимом Намджуном (можно просто Нам или Джун), заказал самые легкие и нежирные блюда, и не позволил ему съесть слишком много, чтобы не сплохело. Как от еды может сплохеть, дурак, что ли? От блаженной сытости и необъяснимого чувства защищенности он расслабился. Настолько, что назвал Намджуну свое настоящее имя. Чон Хосок. Странно, что он сам его еще не забыл. В приюте ему дали унизительную кличку Хорс, намекая, что его чуть вытянутое лицо напоминает лошадиную морду, и теперь все звали его именно так. Он и не был против, даже сам представлялся этой кличкой. Потому что Чона Хосока, по сути, больше нет. Остался только Хорс. - Ну что, наелся? – Намджун смотрел на него, откинувшись на спинку стула и тепло улыбаясь. Получив в ответ яркую, как солнце, улыбку, он довольно кивнул – Я попрошу завернуть тебе эти пирожные, чтобы ты смог забрать их с собой.       Одна из самых важных вещей, что прошлось усвоить в этой жизни Хорсу – за все надо платить. На этот раз расплата не казалась такой уж ужасной. Правда, его беспокоило то, что желудок сейчас набит под завязку. Может и стошнить. А не хотелось бы. Неизвестно, когда в следующий раз придется поесть. Ему бы еще чуток посидеть, чтобы все улеглось, переварилось, усвоилось… Эх… Но Намджун, наверное, спешит. Конечно, ведь на улице уже совсем стемнело. Что ж, пора, так пора. Он решительно поднимается со стула, включая яркость улыбки на полную мощность. Силенок-то ощутимо прибавилось! - Где ты живешь? – такой простой, казалось бы, вопрос вгоняет Хосока в ступор. Он что, к нему идти собрался? Ох ты ж… Дороговато ему обойдется этот ужин. А дома-то у него и нет. Облом, чувак. Ничего, он выкрутится, не в первой. Выкрутится же? - А... знаешь… у меня сейчас вся семья дома, братья, сестры, бабушки, дедушки, даже тетка из Пусана приперлась, домик маленький… Может, давай лучше к тебе? – Хосок с беспокойством наблюдал, как вытягивается лицо Намджуна. – А, я понял, к тебе тоже нельзя. Но ты не переживай, пойдем – он хватает ничего не понимающего Джуна за руку и тянет его за собой. Тот, не сопротивляясь, идет следом, шелестя пакетами с пирожными и выпечкой, слушая бормотание Хосока. – Тут в парке местечко есть, я там иногда прячусь от… В общем, там никто не ходит. Очень тихо и темно, нам никто не помешает. В этой части парка действительно очень темно, фонари давно остались позади, но Хосок уверенно вел его вперед, иногдя ломясь прямо сквозь кусты. - Не волнуйся, я все сделаю быстро, но тебе понравится – они находятся в какой-то полуразрушенной беседке, из освещения только звезды и убывающий месяц, Хосок забирает из рук мужчины пакеты и опускается перед ним на колени. - Хосок, что ты… Что ты делаешь? Я совсем не этого хотел, Хосок. Встань немедленно – Намджун хватает его за плечи и пытается поднять с колен, но тот цепляется за его ширинку и падает обратно, бормоча, что он умеет и ему обязательно понравится. Джуну наконец-то удается оторвать от себя хрупкое тело, и он трясет парня за плечи – Хосок, прошу тебя! Я не хочу этого, слышишь меня?! Не хочу! Перестань! Хосок застывает, и даже при таком скудном освещении видно, как блестит влага в его глазах. - Намджун, прошу тебя, я сейчас не могу, мне будет очень больно. Если хочешь, можешь сделать это в другой раз, но не сегодня, не сейчас. Давай сегодня я просто сделаю тебе минет, а? Я буду очень стараться, обещаю! – Хосок гладит его по руке и умоляет хрипящим шепотом, пытаясь заглянуть в глаза. Намджун лишь отрицательно качает головой, накрывая его ладонь своей. - Нет, Хосок, никаких… никаких минетов. Я ведь не за этим тебя в кафе позвал, пойми, глупый ты человечек! Иди сюда – Джун тянет его на себя, пытаясь обнять, но Хосок решительно вырывается и отойдя немного назад начинает быстро раздеваться. - Хосок, прошу тебя… - голос Намджуна до жути растерян, он не знает, что ему следует предпринять. Но вот уже полностью обнаженный Хосок подходит к нему и поворачивается задом. В холодном бледном свете его фигура кажется еще более хрупкой и нескладной. - Я все понял, Намджун, я не дурак. – равнодушно бросает он через плечо – Но предупреждаю – буду орать. Меня вчера немного порвали, я бы даже сказал – много, так что тебе лучше бы заткнуть мне чем-нибудь рот. И резинок у меня тоже нет. Ну все, давай, не тяни. Хосок пытается наклониться, но обхватившие его сзади за торс руки не дают ему этого сделать. Он чувствует, как спина упирается в твердую грудь Намджуна, а в его волосы зарывается чужой нос. Хосок не понимает, что происходит, поэтому просто стоит, опустив голову, свесив руки, как плети. Грудь Джуна ходит ходуном, Хосок ощущает дрожь его тела, слышит хриплое прерывистое дыхание и… всхлип? Намджун плачет? Почему? По кому? Вот Хосок не плачет, хотя иногда очень хочется. Иногда прям очень… По ласковому голосу мамы, по ее звонкому смеху, по печенью с молоком перед сном, по рукам, мягко перебирающим волосы… по своей беспросветной жизни или по своему несуществующему будущему. Но это же глупо, плакать о потерянном, как и о том, чего у тебя никогда не будет. И Хосок уже не плачет. Так почему же плачет Намджун? Хосок не понимает. Намджун последний раз всхлипывает и, выпустив его из хватки, наощупь подбирает с пола брошенные вещи. Молча помогает ему одеться и берет его руку в свою большую ладонь. - Пойдем домой, ребенок. Все у нас будет хорошо – улыбка с ямочками, чуть припухшие от слез веки - Пойдешь? Вопреки всему своему предыдущему опыту и здравому смыслу, Хосоку отчаянно хочется ему верить. Ну, про «домой» и про «хорошо». И даже про «у нас». И даже если плата потом окажется неподъемной. Ведь хуже-то уже не будет? - Мне что теперь, называть тебя «папочкой»? - Даже не вздумай. - А как мне тебя называть? - Намджун. Можно просто Нам или Джун. - Намджун, знаешь, ты… - Что? - Ты забыл наши пироженки.

***

- Ну и какого хера мы тут торчим, а, Цаца? Там мой котик на острове с Тэхёном мается, а я тут херней страдаю! - Чимин-и, не ругайся. Ну не получилось вас впихнуть. Как и всегда, задумка была другая, а вышло вот так. Но если будет следующая часть, то вы там обязательно появитесь, обещаю. - Цаца, ну а мы с Хосоком как, справились? - Намджун, вы-то справились на 200 из 100, только вот я еще не мастер расписывать эмоции. Я по жизни безэмоциональный камушек, мне бы только поржать, так что с описанием страданий у меня совсем туго. Но я буду стараться. - А нам понравилось, да, Хосок? - Ага. Вы моего Тошеньку не видели? - Да бляаааа.....